- он хлопнул себя по груди той рукой, что была без
перчатки. - Мне так не кажется. И даже если это буду я, с непрерывающимся
потоком сознания, к чему это новое Воскрешение? Только для того, чтобы
переиграть итоги бесчисленного множества войн и еще раз встретиться со
Смертью Перемен ради всемогущей силы, - его речь явно близилась к
кульминации, - ради всемогущей силы, настолько чудовищно беспомощной, что
она не в состоянии даже снабдить одного бедного Солдата, вытащенного из
грязи Пашендейла, одного ничтожного коммандос Перемен, одного забытого
Богом воскрешенного - снабдить его комплектом форменной амуниции!
И он простер к нам свою правую руку, слегка растопырив пальцы, как
будто это было что-то на редкость интересное и удивительное, и как ничто
иное на всем белом свете нуждалось в симпатии и поддержке.
Выход на сцену новой девы был как нельзя более своевременным. Она
юркнула мимо нас, и не успел Брюс шевельнуть своими растопыренными
пальцами, как она напялила на них черную форменную рукавицу и все сразу
увидели, что та сидит на руке, как влитая.
И тут мы расхохотались - до колик в животе; мы хлопали друг друга по
спинам и снова покатывались со смеху.
- Ach, der Handschuch, Liebchen! Где она ее раздобыла? - задыхаясь,
сопел Эрих мне в ухо.
- Может, просто вывернула другую наизнанку - при этом она из левой
стала правой - я и сама бы так сделала, - я взвизгнула, снова зайдясь со
смеху от этой остроумной идеи.
- Но тогда же подкладка окажется снаружи, - возразил он.
- Ну не знаю... У нас на Складе полно всякого хлама.
- Это неважно, Liebchen, - он махнул рукой. - Ach, der Handschuch!
Все это время Брюс так и простоял, любуясь своей перчаткой, шевеля
пальцами туда и сюда, а новая дева стояла и глазела, как будто он ел
пирог, который она испекла.
Когда истеричный смех утих, Брюс посмотрел на нее с широкой улыбкой.
- Как, вы сказали, вас зовут?
- Лили, - ответила она, и уж можете мне поверить, что с этого момента
она для меня стала Лили, даже в мыслях. Еще бы - суметь одолеть такого
лунатика!
- Лилиан Фостер, - продолжила она. - Я тоже англичанка. Мистер
Маршан, а я перечитала ваши "Мечты молодого человека" даже не знаю сколько
раз.
- Действительно? Это вообще-то так, ерунда. Воспоминания о Темных
Днях - я имею в виду учебу в Кембридже. Но вот пока я сидел в окопах, я
написал несколько стихотворений, и они вроде бы получше.
- Мне не нравится, что вы так говорите. Но я страшно хочу услышать
новые. Да, мистер Маршан, мне так странно показалось, что вы произносите -
Пашендейл.
- Почему, позвольте спросить?
- Потому что и я сама произношу точно так же. Но я посмотрела в
словаре и оказалось, что вернее будет Пас-кен-даль.
- Ну да?! Все томми называли его Пашендейл, точно так же как вместо
"Ипр" говорили "Вайперс".
- Как интересно. Знаете, мистер Маршан, я могу биться об заклад, что
нас завербовали во время одной и той же операции, летом 1917 года. Я
оказалась во Франции как сестра милосердия, но они узнали, что я прибавила
себе возраст и собирались отослать меня назад.
- А сколько вам было лет? То есть, сколько вам лет? Я хотел сказать,
ведь это одно и то же.
- Семнадцать.
- Семнадцать лет в семнадцатом году, - пробормотал Брюс и его голубые
глаза затуманились.
Диалог был настолько напыщенно-сентиментальный, что я даже не стала
обижаться на ехидную реплику Эриха:
- Что за прелесть, Liebchen, глупая маленькая английская школьница
развлекает Брюса между операциями!
И все равно, когда я смотрела на Лили с ее темной челкой и жемчужным
ожерельем, на ее облегающее серое платьице, едва достающее до колен, и на
Брюса, ласково и неуклюже нависавшего над ней в своем вычурном гусарском
одеянии, я поймала себя на чувствах, которых во мне не было с тех пор, как
в бою с франкистами погиб Дейв, это было за много лет до того, как я
попала в Большое Время. И вот сейчас я подумала, как было бы хорошо, если
бы у меня в Меняющемся Мире были дети. Почему мне ни разу не приходило в
голову подстроить дело так, чтобы Дейв был воскрешен? А потом я сказала
себе: нет, все изменилось, и я тоже изменилась, пусть лучше Ветры Перемен
не беспокоят Дейва - или пусть я об этом ничего не буду знать.
- Нет, я не умерла в 1917 - просто меня тогда завербовали, -
объясняла Лили Брюсу. - Я прожила все двадцатые годы - это видно по тому,
что я ношу. Но давайте не будем об этом, ладно? О, мистер Маршан, не
сможете ли вы попробовать вспомнить какие-нибудь из этих стихов, которые
вы написали в окопах? Я не могу представить себе, чтобы они превзошли тот
сонет, который кончается: "The bough swings in the wind, the night is
deep; Look at the stars, poor little ape, and sleep" (Ветка качается на
ветру, ночь темна; Погляди на звезды, бедная маленькая обезьянка, и усни).
Я от этого чуть не завопила - ну и обезьяны же мы, подумала я - хотя
я первая соглашусь, что на поэта наилучшее действие окажут его же
собственные стихи - и чем больше, тем лучше. И я решила, что могу не
беспокоиться о наших маленьких бриттах, а посвятить себя Эриху или иному,
кто во мне нуждается.

3. ВЕЧЕРИНКА НА ДЕВЯТЬ ПЕРСОН
Ад - это место для меня. Потому что в ад
попадают и почтенные верующие и добрые рыцари,
убитые на турнире или в великой битве, бравые
солдаты и благородные господа. Туда лежит и
мой путь. С нами отправятся и изящные дамы, у
которых было два или три возлюбленных, помимо
их законного господина. Туда приходят золото и
серебро, соболь и горностай. Там арфисты и
менестрели встречаются с королями земными.
Окассин
Я взяла новую порцию выпивки с подноса, с которым Бур обходил
публику. Серый фон пустоты вокруг уже начинал казаться приятным, как
теплый густой туман, в котором плавают мириады крошечных бриллиантов. Док
величественно восседал у бара со стаканом чая, над которым поднимался пар
- видимо, для опохмелки, потому что он только что принял хорошую дозу
спиртного. Сид весело беседовал с Эрихом, и я сказала себе, что наконец-то
стало похоже на вечеринку, хотя чего-то все же не хватает.
Это не имело отношения к Главному Хранителю; его индикатор
успокаивающе светился алым, как уютный домашний огонек, затерявшийся среди
нагромождения переключателей, которые контролировали все вокруг, за
исключением Интроверсии - этот зловещий тумблер, к которому никто никогда
не прикасался, был расположен отдельно от прочих.
Завеса у кушетки Мод исчезла - они с римлянином сидели рядышком. Он
оглядел свои сверкающие сапоги и остальную свою черную амуницию, как будто
только что проснулся и ничего не мог понять, и сообщил нам:
- Omnia mutantur, nos et mutamur in illis.
Я вопросительно посмотрела на Бура, который как раз собрался отнести
поднос, и он, не посрамив чести Виксбурга, перевел:
- Все меняется, и мы меняемся.
Затем Марк медленно огляделся вокруг, и я могу засвидетельствовать,
что римляне улыбаются так же тепло, как люди любой другой национальности.
Потом он сказал:
- Нас девять, в самый раз для вечеринки. И кушетки есть. Хорошо.
Мод горделиво напыжилась.
- Добро пожаловать из Пустоты, Kamerad! - воскликнул Эрих, а затем -
он ведь немец и считает, что все вечеринки обязательно должны быть шумными
и помпезными, - он вскочил на стул и провозгласил:
- Herren und Damen, позвольте представить вам достойнейшего
римлянина, Марка Випсауса Нигера, легата Нерона Клавдия (прозванного
Германиком в прошлом временном потоке), который в 763 году от основания
Рима (Правильно, Марк? Поясняю для тупоголовых - это 10 год от Рождества
Христова!) погиб, храбро сражаясь с парфянами и Змеями в битве при
Александрии. Hoch, Hoch, Hoch!
Мы все чокнулись и поприветствовали его, а Сид прикрикнул на Эриха:
- Убери ноги с мебели, мужлан неотесанный! - а потом ухмыльнулся и
заорал, обращаясь ко всем трем гусарам. - Насладитесь досугом, отдыхающие!
- и Мод с Марком тоже получили свою выпивку, причем Марк расстроил Бура,
отказавшись от фалернского вина и предпочтя ему шотландский виски с
содовой, и после этого языки у всех развязались.
У нас было что обсудить. Шел обычный треп про войну: "Змеи
закладывают минные поля в Пустоте"; "Не могу я в это поверить, как это
можно заминировать ничто?" - и о том, чего нам здесь не хватает -
например, бурбона, заколок для волос и стабилитина, который живо привел бы
Марка в порядок - и что с кем стало: "Марсия? А, ее здесь больше нет". (Ее
унесла Буря Перемен - тело позеленело и разложилось в пять секунд, но не
буду же я об этом рассказывать.) А еще надо было рассказать Марку про
Брюсову перчатку, и мы снова корчились от хохота, вспоминая этот эпизод, а
римлянин в ответ вспомнил про гонца, который весь долгий путь мучился
животом, потому что ему небывало повезло - вместо обычной соли ему
нечаянно выдали сахар. Эрих поинтересовался у Сида, нет ли новых
девушек-призраков на складе, а Сид выставил свою бороду, как старый козел
(каковым он и является): "И ты посмел в этом усомниться, похотливый
германец? У меня есть замечательные прелестницы, среди них
графиня-австриячка из Вены времен Штрауса, и если она не украсит наше
общество... М-м-м..."
Я ткнула пальцем в грудь Эриха между сверкающими пуговицами с
изображенными на них черепами.
- Ты, крошка фон Гогенвальд, представляешь собой угрозу для нас,
настоящих девушек. Слишком уж ты интересуешься этими полусонными
призраками.
Он назвал меня своим маленьким Демоном и сдавил в объятиях изо всех
сил, стараясь переубедить, а затем предложил, чтобы Брюса познакомили с
Галереей Искусств. Мне показалось, что это прекрасная идея, но когда я
попыталась отговорить его самого от участия в экскурсии, он уперся. Нужно,
видите ли, проявить внимание к Брюсу и Лили. Об ударе саблей напоминала
только тонкая красная полоска на щеке Брюса; Лили смыла запекшуюся кровь.
Наша Галерея впечатляет. Это куча рисунков и скульптур, и особенно
всяких странных безделушек. Все это сделано отдыхающими здесь Солдатами из
того барахла, которое они понатащили с Войны Перемен - медных патронов,
осколков стекла, обломков древних горшков, склеенных в футуристические
конструкции, переплавленного золота инков, которое заново чеканил кто-то
из марсиан, клубков сверкающей проволоки с Луны. Здесь были рисунок
темперой на покрытом трещинами толстом кварцевом диске, который когда-то
служил иллюминатором космического корабля, и шумерская надпись, высеченная
на кирпиче из стенки ядерного реактора.
В Галерее множество всякой всячины и я каждый раз обнаруживаю
что-нибудь, чего никогда не видела прежде. Я всегда волнуюсь, когда думаю
о тех парнях, которые все это сделали, и о том, что они думали, о древних
временах и местах, откуда они пришли, а иногда, когда у меня скверное
настроение, я прихожу сюда и смотрю на все это, а настроение еще больше
ухудшается; так что наконец появляется желание встряхнуться и выйти отсюда
в нормальном состоянии духа. Только здесь пишется история Станции, и
меняется она на удивление мало, потому что вещи, которые находятся в
Галерее и чувства, которыми они наполнены, лучше, чем что-либо иное,
противостоят Ветрам Перемен.
Ну а пока что разговор Эриха со мной свелся к обсуждению моих больших
ушей, которые я пытаюсь скрыть под своей мальчишеской стрижкой; а я тем
временем раздумывала, как это ужасно, что существуют не только изменения,
но и Изменения. Невозможно быть уверенным, что твое настроение или мысль,
пришедшая в голову - действительно твои собственные, а не результат того,
что прошлое изменено Пауками или Змеями.
Ветры Перемен могут принести не только смерть, но и все, что угодно,
вплоть до самых причудливых фантазий. Они дуют гораздо быстрее, чем бежит
время, но никто не может точно сказать, насколько быстрее, и что именно
принесет с собой тот или иной порыв Ветра, как далеко распространится его
действие и когда оно затихнет. Большое Время - это вам не малое время.
И еще, что касается Демонов, все мы боимся, что изменится наша
личность, и что кто-то иной по-хозяйски влезет в твою шкуру, а ты об этом
и не узнаешь. Считается, правда, что мы, Демоны, способны сохранять свое
сознание вне зависимости от Изменений; потому-то мы и Демоны, а не
Призраки, как другие Двойники, не говоря уже о Зомби или Неродившихся; и,
как верно сказал Бур, среди нас нет великих людей. Вообще нас очень мало -
мы относимся к редкому сорту людей - поэтому Паукам приходится вербовать
нас, где бы они нас не нашли, не задумываясь о том, кем мы были и что мы
знали и умели раньше. Иностранный Легион Времени - странный народ, всегда
на заднем плане, невзирая на заслуги. Наш цинизм и наша ностальгия всегда
при нас. Мы так же легко приспосабливаемся к обстоятельствам, как
метаморфисты с Центавра и обладаем такой же крепкой памятью, как
шестирукие обитатели Луны - одним словом, Люди Перемен, сливки общества.
Общества прОклятых.
Но иногда я задумываюсь, действительно ли наша память так хороша, как
мы полагаем; что, если все прошлое было когда-то совершенно другим, чем мы
помним, а мы забыли, что мы это забыли...
Как я уже говорила, созерцание Галереи навевает дурные мысли, и
поэтому я сказала себе, "Возвращайся-ка к своему паршивому комендантику,
детка" и мысленно дала себе крепкого пинка.
Эрих держал в руках зеленый кубок, на котором были нарисованы золотые
- не то дельфины, не то космические корабли - и говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18