Помню, слез я со своего. Адама - густая, сочная трава по колено, поблизости нет ни одной тропки, только впереди промятый нашим авангардом темный след. Но только остановились - забурлило, зашумело все вокруг. И уж через полчаса наша штабная поляна была вытоптана сотнями ног. Выросли палатки из парашютов, застучали топоры, загремели ведра, потянуло дымом костров. Хвост колонны еще не подтянулся, а в штабной палатке плотники уже сколотили большой стол, расставили скамейки. И уже развернул на столе свою огромную карту Рванов, и уже спорили Балицкий с Лысенко - чей отряд имеет больше прав расположиться у речушки...
Все, и командир и рядовые партизаны, уже знали, что рейд кончился, что мы прибыли на место. А раз так - старые партизаны торопились подыскать для своей роты, для своего взвода местечко посуше, но поближе к воде; повыше, но чтобы авиация не проглядывала; поровнее, но чтобы шалаш или палатка не были на ветру...
И вдруг Рванов объявил приказ: "Располагаться по-походному. Землянок не рыть, палатки ставить только для раненых и больных... Через час чтобы все спали!"
Замечательная эта способность спать по приказу. Ясно, конечно, что спят не все, а те, кому положено, кто не дежурит, не пошел в разведку, не имеет срочного задания. Но уж те, кому можно спать, получив такой приказ, выполнят его тотчас, - разговоры будут прерваны на полуслове, даже ужин оставлен недоеденным.
К часу ночи наши отряды уже спали, а в штабной палатке собрался, впервые на своей территории, Волынский подпольный обком партии.
На заседание были приглашены командиры и комиссары отрядов.
Раньше чем объявить приказ, мы решили поговорить о новой тактике на обкоме. Поговорить и о новых задачах обкома.
Рванов сообщил о решении командования. Изложил соображения, заставившие нас изменить тактику. Предложил задавать вопросы.
Для большинства командиров сообщение начальника штаба было неожиданным. Но разумность новой тактики была настолько очевидна, что не вызвала серьезных возражений. Командиры батальонов поняли, конечно, что, получая большую самостоятельность, они берут на себя и большую ответственность.
К чести наших командиров - ответственности они не убоялись. Правда, командир роты Илья Авксентьев довольно резко высказал свои опасения:
- А не ошибка ли, товарищи? Помните, как боролись за объединение, за большой отряд? А нынче опять расчленяться, дробить силы и тем более в малоизвестной нам области. Где контакт? Говорят, что радио. Если нагоняй от начальства - я его по радио выслушаю и ухом не поведу. И так любой. А обмен опытом? Но главное - у нас большой, сильный коллектив. Гордиться можно. А что будет? Не разбредемся ли, не растеряемся?..
Скрынник, большой друг и единомышленник Бессараба, пустился в другую крайность. Будь у него только возможность, дал бы, наверное, телеграмму Степану Феофановичу: "Наши идеи торжествуют, ура!"
- Я приветствую и поддерживаю! - восторженно говорил Скрынник. Давно пора. Кроме того, я так считаю: батальоны подобрать следует по районам, где создавались отряды: корюковский батальон, рейментаровский батальон, холменский батальон. Если будет кулак своих, давно известных людей - никогда не пропадем! Но только если не принимать никого со стороны.
Он договорился до того, что предложил ликвидировать штаб и самое соединение и обком партии. Пусть мол батальоны действуют непосредственно по указанию Москвы.
Пришлось объяснить как Авксентьеву, так и Скрыннику, что никто соединения, общей организации и обкома партии и штаба упразднять не собирается. И руководство, разумеется, будет осуществляться не только при помощи радио. И командир соединения, и комиссар, и начальник штаба будут систематически посещать батальоны. Отсюда, из общего центра, будет планироваться вся работа.
Обком признал новую тактику правильной. Пришлось поспорить с некоторыми товарищами и при обсуждении вопроса о работе обкома в новых условиях - станет ли он подпольным комитетом партии Волынской области или будет лишь носить это наименование, а выполнять функции партийного бюро воинской части No 0015?
Мой новый заместитель по подрывным действиям, капитан Егоров, если судить по тому, что он говорил на заседании обкома, полагал, что мы направлены сюда исключительно с одной целью - закрыть движение на железных дорогах. Иначе говоря: подрывники ставят мины, рвут железнодорожное полотно, сбрасывают под откос эшелоны, а все остальные - это подсобные силы. Они, эти остальные, должны охранять подрывников, снабжать их взрывчаткой, минами, оружием, продовольствием, одеждой, готовить им резервы, развлекать в часы отдыха, а старшие товарищи - воспитывать.
Я спросил Егорова - не думает ли он, что мы предприятие по производству взрывов на железных дорогах? И не кажется ли ему, что на этом "предприятии" слишком много подсобников, людей, которые только удорожают производство, так как не всегда способствуют производственному процессу?
- Вы гиперболизируете, товарищ Федоров, - ответил Егоров.
- Да, преувеличиваю. Преувеличение часто помогает увидеть ошибку, осознать ее, справиться с ней.
Военная задача важна, очень важна, и на данном этапе это, несомненно, было главной задачей из всех, поставленных перед нами. Но мы бы не решили эту задачу, если бы рассматривали ее узко, делячески. Оттого, что мы ушли с территории, на которой возникло наше соединение, и даже оттого, что официально оно именовалось теперь воинской частью, партизанским оно быть не перестало. А партизаны, которые теряют связь с народом, не опираются на его сочувствие и помощь, не черпают из народа резервов, такие партизаны успеха иметь не будут.
Взял слово Дружинин. Он сказал:
- Придя сюда, обком партии принял на себя ответственность за область. Мы отвечаем перед партией, перед всем советским народом за организацию всех патриотических сил области. Создать всюду, где будут наши люди, подпольные райкомы партии и комсомола, низовые сельские и городские организации, вызвать к жизни группы сопротивления в каждом селе поблизости от района наших действий, иметь свой актив, иметь явочные квартиры, связных - вот что значит подпольная работа. И вести ее будут все коммунисты и комсомольцы независимо от партизанской специальности: разведчики и санитары, пулеметчики и бронебойщики. И пусть не думают подрывники, что обком освободит их от работы с народом, от агитация, пропаганды, от организации подполья.
Маслаков, начальник связи соединения, внес предложение радиофицировать ближайшие к нам населенные пункты.
- Как это можно осуществить? Мы своими силами соберем несколько простейших приемников. Радиоцентр соединения в определенные часы и не реже двух раз в сутки будет передавать сводки Совинформбюро. Наши люди в селах их будут слушать, записывать и распространять среди народа. К центральным сводкам не мешало бы прибавить и областные сводки, в которых рассказывать населению о делах отрядов, о боях, об успехах наших подрывников, а также и о деятельности местных подпольных организаций.
Потом мы занялись практическими делами, такими, например, как сочинения паролей и отзывов для явочных квартир и лесных явок.
Казалось бы, дело простое. Но мы уже знали по своему опыту, как легкомысленно относятся иногда к этому наши товарищи. В одной подпольной организации сочинили пароль: "Куда держите путь?", на который должен был последовать отзыв: "Из праха былого в прекрасное будущее". Такой разговор заставил бы насторожиться каждого, кто услышал бы его со стороны.
Пароль должен легко запоминаться, быть прост, не привлекать внимание любопытных. Но этого, конечно, еще мало. Вот, например, пароль и отзыв, которые запомнить нетрудно: "Вы проживали в Ковеле?" "Нет, в Ковеле я не жил!" Так ответит любой, вовсе и не член организации, если он не жил в Ковеле.
За сочинением паролей и отзывов нас застало утро. Уже солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев, уже щебетали птицы, просыпался лагерь, когда дежурный по соединению шепнул мне на ухо:
- Товарищ генерал, тут один батрак из фольварка. Пришел с поручением, хочет говорить только с самим командиром.
- Вы его проверили? - спросил я.
- С этой стороны порядок. Он невооруженный и вид у него безвредный. В общем внушает доверие.
- А что же он вам-то не доверяет? Или вы ему не внушаете доверия?
Дежурный усмехнулся, пожал плечами.
- Ну и личность, товарищ генерал! Интересуетесь посмотреть?
Личность оказалась действительно любопытной - немолодой человек в довольно странном одеянии: городской сильно потрепанный и кое-где залатанный костюм, лапти, замазанные для чего-то ваксой.
Сняв фуражку, он приближался к нам робкими шаркающими шажками, будто боялся, что его сейчас прибьют.
Я протянул ему руку. Он быстро изогнулся и чмокнул ее. Это было так неожиданно и так неприятно, что меня всего передернуло.
Поняв, что совершил оплошность, он покраснел.
- Проше пана...
- Что вы дрожите? Не понимаю, как это вы решились идти к нам сюда.
- Пан генерал сердится?
- Да не сержусь я, говорите, что вы хотите. Откуда вы?
- Я из фольварка пана Свитницкого. Пятнадцать километров отсюда.
- А вы кем у него?
- Я пролетарий, пан генерал, угнетенный...
- Из-за угла мешком пришибленный, - заметил командир роты Карпуша под хохот товарищей.
- ...Которому нечего терять, кроме своих цепей, - с полной серьезностью продолжал посланец пана Свитницкого.
- Ну что вы ломаетесь?.. Зачем вы привели его? - спросил я не без раздражения у дежурного.
- Пан Свитницкий и мы, все его работники и служащие, обращаемся к вам с просьбой... Дело в том, что мы в фольварке доведены голодом до полного отчаяния. И пан Свитницкий, хозяин имения, тоже. У нас есть и свиньи тридцать четыре головы, и коровы - девятнадцать голов, и куры восемьдесят три штуки, и...
- Так почему же голодает пан Свитницкий?
- Он такой неприспособленный, он не умеет воровать.
- Так чье же имение-то?
- Пана Свитницкого... Но вы понимаете - представителя гебитскомиссариата инвентаризировали все до последнего куренка, все записано, заприходовано. Мы не имеем права, и пан Свитницкий тоже, взять что бы то ни было. На каждой свинье, лошади, корове тавро, на каждой курице и утке металлический номерок. Если не досчитаются - сейчас же в гестапо... Пан прислал меня, может быть, вы согласитесь совершить на наше имение небольшой налет? Свиньи у нас хорошо откормленные и коровы тоже, и есть бычки, телята... О, совсем небольшой налет с выстрелами в воздух... Мы все вам отдадим, а вы дадите нам немного для наших детей. И пану Свитницкому тоже...
Было решено оставить этого странного человека в лагере на денек, а завтра, если ничего подозрительного не обнаружится, послать с ним в фольварк группу партизан. Я подмигнул дежурному, и он, конечно, понял, что надо нашему гостю развязать язык.
- Покормите этого пролетария! - приказал я. - Потом разберемся.
Панский посланец, рассыпаясь в благодарностях, призывал в свидетели и "матку боску", и "Иизуса", называл меня "светлейшим паном".
- Проше пана, проше пана! - повторял он, пятясь от меня и непрерывно кланяясь.
Как я узнал потом из рассказов товарищей, выпив перед едой стакан самогона, он мгновенно захмелел и пустился в разглагольствования. Оказалось, что он русский, зовут его Афанасием Петровичем, лет ему пятьдесят пять, служит у панов Свитницких уже тридцатый год в лакеях. Сам он из-под Житомира, где у Свитницкого было до революции имение.
Выпив еще, Афанасий Петрович расплакался и стал жаловаться на свою лакейскую судьбу: "Скоро всюду будут Советы. Панов побьют, а куда, матка боска, денемся мы, лакеи? Нас очень много, миллионы. В Англии, клянусь Иизусом, лакеев больше, чем крестьян. И мы ничего больше не умеем делать только приносить, уносить, стоять с салфеткой и молчать, когда нас ругают и даже когда бьют..."
Не вызвав сочувствия партизан, он умолк и вскоре уснул.
На следующее утро группа автоматчиков во главе с заместителем начальника нашей разведки Ильей Самарченко пошла с Афанасием Петровичем на фольварк пана Свитницкого. Сам пан и члены его семьи на время партизанского налета предусмотрительно скрылись. А батраки встретили партизан радушно. Выгнали из хлева несколько штук свиней, привели шесть коров, трех лошадей.
- Вы же говорили, - обратился Самарченко к Афанасию Петровичу, - что у вас скота гораздо больше...
Он только пожал плечами. И все просил:
- Стреляйте, стреляйте, проше пана, стреляйте в воздух! - и умолял партизан, чтобы они подожгли хотя бы хлев. - А то немцы не поверят...
Самарченко поджигать отказался. Когда наши автоматчики отошли в лес метров на пятьдесят, ветер принес запах дыма: дворовые Свитницкого сами подожгли хлев.
*
Днем было жарко, тихо, спокойно. Партизаны строили землянки, косили на лесных лужайках траву и делали все это не торопясь. Чувствовалось, что такая работа для всех - праздник, удовольствие. Даже те, кто вскоре должны были уходить отсюда, пилили деревья, обрубали сучья, таскали бревна для помещений штаба и госпиталя. Им был разрешен отдых, и вот они отдыхали в свое удовольствие. Для партизана и солдата - строительный труд большая радость и действительно отдых.
Щебет птиц, ветерок, шевелящий листву, тихие песни работавших на кухнях женщин - все создавало иллюзию мира. Помню, встретилась мне босая женщина в шелковом цветастом платье и с двумя ведрами воды на коромысле. Я даже остановился от неожиданности - откуда такая? Оказалось, что это Маруся Товстенко.
- А ты где ж такое платье взяла? - спросил я.
- Разве плохо? - засмеявшись, сказала она.
- Да нет, совсем не плохо. Непривычно... Легко, наверное, приятно, правда?
- Очень приятно... Я это платье перед самой войной сшила. В Чернигове только раз и надела. С собой взяла и, верите, влезла в него впервые за два года... Хорошо! - воскликнула она и засияла улыбкой.
Ни одного выстрела не слышал я весь этот день. И людей встречал все больше с топором, с пилой, с ведром воды, с гармошкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31