Ладно, это неважно. В
конце концов, Марши могли все это выдумать, преследуя только им одним
известные цели, и все же... Ты понимаешь, Лютер, из всех морских переделок
(а ведь в Ост-Индии, где плавали корабли капитана Марша, штормы и ураганы
случаются очень даже часто) все его суда бриг "Хетти", бригантина "Колумбия"
и барк "Королева Суматры" выходили без единой поломки! Можно было подумать,
что Марш заключил сделку с самим Нептуном. А потом, все эти странные действа
в открытом море, вдали от берега, где жили Марши... Купания по ночам,
например а заплывали они аж на Риф Дьявола, за полторы мили от Иннсмутской
гавани! Люди держались от них подальше; разве что Мартины да еще кое-кто, из
тех, кто ходил с Маршем в торговые рейсы в Ост-Индию, продолжали водить с
ними дружбу. Сейчас, после смерти Абеда надеюсь, что и миссис Марш
последовала за ним, поскольку со времени кончины мужа никому не доводилось
встречать ее в Иннсмуте и окрестностях, дети и внуки капитана Марша ведут
такой же странный образ жизни, что и их родители и прародители..."
Далее в письме следовали банальные общие места и сетования по поводу
цен, которые слегка позабавили Эбнера сейчас эти более чем полувековой
давности цифры казались просто смехотворными. Составленное еще в ту пору,
когда Лютер Уэтли был молодым неженатым человеком, письмо было подписано
неизвестным доселе Эбнеру именем "кузен Эрайя". Хотя все эти сведения о
Маршах ничуть не приблизили Эбнера к разгадке семейной тайны, он чувствовал,
что содержание только что прочитанного им письма могло бы объяснить ему
многое, если не все, обладай он ключевой информацией о своей таинственной
родне. Но как раз ее-то и не было у Эбнера, а были только разрозненные ее
частицы.
Но если Лютер Уэтли поверил во всю эту дребедень, то как он мог много
лет спустя позволить своей дочери отправиться в Иннсмут в гости к Маршам?
Нет, тут было что-то не то.
Он просмотрел другие бумаги счета, расписки, открытки, скучнейшие
письма с описаниями поездок в Бостон, Ньюберипорт и Кингспорт и наконец
дошел до другого письма от кузена Эрайи, написанного, судя по дате, вскоре
после первого, с содержанием которого только что ознакомился Эбнер. Эти два
письма разделяли десять дней, и за этот срок Лютер вполне мог дать ответ.
Эбнер с нетерпением достал письмо из конверта.
Первая страница содержала рассказ о свадьбе одной из родственниц Эрайи,
скорее всего его родной сестры. На второй Эбнер нашел пространные
рассуждения о перспективах торговли в Ост-Индии и небольшой абзац,
посвященный новой книге Уитмена очевидно, Уолта, а вот текст на третьей
странице явно был ответом на гипотетическое письмо деда Лютера:
"Ну ладно, Лютер, допустим, что антипатия к Маршам вызвана расовыми
предрассудками. В конце концов, я знаю, как люди относятся порою к
представителям чуждой им расы. К сожалению, это имеет место, но это можно
объяснить обычным недостатком образования. Однако Марши это совершенно
особый случай. Во всяком случае, я ума не приложу, что за раса могла придать
потомкам Абеда столь странный облик. Аборигены Ост-Индии из тех, с кем мне
довелось сталкиваться, имеют примерно те же черты лица, что и мы, и
отличаются от нас только цветом кожи: она у них бронзового оттенка. Правда,
однажды я видел туземца, внешностью своей очень напоминавшего детей Марша,
но он никоим образом не был типичным представителем своей расы, и его
сторонились и матросы, и местные портовые грузчики. Сейчас я уже не помню
точно, где это было кажется, на Понапе.
Эти Марши тут надо отдать им должное держались очень дружно. Общались
они только между собой или с семьями, которые оказались в таком же положении
изгоев, что и они. Сказать по правде, хоть их и было немного, страху они
нагоняли на весь город. Да и опасаться-то было чего. Вот, например, как-то
раз один из членов городского управления выступил было против них и очень
скоро после этого утонул в заливе. Не думаю, что это простая случайность.
Хотя город часто сотрясали и куда более зловещие происшествия, я все же
возьму на себя смелость заявить, что именно те, кто не скрывал своей
неприязни к Маршам, в основном и становились жертвами этих злодеяний.
Впрочем, я догадываюсь, что твои холодный аналитический ум не приемлет
всего вышеизложенного, а посему не стану более утомлять тебя своими
рассуждениями".
На этом текст послания совершенно неожиданно обрывался. Тщательно
просмотрев всю остальную связку писем, Эбнер с разочарованием обнаружил в
них полное отсутствие какой-либо информации о Маршах и иже с ними: видимо,
досужие измышления об этом странном семействе изрядно надоели Лютеру Уэтли,
и он в одном из своих писем ясно дал понять это. Даже в молодости дед
отличался суровостью и непреклонностью, отметил про себя Эбнер... В ходе
дальнейших поисков ему удалось отыскать еще кое-какие сведения, связанные с
иннсмутскими тайнами, но они относились к гораздо более позднему периоду и
содержались не в письме, а в газетной вырезке, где приводился довольно
путаный репортаж о правительственном мероприятии, имевшем место в 1928 году:
тогда были предприняты попытки разрушить Риф Дьявола и взорвать отдельные
участки береговой линии, а также были произведены повальные аресты Маршей,
Мартинов и прочих им подобных. Но эти события и ранние письма Эрайи были
отделены друг от друга десятками лет.
Письма о Маршах Эбнер отложил в карман пиджака, а все остальные сжег в
огне костра, который развел на берегу реки. Письма сгорели довольно быстро,
но Эбнер еще долго не решался отойти от костра, опасаясь, что его искры
могут воспламенить траву, не по сезону сухую и желтую. К щекочущему ноздри
дыму костра примешивался другой, уже не столь приятный запах, который, как
удалось определить Эбнеру, исходил от гниющей кучи обглоданных рыбьих
скелетов остатков пиршества какого-то животного, скорее всего, выдры.
Эбнер отвел взгляд от огня и в задумчивости уставился на громаду старой
мельницы. Боже мой, подумал он, да эту развалину пора было снести еще много
лет назад. И действительно, древняя эта постройка производила угнетающее
впечатление покосившиеся стены, пустые глазницы оконных проемов, осколки
стекла на лопастях мельничного колеса... Эбнер вздрогнул и поспешно
повернулся к огню.
Пламя костра тихо догорало, сливаясь с вечерним заревом. День близился
к концу. Эбнер вернулся в дом, наскоро проглотил свой скудный ужин и, бросив
взгляд на очередную кипу неразобранных документов, решил отложить до лучших
времен поиски дедовских "записей", о которых говорил Зебулон Уэтли, все эти
бумаги уже порядком действовали ему на нервы. Нужно было расслабиться хотя
бы на полчаса. Он вышел на веранду и, с наслаждением вдыхая свежий вечерний
воздух, залюбовался сгущающимися сумерками.
Оглушаемый привычным неистовым пением лягушек и козодоев, он
почувствовал вдруг сильнейшую усталость. Вернувшись в дом, он разделся и лег
в постель, но сон упорно не шел к нему. Сквозь распахнутое окно в комнату не
проникало ни малейшего дуновения ночного воздуха, который не успел еще
остыть после знойного дня. Но не только духота не давала покоя Эбнеру его
слух терзали неведомые доселе звуки; и если вопли жителей лесов и болот,
которые он воспринимал как нечто само собой разумеющееся, буквально
врывались в его мозг, то таинственные звуки старого дома вползали в его
сознание крадучись, тихой сапой. Поначалу ему почудились только степенные
скрипы и потрескивания массивного деревянного дома, которые в чем-то даже
гармонировали с наступившей темнотой. Потом он стал различать отрывистые
шаркающие звуки, напоминавшие возню крыс под полом. Наверняка это и были
крысы, решил Эбнер на старой мельнице их было предостаточно, и в этих
приглушенных и доносившихся как будто откуда-то издали звуках не было ничего
сверхъестественного. А затем ему померещился звон разбитого стекла этот
нехарактерный для необитаемого дома звук сопровождался привычным уже скрипом
старого дерева. Эбнеру показалось, что стеклянный звон исходил из комнаты
над мельничным колесом; впрочем, в этом у него не было твердой уверенности.
Усмехнувшись про себя, он с удовлетворением констатировал, что с его
появлением здесь разрушение дедовского дома заметно ускорилось и он, Эбнер
Уэтли, явился фактически катализатором этого процесса. В какой-то степени
это было даже забавно получалось, что он в точности исполняет волю усопшего
Лютера Уэтли, не предпринимая для того решительно никаких действий. И с этой
мыслью он обрел наконец-то долгожданный сон.
Проснулся он рано утром от бешеного звона телефонного аппарата, который
был специально установлен в спальне на время его пребывания в Данвиче.
Машинально поднеся трубку к уху, он услышал резкий женский голос и понял,
что звонили не ему, а другому абоненту, подключенному к той же линии. Однако
усиленный мембраной голос звучал с такой пронзительной категоричностью, что
его рука просто отказывалась положить трубку обратно на рычаг.
- ...А я вам говорю, миссис Кори, я опять слышала ночью эти ворчания
из-под земли, а потом где-то около полуночи такой раздался визг никогда бы
не подумала, что корова может так верещать ну что твой кролик, только что
побасовитей. Это ведь была корова Люти Сойера нынче утром ее нашли всю
обглоданную...
- Послушайте, миссис Бишоп, а вы не думаете, что это... м-м-м... ну, в
общем, что вся эта жуть начинается по новой?
- Не знаю, не знаю. Надеюсь, что нет... не дай-то Бог. Но уж больно это
смахивает на прежнюю дьявольщину.
- И что же, только одна корова и пропала?
- Ну да, только она одна. Про других-то я ничего не слыхала. Но, миссис
Кори, ведь в прошлый раз все это начиналось точно так же.
Эбнер хмыкнул и положил трубку на рычаг. Идиотские суеверия обитателей
Данвича вызвали у него саркастическую усмешку; впрочем, он ясно сознавал,
что невольно услышанный им разговор был еще далеко не самой яркой
иллюстрацией дремучего невежества жителей этого захолустья.
Однако раздумывать на эту тему ему было недосуг нужно было отправляться
в поселок за провизией. Встав с постели, он быстро умылся, оделся и вышел из
дому. Проходя по залитым ярким утренним солнцем улочкам и тропинкам, он
ощутил знакомое чувство облегчения, которое неизменно возникало у него,
когда он хотя бы ненадолго отлучался из стен своего угрюмого дома.
В лавке он застал одного лишь Тобиаса Уэтли, необычно мрачного и
молчаливого. Но не только это не понравилось Эбнеру в настроении лавочника
гораздо больше его встревожило то очевидное обстоятельство, что Тобиас был
изрядно чем-то напуган. Эбнер попытался завязать с ним непринужденную
беседу, однако Тобиас тупо молчал и лишь изредка ограничивался ,
нечленораздельным бормотанием. Но едва только Эбнер принялся излагать своему
собеседнику содержание недавно подслушанного телефонного разговора, как
Тобиас обрел дар речи.
- Я знаю об этом, отрывисто произнес он и впервые за все время беседы
поднял глаза на Эбнера, заставив того буквально остолбенеть ибо на лице его
деревенского родственника застыла маска неописуемого ужаса.
Несколько секунд они стояли, не сводя друг с друга глаз; затем лавочник
неловко отвернулся и принялся пересчитывать полученные от Эбнера деньги. В
лавке воцарилось напряженное молчание, которое* первым нарушил Тобиас.
- Ты что, видел Зебулона? спросил он, понизив голос.
- Да, он приезжал ко мне, отозвался Эбнер.
- Он что-то сказал тебе?
- Да, мы поговорили.
Казалось, это не очень удивило Тобиаса он как будто ожидал, что у
Эбнера и старика Зебулона должны были найтись темы для беседы с глазу на
глаз; и тем не менее, наблюдая за Тобиасом, Эбнер почувствовал, что тот
никак не может взять в толк, почему же все-таки случилось то, что случилось
то ли старый Уэтли не просветил Эбнера до конца, то ли сам Эбнер пренебрег
советами Зебулона? Так или иначе, Эбнер чувствовал, что туман, окутавший
тайну их рода, сгустился для него еще сильнее; а уж такие вещи, как
исполненный суеверных страхов утренний телефонный разговор, загадочные
намеки дядюшки Зебулона и в высшей степени странное поведение Тобиаса, и
вовсе обескуражили его. К тому же оба они и Тобиас, и Зебулон хотя в целом и
производили впечатление довольно искренних собеседников, в разговорах все же
избегали называть вещи своими именами, будто рассчитывая на то, что Эбнер
известно если не все, то, во всяком случае, достаточно много.
Эбнер вышел из лавки и быстро зашагал домой, исполненный решимости как
можно скорее разделаться с обязанностями, возложенными на него покойным
дедом, и убраться восвояси из этого убогого поселения с его забитыми,
суеверными обитателями, многие из которых являлись, как это ни прискорбно,
его родственниками.
Вернувшись домой, он наскоро перекусил и. тут же взялся разбирать
дедовские вещи. Но только к полудню удалось ему найти то, что он искал
старую потрепанную амбарную книгу, исписанную неровным крючковатым почерком
Лютера Уэтли.
IV
Устроившись за кухонным столом, Эбнер принялся лихорадочно
перелистывать страницы найденного им гроссбуха. В нем недоставало нескольких
начальных листов, но вырваны они были неаккуратно, и по фрагментам текста,
сохранившегося на прихваченных нитью обрывках бумаги, он заключил, что на
первых порах эта книга служила для ведения домашней бухгалтерии, а уж после
дед Лютер, найдя ей иное применение, просто-напросто выдрал ненужные ему
записи.
1 2 3 4 5 6 7