- Зачем?
- Одному Лютеру это ведомо да Всевышнему. Но Лютера больше нет с нами,
а Всевышний, похоже, давным-давно и думать позабыл о Данвиче.
- А что делала Сари в Иннсмуте?
- Навещала родню.
- Тоже Уэтли?
- Да нет, не Уэтли. Маршей. Главным в том семействе был старый Абед
Марш, что приходился двоюродным братом нашему отцу. У него еще была жена он
нашел ее во время плавания где-то на острове Понапе, если не ошибаюсь.
- Знаю такое место, кивнул Эбнер.
- Знаешь? удивился Зебулон. Надо же, а я так вот слыхом о нем не
слыхивал до тех пор, пока с Сари не приключилась вся эта история. Она ведь
ездила к Маршам то ли к сыну Абеда, то ли к его внуку точно не знаю. А вот
когда она вернулась оттуда, так ее как будто подменили. Она ведь была такая
ласковая да милая, просто загляденье. А тут она стала вдруг беспокойной.
Пугалась всего. Отца к себе близко не подпускала. И он запер ее в комнате
над мельницей, где она так и просидела до самой своей смерти.
- Когда же он ее запер?
- Да месяца эдак через три, а то и через четыре после того, как она
заявилась от Маршей. А за что этого Лютер никогда не говорил, нет. И никто
после того больше ее не видел только на похоронах, когда она, бедная, лежала
уже в гробу, а померла-то она года два-три назад. А перед тем, как Лютер ее
запер, в доме что-то случилось такие оттуда доносились крики да вопли, что
волосы на голове шевелились. Весь Данвич тогда их слышал... Да... слышать-то
все слышали, а вот пойти да поглядеть, что там такое делается так на то духу
не хватило ни у кого. Ну, а на следующий день Лютер всем рассказал, что это
шумела Сари, в которую вселился бес. Может статься, так оно все и было. А
может, тут было что-то еще...
- Что, дядя Зебулон?
- Тут не обошлось без дьявола, понизил голос старик. Ты что, не веришь
мне? Да, я и забыл, что голова у тебя забита учением, а ведь немногие Уэтли
могут этим похвастаться. Да только что в том хорошего? Вот Лавиния она
читала эти богохульные книги, да и Сари тоже их почитывала. И что доброго из
того вышло? Уж по мне, вся эта ученость ни к чему только жить мешает, а?
Эбнер улыбнулся.
- Ты что, смеешься надо мной? вспылил старик.
- Нет, что вы, дядя Зебулон. Вы все правильно говорите.
- То-то и оно, что правильно. А коли так, то не теряйся, когда сам
столкнешься с этой дьявольщиной. Не стой и не думай попусту, а действуй.
- С какой дьявольщиной?
- Если бы я знал, Эбнер... Но я не знаю. Бог тот знает. Лютер знал. И
бедная Сари. Но они уже ничего не скажут, нет. И никто ничего не скажет.
Будь у меня сил побольше, я бы каждый час молился о том, чтобы и ты ничего
не узнал обо всей этой нечисти... Эбнер, если эта дьявольщина застигнет
тебя, не раздумывай долго твое учение тут не поможет, а просто делай то, что
нужно. Твой дед вел записи найди же их, может быть, из них ты узнаешь, что
за люди были эти Марши. Они ведь не были похожи на нас с тобой что-то
ужасное произошло с ними, и может статься, с бедняжкой Сари случилось то же
самое...
Слушая старика, Эбнер чувствовал, что какая-то невидимая стена,
сложенная из кирпичиков недосказанности и неизвестности, разделяет их.
Непонятный подсознательный страх охватил вдруг его, и лишь ценой огромного
внутреннего усилия ему удалось убедить себя в том, что чувства обманывают
его.
- Дядя Зебулон, сказал он. Я постараюсь узнать все, что смогу.
Старик кивнул и подал знак мальчику, который тут же поспешил на помощь
деду. Усевшись в повозку, Зебулон Уэтли повернулся к Эбнеру и сказал, тяжело
дыша:
- Если я понадоблюсь тебе, Эбнер, дай мне знать через Тобиаса. Я
приду... уж постараюсь прийти.
Мальчик стегнул лошадь, и повозка со скрипом и дребезжанием тронулась в
обратный путь. Эбнер проводил ее долгим взглядом. Туманные предостережения
старого Зебулона не на шутку встревожили его какая-то неизвестная ему
семейная трагедия скрывалась за ними, и он был всерьез раздосадован на
своего деда, который вместо того, чтобы посвятить Эбнера в тайну их рода,
ограничился в своем письме лишь мольбами и заклинаниями, не сочтя нужным
объяснить их скрытый смысл. "Дед наверняка сделал это намеренно, размышлял
Эбнер, возможно, он просто не хотел пугать внука раньше времени". Во всяком
случае, ничего более правдоподобного Эбнер придумать не мог.
И все же это объяснение устраивало его не до конца. Оно не давало
ответа на вопрос, в чем же все-таки заключалась та дьявольщина, о которой
Эбнеру следовало узнать лишь постольку, поскольку волею старого Лютера он
оказался к ней причастным? А если дед все же удосужился оставить ключ к
разгадке где-нибудь в доме?.. Нет, на это вряд ли стоило рассчитывать, решил
Эбнер, Лютер слыл натурой прямой и бесхитростной, и не в его правилах было
запутывать дела, о которых можно было просто умолчать.
Постояв еще немного у крыльца, Эбнер вошел в дом, разложил по полкам
свои покупки и уселся за стол нужно было набросать план действий. Первым
делом он решил пройтись по помещениям внутри мельницы и посмотреть, не
осталось ли там каких-нибудь механизмов, которые можно было бы выгодно
сбыть. Затем следовало подыскать рабочих для сноса мельницы и комнаты над
нею. А уж после оставалось только продать уцелевшую часть дома со всей его
обстановкой и утварью, хотя здесь Эбнер ясно сознавал, что отыскать охотника
поселиться в таком отдаленном уголке Массачусетса, как Данвич, будет не
так-то просто.
После этого он сразу же приступил к выполнению своего плана.
Оказавшись на мельнице, он обнаружил там полное отсутствие каких бы то
ни было механизмов, за исключением разве что тех железных деталей, которые
под воздействием многолетней работы колеса намертво ушли в старое дерево
потолка и стен. Впрочем, этого и следовало ожидать львиную долю суммы, что
была помещена в банке Аркхэма на имя Эбнера, наверняка составляла именно
выручка от продажи мельничных машин и приспособлений. Должно быть, старик
распорядился снять и продать мельничное оборудование еще задолго до своей
смерти; во всяком случае, на мельницу уже давным-давно никто не заходил, о
чем свидетельствовали многолетние нетронутые залежи пыли, которая покрывала
пол таким плотным ковром, что Эбнер не слышал своих шагов. С каждым его
движением вверх вздымалось целое облако; пыль набивалась в глаза, нос и рот,
не давая вздохнуть полной грудью, и потому, выбравшись на свежий воздух, он
почувствовал огромное облегчение. Отдышавшись и наскоро отряхнувшись, Эбнер
двинулся осматривать мельничное колесо.
К станине колеса вел узкий деревянный настил. Эбнер осторожно прошел по
нему, каждую секунду опасаясь того, что старые доски не выдержат и он
полетит вниз, в воду. Однако настил оказался достаточно прочным, и вскоре он
уже стоял у колеса и внимательно рассматривал его, не в силах сдержать
своего восхищения. Это был замечательный образец работы середины XIX века, и
Эбнер подумал, что сломать его было бы непростительным варварством лучше
было попытаться снять его и поместить где-нибудь в музее или в усадьбе
какого-нибудь богача, коллекционирующего старинные изделия новоанглийских
мастеровых.
Постояв немного, он повернулся и двинулся обратно, как вдруг его взгляд
упал на цепочку мелких следов, оставленных на лопастях колеса чьими-то
мокрыми лапками. Он наклонился, чтобы разглядеть их получше, но ничего
особенного не увидел: обыкновенные лягушачьи или жабьи следы, успевшие к
тому же наполовину высохнуть должно быть, их обладатель вскарабкался на
колесо еще до восхода солнца. Подняв глаза наверх, Эбнер увидел, что
оставленные на колесе отпечатки вели к выломанным ставням, что скрывали
когда-то комнату над мельницей.
Несколько секунд Эбнер мучительно раздумывал над тем, что бы это
значило. Он вспомнил жабоподобную тварь, увиденную им тогда в комнате не она
ли улизнула сквозь сломанное окно? А может, что еще более вероятно, другая
тварь одного с нею вида почуяла присутствие собрата и поднялась наверх, в
комнату, прямо из реки? Слабая догадка мелькнула у него в голове, но он в
раздражении отогнал ее прочь человеку его уровня не пристало становиться
пленником мистических суеверий, которые держали в страхе старого Лютера.
И все же он решил заглянуть в комнату над мельницей. С колотящимся от
волнения сердцем он приблизился к запертой двери, повернул в замке ключ и
шагнул в помещение, пребывая в твердой уверенности, что сейчас увидит в нем
какие-то зловещие изменения. Но тщетно кроме ярких пятен солнечного света на
полу, которых не было, да и не могло быть накануне вечером, он не увидел в
комнате ничего нового.
Он подошел к окну.
На подоконнике тоже были следы. На этот раз Эбнер различил сразу две
цепочки отпечатков: одни вели внутрь комнаты, другие из нее. По своим
размерам они явно отличались друг от друга: следы, ведущие наружу, были
крошечными, не более полудюйма в длину, а те, что вели внутрь комнаты, были
больше первых раза в два. Эбнер наклонился, чтобы рассмотреть их получше, и
застыл в изумлении, не в силах оторвать глаз от увиденного.
Он не был профессиональным зоологом, но кое-какие познания в этой
области у него имелись. Следы на подоконнике не были похожи ни на что
виденное им прежде. Если исключить наличие перепонок между пальцев, они
представляли собой совершенно точные отпечатки человеческих ступней и
ладоней в миниатюре.
Он бегло осмотрел помещение, не особо, впрочем, надеясь найти тварь,
оставившую эти странные следы. Так оно и оказалось он не встретил нигде даже
признаков ее недавнего пребывания. Эбнеру стало не по себе. Он вышел из
комнаты и тщательно закрыл за собой дверь, уже сожалея о давешнем порыве,
заставившем его вторгнуться сюда и выломать ставни, которые до поры до
времени надежно отгораживали заколоченную комнату от внешнего мира.
III
Эбнер не особенно удивился тому, что на весь Данвич не нашлось ни
одного охотника принять участие в разрушении мельницы. На это не желали
пойти даже те плотники, которые вот уже долгое время бедствовали без работы.
Не решаясь отказать Эбнеру напрямую, они отнекивались под разными
благовидными предлогами, но за ними легко угадывался суеверный страх перед
домом старого Лютера, где им предстояло бы работать, согласись они на
предложение молодого Уэтли. Отчаявшись найти добровольцев в Данвиче, Эбнер
отправился в Эйлсбери, где ему довольно скоро удалось отыскать трех крепких
парней и договориться с ними о выполнении работ, предусмотренных дедовским
завещанием. Но и здесь не все обошлось гладко: плотники не поехали в Данвич
в тот же день, как того хотел Эбнер, а упросили его подождать
недельку-другую (у них еще были кое-какие дела в Эйлсбери), дав клятвенное
обещание по истечении этого срока появиться в Данвиче.
Эбнер вернулся в старый дом и в ожидании приезда работников взялся за
изучение книг и бумаг покойного Лютера. Книги он решил разбирать по
отдельности среди них могли оказаться издания большой ценности.
Многочисленные кипы старых газет в основном это были "Аркхэм Эдвертайзер" и
"Эйлсбери Трэнскрипт" он отложил в сторону с тем, чтобы в дальнейшем предать
их огню; такая же участь постигла бы и толстую связку писем, найденную в
ящике дедовского стола, если бы не фамилия "Марш", мелькнувшая на странице
одного из посланий. Это слово подействовало на Эбнера подобно удару
электрического тока. Он впился глазами в строки письма и принялся читать:
"Лютер, то, что случилось с кузеном Абедом это предмет особого
разговора. Даже и не знаю, что сообщить тебе об этом. Боюсь, ты все равно не
поверишь ни единому моему слову. Впрочем, я и сам не знаю всех деталей.
Вполне возможно, что весь этот вздор выдуман от начала до конца лишь для
того, чтобы скрыть какую-нибудь скандальную ситуацию, в которую попали Марши
ты ведь знаешь, что они всегда были склонны к преувеличениям и отличались
большими способностями к вранью. Да к тому же они на редкость изворотливы
впрочем, такова уж их натура.
Но я немного отвлекся. Так вот, как рассказал мне кузен Элайза, он был
еще совсем молодым, когда Абед и с ним еще несколько жителей Иннсмута
совершили на торговом корабле плавание в Полинезию и обнаружили на одном из
островов странных людей, которые называли себя "глубоководными" дело в том,
что они могли жить и в воде, и на суше. Как амфибии. Можешь ли ты в это
поверить? Я нет. Но самое потрясающее заключалось в том, что Абед и еще
кое-кто из его товарищей по плаванию взяли в жены женщин из этого племени и
завели от них детей.
В общем, такова легенда. А вот факты. Начиная с того времени, Марши
стали самыми удачливыми и процветающими из всех морских торговцев. Далее,
жена Абеда, миссис Марш, никогда не покидала пределов своего дома, за
исключением случаев, когда она посещала какие-то закрытые собрания Тайного
Союза Дагона. Говорят, что "Дагон" это какой-то морской бог (Дагон (от
финикийского "даг" "рыба") западно-семитский бог, покровитель рыбной ловли.
Культ Дагона был распространен у филистимлян. Изображался в виде морского
чудовища с туловищем рыбы и человеческими руками и головой) . Впрочем, об
этих языческих верованиях я ничего не знаю, да и знать не хочу. Дети Маршей
отличались очень странным обликом. У них были невероятно широкие рты, лица
без подбородков и такие огромные выпуклые глаза, что они больше походили на
лягушек, чем на людей я не преувеличиваю, Лютер! Но, по крайней мере, у них
не было жабр, в отличие от глубоководных говорят, те обладали жабрами и
поклонялись Дагону или еще какому-то там морскому божеству, чье имя я даже
не могу выговорить, хотя оно у меня где-то записано.
1 2 3 4 5 6 7