И отец мой, годы томившийся у чехов в плену, и мать моя, вздрагивавшая при любом скрипе любой двери — хорошо помнили… выговаривая шепотом, страшась, ненавидя… второе твое… наименование…
Одежда его, лежащая на одном из сундуков умывальной комнаты, показалась ему, чистому, грязной и дурно пахнущей. Скотина Тиль, только и название, что слуга — ничего делать не желает… Даже прачку позвать ему лень… Ладно. Быстро одевшись, Стефан вышел в спальню и, стараясь не смотреть на спящую Сорсьер, направился тихо к двери.
— Уходишь? — спросила Сорсьер. Оказывается, она не спала.
— Мне нужно заглянуть домой, — сказал он. Помявшись, он подошел к ложу. Присел. — Слуга у меня неумелый. Я на два-три часа всего.
— Приходи, — сказала она, успокаиваясь. — Как можно скорее.
И протянула к нему руку. Он поцеловал ее в запястье, затем в локоть. Не справившись с собой, он наклонился и страстно приник к ее губам.
Может, не уходить? Нет, нужно уходить.
— Я скоро, — пообещал он.
И вышел.
В кладовой он наскочил на какой-то сундук, ушиб колено, потер его, пробрался к выходу.
Было темно. Дойдя до конца Рю Ша Бланк, Стефан повернул направо, к реке — этот путь был длиннее, но река служила хорошим ориентиром. Стефан боялся заблудиться ночью. Луна светила нехотя. Какие-то тени показались впереди. Грабители?
Нужно всегда носить с собой кинжал.
А вдруг это они? Неустрашимые? Именно этого они и ждали — когда он ночью уйдет от Сорсьер. Она ходила с ними договариваться! Как же он раньше не подумал! Какие такие могут быть «дела» у женщины? Она не торговка, не скога, не сводница, не колдунья, несмотря на прозвище. А вот такие дела. Встретилась с подчиненными. Сейчас он дойдет до угла. Подчиненные возьмут его в кольцо, перережут горло, а труп сбросят в реку. Кинжал, почему он не носит кинжал! Дорого продать свою жизнь — это самое меньшее, на что он должен быть способен! Ну, хорошо, а теперь-то что делать? Бежать? Прятаться? Или идти им навстречу, надеясь, что это всего лишь грабители. Кошель с ним, в нем несколько золотых монет.
Его окликнули сзади. Стефан резко обернулся.
— Это я, я, не бойся, Агамемнон, — сказал Нестор, догоняя Стефана.
— С чего ты взял, что я чего-то боюсь?
— Ну, мало ли что… время позднее… я вот тоже побаиваюсь. Пойдем вместе?
— Я не знаю, что такое страх, — нарочито холодно сказал Стефан.
— Это ничего, еще узнаешь, — заверил его Нестор. — Так бывает — живешь себе безмятежно, а потом вдруг как напугаешься! А как тебя на самом деле зовут?
Стефан не ответил. Они шагали рядом — действительно, хоть и стыдно признаться, но тени больше не казались Стефану страшными.
— Где ты живешь? — спросил он Нестора.
— А вон там, на всходе, покосившийся мезон. Знаешь такой? Я и еще двое. Алумни. Деньги кончились, а то бы нанял себе что-нибудь получше. А ты?
— Вон там, ближе к лесу.
— А, так нам по пути.
— По пути, — глухо отозвался Стефан.
Это ловушка. Нестор — из дома Сорсьер, он с ними, он — один из Неустрашимых. На вид он простой парень, но Неустрашимые всегда представляются не теми, кто они на самом деле. Нестор догнал его — здоровенный детина — нарочно, чтобы не дать жертве убежать.
— Что ж, — сказал Стефан. — Пойдем. Зайду к тебе и твоим алумни.
— Хочешь? — спросил Нестор. — А что, зайди. У нас весело бывает. Они, коллеги мои, не слишком утомительны.
— Не сомневаюсь.
И они пошли вдоль реки, а затем свернули на какой-то страт, и справа по ходу показался мезон, больше походивший на сарай.
— Один благородный из местных будет строить себе здесь пале, — объяснил Нестор. — Мезон будут сносить, поэтому прежние жители выехали, а мы, стало быть, пристроились — удобно, платить не надо.
Тут меня и убьют, подумал Стефан. Удобно. Внутри этого сарая. Никто не увидит. Бежать? Ему было одновременно и страшно, и стыдно.
Нестор отодвинул дверь — петель не было — пропустил Стефана внутрь, зашел сам, и приставил дверь снова, закрыв проем.
Печь, которую алумни сами, очевидно, чинили, светила ильдом, и помимо этого источника света горела в помещении свеча, пристроенная к углу подобия письменного стола. За столом сидел толстый, довольного вида недоросль, а рядом, на ворохе соломы, примостился тощий, чуть старше, одетый в монашескую робу
— Коллеги, — объяснил Нестор. — Вот этого зовут Гусь, он из какой-то непонятной страны на севере, а то Мишель, он местный, и ужасно практичный.
— На священника учишься? — спросил у Мишеля Стефан.
— Нет, просто в робе удобнее. За мирской одеждой следить надо, стирать ее, зашивать. Роба особенного ухода не требует, — объяснил Мишель философским тоном.
— Вот, — сказал Нестор. — Слышал?
— Меня зовут Стефан, — сказал Стефан.
Алумни кивнули. Толстый Гусь изучал какой-то свиток.
— Хочешь вина? — спросил Нестор. — Правда, скоро утро. Ну да ничего. Я в любом случае собрался завтрашние занятия пропустить.
— Наставник тебе даст по ушам за это, — заметил Гусь, не отрываясь от свитка.
— Ничего. Я привычный. А когда у тебя гости, вино полагается подавать — так повелось.
Он ушел в угол и вернулся с мешком, из которого извлек глиняную бутыль. Кружка нашлась только одна, но Стефан не был брезглив. Вино оказалось дрянным иберийским пойлом — расцвет испанского виноделия начался через пять веков после описываемых событий, по изгнанию из страны мавров. Но и тут Стефан ничего не имел против. Пить дрянное вино из одной кружки со алумни лучше, чем плавать в реке с перерезанным горлом.
Гусь, отложив свиток, рассказал вдруг забавную историю из жизни каких-то путешественников, будто переправлялись они через холодное море, и нашли там, за морями, землю, полную сочных плодов и миролюбивых животных, и поселились там, а дети их поехали еще дальше, да так и не вернулись. Затем Мишель начал дискутировать с Нестором по какому-то туманному астрономическому вопросу — мол, «странники» передвигаются меж звезд потому, что они — заблудшие звезды, ищут свое место, и найти не могут. Нестор возражал, что в таком случае их, «странников», было бы не пять, а намного больше — по закону вероятности событий. Мишель засмеялся и сказал, что такого закона нет. Решили спросить у Стефана. Стефан, подумав, сказал, что, возможно, «странники» — вообще не звезды. А что же? А кто ж знает. Может, это какие-то отсветы звезд, а может двоюродные сестры Луны. Луна-то ведь — точно не звезда. А что же? Да так… бляшка какая-то на небе…
И настало утро. Вскоре Нестор, сказав, «Вы тут пока пейте и дискутируйте», завалился спать, Гусь и Мишель ушли на занятия, а Стефан, измученный, утомленный, с головной болью от дрянного вина, вышел на страт и побрел домой.
Мезон, нанятый им, состоял из двух помещений, и окружен был маленьким запущенным палисадником. Внутри Тиль, крупный туповатый саксонец, спал, привалясь к стене. Стефан ткнул его ногой, не очень сильно.
— А? Что? — спросил Тиль, озираясь.
— Постирай всю мою одежду, — велел ему Стефан. — Всю, слышишь? А я посплю пока.
Он подошел к единственному в мезоне ложу, упал на него, и тут же заснул, как убитый.
Проснулся он только через сутки и почувствовал такую глубокую, ноющую тоску, что хоть вой! Встав с ложа, он долго ходил, спотыкаясь, по мезону, иногда мыча носом, кусая губы, прислоняясь лбом к стене. Тиль, видя, в каком состоянии хозяин, делал постное лицо и плаксивые глаза, что раздражало Стефана. Что ж — возвращаться, что ли, в Саксонию? Под материнское крыло, не так ли. Дядьки опять будут снисходительно смотреть… с сожалением… А еще можно взять кинжал… нет, сначала снять с себя грязную одежду, надеть чистую, взять кинжал, а еще лучше сверд, но человек со свердом, ежели он не вояка, выглядит на страте странно… взять кинжал, и идти к ней. Увидеть ее еще раз. Плохо будет, если придет он к ней, а ее нет дома, и его там убьют, так и не дав взглянуть… нет, поцеловать… ее… еще раз. Ужасно.
Он переоделся, временами приближая к носу то запястье, то плечо — вдыхая запах Сорсьер, остаточный — в чистое, сунул кинжал в ножнах за сентур, застегнул пряжку на капе, прихватил кошель и, сказав Тилю «Вернусь поздно, а может и завтра, и чтоб вся одежда была постирана, понял?» — вышел.
Полчаса ходьбы — и вот уже Рю Ша Бланк, и вот знакомый дом, при дневном свете кажущийся… не таким большим, как давеча… менее громоздким… Стефан стукнул в дверь. Служанка, которую он помнил по первому приходу сюда в компании Сорсьер, открыла дверь и недружелюбно на него уставилась.
— Где твоя хозяйка? — спросил он.
Служанка молча отошла в сторону, давая ему войти. Стефан уверенным шагом проследовал в кладовую, и затем в спальню, без стука. Сорсьер приподнялась на ложе, а затем выпрыгнула из него, подбежала к Стефану, и, закрыв глаза, крепко его обняла. И они стали целоваться — страстно, забыв обо всем. И еле успели добраться до ложа.
Прошли еще сутки, и на этот раз Стефан отлучился домой без всяких задних мыслей — сказал, что вернется через несколько часов. Вообще-то ему хотелось сбегать в лес и нарвать каких-нибудь ранних цветов, и преподнести Сорсьер. Или купить ей какую-нибудь бестолковую, но приятную женщине дребедень — он не знал, что именно он ей купит, поскольку никогда раньше не делал женщинам подарки. Ну да придумает что-нибудь.
Не дойдя квартал до своего дома, он увидел вплотную подогнанную к забору палисадника крытую повозку и нескольких мужчин воинственного вида. И в первый раз за многие годы услышал польскую речь.
Он знал, зачем они здесь. Его приехали уговаривать. Он поэтому и бежал месяц назад из Саксонии — чтобы не встречаться с ними. Потому что он сам себе хозяин. Потому что каждый на свете волен жить так, как хочет, и как ему позволяют обстоятельства, а если обстоятельства неблагоприятны, их следует сменить. Вот он и сменил. Он уехал от матери, чтобы посвятить себя вопросам теологии. Так он объяснил — и ей, и дядьям своим. Не мог же он сказать, что они все ему попросту надоели, а поляков он тем более видеть не желает.
Но — теперь-то что? Увидят они его в местной одежде… Тиль уже о многом им, конечно, успел рассказать… Будут укорять, как ребенка, мол, зачем же было врать, ведь ты уже большой…
Стефан повернулся и пошел обратно — но не к мезону Сорсьер, а левее — к алумни. Поляки его, к счастью, не заметили.
Из алумни дома оказался только Мишель, но именно он и был Стефану нужен.
— Мишель, поменяемся одеждой?
— Как это?
— Я тебе даю то, что на мне. Ты даешь мне робу.
Мишель поднялся с соломенного ложа и критически оглядел Стефана.
— Ты не шутишь?
— Нисколько.
— А зачем тебе?
— А просто так. Каприз такой.
Мишель улыбнулся. Ему понравилось — кажется, не из-за выгоды даже, а просто подумал он, что это интересно. Молодые люди разделись и снова оделись. Оглядывая себя в хорошей одежде, стараясь посмотреть себе за спину, Мишель заметно повеселел.
— Ишь какие тряпки знатные, — сказал он с насмешливым уважением. — Не трут нигде, легкие, тонкие… но и теплые… А тебе идет!
Стефан улыбнулся, расправляя под робой плечи, проверяя пристроенный в сентур кинжал.
— Спасибо, Мишель. Вот тебе дукат.
— Это зачем же?
— Ну, как. Может, пригодится.
Мишель взял золотую монету и повертел ее в пальцах. В улыбке его наличествовала издевка, которой Стефан не заметил.
Неспешным шагом Стефан вернулся к своему мезону. Повозка по-прежнему торчала у палисадника, но вся делегация толклась теперь внутри мезона. Стефан вошел внутрь.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. СТРАННЫЙ УЗНИК
В году Милостию Божией одна тысяча тридцать седьмом (такое летоисчисление было в те времена еще не принято), в конце сентября, сильные дожди, не прекращавшиеся целую неделю, обильно и неприятно увлажнили центр Европы. Особенно досталось маленькому королевству, именуемому Францией — не состоящему официально вассалом Новой Римской Империи, но во всём зависящему от имперской воли. Когда дожди прекратились, неожиданно теплое в ту осень солнце обогрело землю и мезоны, за два дня высушило часть стратов, и улучшило настроение жителей.
Три острова, омываемые медленными мутными водами петляющей реки Сейнен, засверкали на осеннем солнце — утыканные частоколом построек из полированного дерева. На центральном острове возвышался над постройками каменный романского стиля храм. Крепостная стена окружала остров, деревянная за исключением двух каменных врезок — на юге и на западе. Некоторые части стены, чудом сохранившиеся, помнили удар полуторавековой давности, нанесенный поселению неуемными Зигфридом и Ролло. За небольшую плату перевозчики соглашались перевезти всех желающих с берега на любой из островов, и с острова на берег, правый или левый, в зависимости от настроения желающего. Содружество перевозчиков не первый век противостояло намерениям городских властей перекинуть через смехотворно узкую часть реки, отделяющую главный остров от берега, самый обыкновенный мост. Перевозчики, исправно платящие налоги (импо, как их здесь называли) в городскую казну, настаивали на своих правах, ссылаясь на документ, защищающий их от посягательств на их ремесло и доход — якобы подписанный когда-то Шарлеманем, Императором Запада, сыном Пепина Короткого. В тех случаях, когда власти просили этот документ предъявить, перевозчики объясняли, что лежит он в городских архивах. Периодические поиски документа в архивах ни к чему не приводили — власти говорили, что не могут его найти, на что перевозчики резонно замечали, почесывая подмышки, что это не значит, что документа нет. И власти оставляли их в покое, махнув рукой.
Левобережье, к югу от островов, было по меркам региона густо заселено. Наличествовали более или менее прямые страты, взбирающиеся на огромный пологий холм. Вдоль страт располагались вполне достойного вида мезоны из хорошего дерева. В полумиллариуме от реки, на месте брошенных римских бань, части которых местные жители растащили по кирпичу для личных нужд, строился уже не первый год монастырь. От него к самой вершине пологого холма, где располагались развалины римского цирка, вела единственная мощеная (еще римлянами) магистраль, частично пришедшая в упадок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13