Я только представил себе языки пламени, только подумал об адской температуре, а у меня уже подскочило давление. По идее мне следовало бы показать капитану ее рисунки, но я еще не был готов с ними расстаться.
– У вас на работе в последнее время ничего подозрительного не происходит? – спросил Полупан. – Может конкуренты какие, или выручка упала, или воровство?
– Нет, – поспешно сказал я.
– Вы подумайте. Присмотритесь.
– Хорошо.
– Сами-то где провели тот вечер? – неожиданно спросил мент.
– Дома.
– Один?
Я вспомнил генерала и Риту.
– Нет.
– Люди местные? С адресами?
– Да.
– Дадите, если понадобятся.
– Ладно. А где она жила?
– Социалистическая, тринадцать, – подумав, сказал капитан. – Двухкомнатная «хрущевка» на третьем этаже.
Он ушел.
Впервые со смертью мне пришлось столкнуться лет в семь. Соседский мальчишка выскочил на дорогу перед «копейкой» и погиб. Мы всем двором ходили к нему домой прощаться. Он лежал в маленьком гробике, как живой и не вызывал никакого страха. Мы стояли, понурив головы, и скорбели, как могли, потом убегали во двор и, как ни в чем не бывало, бесились. Лично я ходил прощаться два раза, потому что мама мальчика давала всем по конфетке. Не думаю, что я был каким-то особенно черствым ребенком, чувство сострадания появляется с возрастом, да и мальчишка тот не был мне таким уж близким другом, просто в детстве мы чересчур самоуверенны, нам кажется, что такое может произойти с кем угодно, но уж всяко не с нами. С тех пор мне пришлось повидать немало трупов, и с каждым разом я все отчетливей понимал, что костлявая размахивает своей косой где-то рядом, причем беспорядочно и хаотично и встречу с ней может обеспечить какая-нибудь нелепая случайность.
Известие, которое принес Полупан, очень сильно меня зацепило, я так расстроился, словно эта Лена была мне родственницей или подругой. Я вспомнил о ее рисунках и теперь по-другому смотрел на ее творения. Человека уже нет, а кусочек его души лежит передо мной и вопиет. Что ж с тобой случилось, деваха? Что вообще вокруг меня происходит?
Я почему-то чувствовал себя виноватым.
Второй пожар за две недели – это уже слишком, с моими закидонами я теперь и прикурить-то, наверное, не смогу, не то, что руки у костра погреть. Что за напасть такая? Вообще-то если рассуждать трезво, то ничего не стоит доказать самому себе, что все страхи эти напрасны. Человек на восемьдесят процентов состоит из воды и если сравнивать сухие дрова, в которых воды – ноль, и дождевое облако в которых жидкость составляет девяносто девять процентов, то человек – скорее облако, чем дрова и в принципе сгореть никак не может. Весь вопрос в том, как в этом себя убедить.
Дверь в мой кабинет открылась, и в проем вплыло большое, рыжее дождевое облако. Оно не пролилось дождем на синий линолеум, не громыхнуло молнией, но зашуметь – зашумело.
– У нас проблемы, шеф, – сказало оно Аркашкиным голосом.
– У нас всегда проблемы, – резонно заметил я. – Между прочим, Аркашка, ты знаешь, что твоими молекулами можно тушить пожар?
– Какими молекулами?
– Твое тело состоит из движущихся молекул.
– В настоящий момент мое тело состоит из проблем, – с пафосом сказал Спицын.
– Что, еще один пожар?
– Почти. Переезд. Нас, похоже, выгоняют с завода геофизоборудования.
– Ты помнишь девчонку, подружку Виталика, которая была на складе после нас перед самым пожаром?
– Нет, – отмахнулся Аркашка.
– Вот ее рисунки, – я показал на стол.
– Ну и?
– Удивительно, но она тоже сгорела. На следующий день после Виталика. Странно да?
– Да, очень, – Спицын не разделял моей озабоченности. – Секретарша внешнего управляющего завода геофизоборудования – моя подружка, – Она сегодня готовила письма. Там есть уведомление, что на следующий год наш договор аренды продлен не будет.
– Ее звали Лена, она сидела на этом самом стуле, на котором сидишь ты.
– Шеф, – прошипел Аркашка. – Она ваша родственница?
– Нет.
– Подруга?
– Нет.
– Тогда, хрен с ней. Ты пойми, нас выгоняют с места, на рекламу которого мы вбухали триста тысяч русских денег! Через три недели нам нужно будет освобождать помещение и вывозить два вагона товара в неизвестном направлении. Мы на двести тысяч сделали ремонт, который не сможем с собой забрать. И эти бабки нам никто не вернет. Итого только прямых убытков на полмиллиона.
Слово «деньги» и конкретные цифры, наконец, вернули меня к действительности. Я отвлекся от Лены и попытался вникнуть в смысл Аркашкиных фраз.
– Кроме прямых убытков существуют еще и косвенные, такие как потеря клиентуры при смене адреса и номеров телефонов. Да нам просто некуда ехать!
Аркашка был близок к истерике.
– А что, мы не платим аренду? – спросил я.
– Мы все платим. Фишка в том, что мы пропустили смену управляющих. Мы не подмазали новенького. Завод полностью разворован и управляющему, кроме как с арендаторов косить капусту негде. К нам он, естественно, прийти и попросить не может, из-за боязни загреметь за решетку. Мы сами инициативу не проявили. Поэтому арендаторов нужно сменить.
– А почему именно мы?
– Не именно. Он выселяет всех. Пять фирм с трех этажей.
– Я думаю, что впятером мы его опять перекупим.
– Вряд ли. Похоже, что на новый год у него договора уже подписаны. Ему, наверное, уже сунули. И он будет биться с нами до последнего.
– Умный человек от лишних денег никогда не откажется.
– Умом там и не пахло. Все дело в том, что этот Урожаев клинический идиот.
– Разве клинических идиотов назначают внешними управляющими?
– Не смеши меня, – всплеснул руками Аркашка. – В России клинические идиоты прекрасно чувствуют себя и на самой верхушке пирамиды.
– А кому он отдает помещение известно? Сынишке небось или племяшу с зятем?
– В том-то и дело, что нет. Он отдает его вьетнамцам.
– Кому, кому? – мне показалось, что я ослышался.
– Гражданам Социалистической республики Вьетнам, – ехидно повторил Спицын.
– Он точно клинический идиот, – уверенно сказал я. – Да мы его в порошок сотрем. Каждому дураку известно, что там, где вьетнамцы, там – взятки. Да мы его под компанию по борьбе с атипичной пневмонией подведем. Не переживай, Аркашка, ничего у него не получится. У нас есть люди в правительстве. Где это видано, чтобы своих родных, русских коммерсантов выгоняли ради каких-то вьетнамцев!? – Я нисколько не сомневался в правоте своих слов. – В крайнем случае, мы на него всех ментов города натравим. Найдем какой-нибудь компромат и прижмем. Спарыкин уже не раз нас выручал из таких передряг.
– До нового года осталось три недели, – перебил меня Аркашка. – Если мы будем щелкать, то нас выставят к чертовой матери. Надо что-то делать, шеф.
– Завтра и начнем. Давай звякнем Александрычу, пусть наутро отменяет все свои процедуры, а ты, раз у тебя в подружках секретарша этого идиота, обеспечь нам запись на прием. Вначале надо поговорить с человеком, согласен?
– Согласен. Но, даже если этот тип пообещает вам золотые горы, не верьте. Нужно подстраховаться и давить со всех фронтов.
Мы набрали Николая и ввели его в курс дела. Чебоксаров отнесся к этой новости спокойно. Он согласился отменить все дела на завтрашнее утро. При разговоре Дальтоник кряхтел, видимо ему делали массаж.
– Вьетнамцы – козлы, – резюмировал он перед тем, как положить трубку.
Аркадий собрался уходить.
– А кому в правительстве этот Урожаев подчиняется? – спросил я его вдогон.
– В том то и дело, что никому. Он внешний управляющий. Его назначает арбитражный суд с подачи Госкомимущества, и снять его в состоянии только совет кредиторов. Можно, конечно, выйти на самого крупного кредитора, в нашем случае это, по-моему, «Облэнерго», дать взятку и его отзовут на совете, как не справившегося, но на это у нас нет времени. Полный цейтнот.
– Ясно, – заверил его я и повторил вслед за Колькой: – Вьетнамцы – козлы.
Спицын уже почти закрыл за собой дверь, но, услышав эту фразу, вернулся.
– Это мы – козлы, – в сердцах сказал он. – Урожаевы и им подобные. Это мы придумали такие правила, а вьетнамцы просто очень хорошо их усвоили. В плане взяток они безопасны. У азиатов это в крови. Среди них стукачей нет. Да и с милицией им связываться лишний раз не резон. Там больше половины незаконные иммигранты. Эти подонки – Урожаевы, когда берут у них деньги, сами об себя ноги вытирают.
– Ясно, – сказал я.
Как только за Аркашкой закрылась дверь, на трубу позвонил Шамрук.
– Я купил мерс, – радостно сказал он.
– Шестисотый?
– Откуда? Двухсотый. Трехлетка.
– Поздравляю, – облегченно сказал я.
Интересно устроен человек. Когда Шамрук сказал про покупку, я подумал про дорогую машину и чуть не задохнулся от зависти. В принципе он – мой друг, делить нам с ним нечего, по идее я должен порадоваться да и все, так нет, откуда ни возьмись является зависть. И ничего с этим не поделаешь. Я где-то слышал, что на самом деле двигателем прогресса является лень. Лень стало человеку таскать на себе тяжести, он придумал колесо, лень бегать за зверем – лук и стрелы, лень стирать в проруби – получай стиральную машину. Наверное, это верно. На самом деле, ну какое изобретение можно придумать от трудолюбия. Стучи и стучи по дереву камнем, нафиг тебе железо, если ты такой трудолюбивый. На втором месте по влиянию на скорость эволюции, я считаю, стоит зависть. Как много полезных вещей придумали люди от зависти. От зависти даже лень проходит. А на третьем месте – безусловно ненависть. Самые гениальные изобретения человечество сделало готовясь к войнам. Вот вам и десять заповедей! Соблюдай мы их – до сих пор ходили бы в обезьянах.
Шамрук пригласил обмыть машину. Я отказался, опять сославшись на работу.
А работа тем временем подошла к концу. Наступил вечер. Лариса попрощалась, одевая шапку. Убежал Аркашка. Офис пустел на глазах. Зашла уборщица Фая, посмотрела на меня, погремела ведрами и вышла. Я домой не торопился. И причина этой неторопливости была ясна для меня как пень. Я ждал, когда уснет жена. Ну, не уснет, так угомонится или, по крайней мере, ляжет. Я боялся секса. Мне казалось, что у меня ничего не получится.
Моя вторая половина оказалась легкой на помине. Она позвонила вначале на сотовый, затем в офис. Задала пару бессмысленных вопросов. Мое наличие на месте, судя по недовольному голосу, ее не слишком успокоило.
– Приду поздно, – сказал я.
– Ладно, – произнесла она таким тоном, каким говорят: «Знаю я твою работу».
Мне почему-то вспомнились слова Макарыча о том, что в жизни любого человека рано или поздно происходит событие, после которого все меняется. Я зачем-то стал перебирать свою жизнь и пытаться найти такое событие. Я разделил свое существование на отрезки и скрупулезно пытался выяснить, что же резкого случилось в тот период. Получалось, что никаких скачков в моей жизни не было. Все происходило плавно, по плану, так как положено.
Потом, осознав глупость и бессмысленность данного занятия, я прекратил это дело и снова разложил перед собой Ленины рисунки. Теперь панорама, которая складывалась из них, показалась мне знакомой. Это точно вид из окна.
Интересно, почему Полупан спросил про воровство, выручку и конкурентов? Разве смерть Лены и дела в нашей фирме могут быть как-то связаны? Минут тридцать я пытался найти общие точки соприкосновения между двумя этими событиями, но у меня ничего не получилось.
Позвонил уролог. Он сказал, что у меня абсолютно нормальные анализы, что никакого воспалительного процесса в этой области нет, что мне надо подумать про свои нервы.
– А вы не ошибаетесь, доктор? – спросил я. – Может еще какой-нибудь анализ сдать?
– Не переживайте, мы провели все, что надо, и даже больше. Только на вкус не пробовали.
– Ясно, – сказал я.
Мне было душно, я открыл форточку. За стеклом роились белые пчелы. Они стали влетать в створ, жалили меня и таяли, некоторые путались в волосах.
Вернувшись за стол, я опять достал фотки своих сказочных островов и серебристых пляжей. Если бы у меня был миллион долларов, то я бы бросил к чертям собачьим эту работу, купил яхту и путешествовал по миру. Хотя, конечно, миллиона бы не хватило, чтобы получать нормальные проценты и жить на них без всяких проблем, нужно как минимум миллиона три. Первым делом я бы поплыл в Новую Зеландию, а потом, пожалуй, в Тринидад и Тобаго. Там, за окном, за декабрем, где-то под облаками лежит прекрасная земля, огромная и зовущая, а я сижу в этой жалкой коморке и боюсь идти домой, потому что опасаюсь, что не смогу трахнуть свою собственную жену.
Все, хватит. Я оделся, выключил свет и вышел из комнаты. Внизу под лестницей, в кабинете бухгалтерии горел свет. Я открыл дверь и полюбопытствовал.
За столом, уставившись в монитор сидел утренний мастер по ремонту компьютеров. Он стучал по клавишам и шевелил губами. Я кашлянул, он опять подпрыгнул и вылупился на меня. Он явно опять испугался. Трус какой-то.
– Ты чего здесь делаешь? – поинтересовался я.
– Я, это… Чтобы никому не мешать, – промямлил он.
Его наивная физиономия меня почему-то раздражала. Вот люди, ради пары копеек готовы вкалывать по ночам.
– Давай иди отсюда, – сказал я. – Не люблю, когда кто-то шарахается по офису во внерабочее время.
– Я сейчас закончу, – попробовал он возразить.
– Не, не, – сказал я. – Давай проваливай, пока я здесь.
Компьютерщик с недовольным видом стал собирать свои манатки. На секунду мне померещилась злоба в глубине его зрачков. Вот крысеныш. Я дождался, пока он оделся и, выйдя из тепла в белую ночь, ссутулившись, побрел в темноту.
– Кто распорядился его впустить? – спросил я у охранника.
– Это компьютерщик вместо Виталика.
– Кто распорядился его впустить?
– Вроде бы Петровна. Он утром пришел и сказал, что вместо Виталика.
– Так прямо и сказал? Вместо Виталика?
– Нет, по-моему, просто сказал, что новенький. А потом они долго беседовали с Петровной. Ну, я и подумал. Он недавно пришел, говорит, чтобы никому не мешать ночью пошвыряется.
– Больше его не пускать, ни днем, ни ночью. Пока я не выясню, кто его нанял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38