Наконец он перевалился и мы оба упали, причем он стукнул меня по голове своим долбанным гипсом.
В ясном и чистом небе летел самолет. Я увидел его на долю секунды, но запомнил на всю жизнь Горящий дом, дым, ветви яблонь и самолет. Я отвалил с себя этого борова и пополз к дочери.
Она тоже была вся испачкана в крови. Но, это была не ее кровь, а Чебоксарова. Я осмотрел ее всю, никаких ран и видимых повреждений. Но! Она не дышала, не шевелилась и не издавала ни звука. Она была мертва.
Возникло ясное понимание того, что дальше мне жить незачем. Просто незачем и все. Кто-то называет это любовью, а кто-то просто инстинктом продолжения рода. Я не знаю.
Мне стало так обидно. Просто до слез. Я заплакал. Не заорал с горя, не завыл от злости, а тихо заплакал от обиды. Если бы мне теперь сказали, ляг на ее место и сдохни, тогда она встанет. Я бы не раздумывая лег и сдох.
– Дочь, – позвал я вслух. – Открой глаза. Давай лучше я вместо тебя. О! Давай я помру. О! Давай я отдам свою жизнь, а если она никому не нужна, то руку или ногу. Или селезенку! Я готов мучиться всю жизнь, я согласен ослепнуть, оглохнуть или сойти с ума, если это нужно для того, чтобы ты встала! О! Открой глаза! Пожалуйста! Эй, вы, скажите мне, что я вам должен отдать, чтобы она встала? Эй, ты, наверху, забери меня, чтобы она встала. Дочь, живи, улыбнись. Я готов на все ради тебя!
– Я тебе не верю, – сказала дочь. Она открыла глаза и посмотрела на меня. – Ради меня ты даже не можешь бросить пить.
Она опять закрыла глаза.
От паха к голове поднялась теплая волна. Горячая, прямо кипяток. Забило в висках. К рукам прилила сила. Как будто мне двадцать лет, я стою на стадионе, и размалеванный Бутусов со сцены поет «Я хочу быть с тобой». Только в тысячу раз сильнее. Или, как будто я в пятом классе и Ленка Петрова сказала мне: «Я тебя люблю». Только в сто раз сильнее. Или как будто я совсем ребенок и меня поцеловала мама, только все равно сильнее.
Теперь я разревелся во всю.
– Я брошу! – прошмыгал я. – Я брошу. Мне это раз плюнуть! Слышишь, Маринка! Больше никогда!
Я был уверен, что говорю правду. Теперь я смеялся. И плакал. Плакал и смеялся.
Я присел, поцеловал дочь, обнял ее и погладил по волосам, потом подошел к Чебоксарову. Он стоял на коленях и тряс головой.
– Как ты? – спросил я.
– Не знаю, – он поднял лицо. Страдальческое выражение сменилось испугом, когда он посмотрел мне за спину. Там что-то двигалось.
Я хотел обернуться, но не успел, а получил удар по почкам, потом по затылку. Меня бросили в грязь лицом вниз и раздвинули ноги. Кто-то сильный заломил руки за спину и придавил плечи коленом. Послышался витиеватый мат и устрашающие крики. Замелькали тени. Краем глаза я видел, что Чебоксарова распластали в такой же позе.
Вначале я решил, что это сообщники похитителей, потом понял, что прибыл спецназ и, для начала, как это у них водится, роняет всех подряд без разбора.
Снег забился под джемпер, проник под рубашку и таял на пузе.
Колька пытался что-то втолковать ребятам в бронежилетах, но его никто не слушал, наоборот, за словоблудие ему пришлось схлопотать пару лишних тумаков по черепушке.
Мы лежали и сопели минут десять, я задыхался. Наконец появился Спарыкин. Он кому-то что-то втолковал, и хватка ослабла. Вместе со Спарыкиным прибыл Полупан. За то время, что мы не виделись, они успели спеться. Когда нам разрешили сесть, дом уже вовсю горел снаружи.
Спарыкин пытался мне что-то объяснить, но я ничего не слышал из-за воя сирен. Я подошел к дочери и хотел взять ее на руки, но меня опередил Полупан, он подхватил Маринку вместе с дубленкой и понес к воротам. Я пошел сам, а Чебоксаров повис у Спарыкина на шее и заковылял, еле-еле переставляя свои огарки. На пути нам попадались деловитые пожарные, разматывающие бухты со шлангами.
Я поискал глазами собаку, но ее нигде не было. Псина совсем не дура, умеет вовремя спрятаться. Я встретился взглядом с Колькой. Вид у него, надо сказать, был весьма трагический. Черное лицо, всклокоченные волосы, кровь на дымящейся одежде, обуглившиеся ноги. Да еще этот идиотский гипс. Мне стало его жалко.
– Наверное, у тебя сильные ожоги, – выразил я свои соболезнования.
Он пожал плечами. За воротами он бухнулся задом в снег, а Полупан присел на корточки и положил на правое колено мою дочь, отставив левую ногу на носок для балансировки.
– Там в комнате лежал мужик, – сказал Чебоксаров.
– В какой комнате? – не понял полковник.
– В доме.
– И где он теперь? – спросил Полупан.
– Сгорел, наверное, – пожал плечами Колька.
– Чего же ты сразу не сказал? – спросил я.
– А толку? Ты что, бросился бы его спасать?
– Не знаю.
Я подошел к «Дальтонику» и закатал ему правую штанину. Под ней были невредимые шерстяные подштанники.
– Ты хочешь сказать, что там, в доме, лежит труп? – уточнил Полупан.
– Да.
Я снял левый ботинок. Под ним тоже было все в порядке. Если уж начал, то приходится заканчивать. Чтобы быть последовательным, снял носок и засучил подштанники. Ни один волосок на ногах Чебоксарова не обгорел, ноги были розовые и чистые как у младенца. Симулянт проклятый.
– У тебя, кальсоны из стекловаты, что ли?
– Почему?
– Ноги как из сейфа.
– А что он делал этот мужик? – перебил меня Полупан.
– Лежал.
– Где?
– На диване.
– Лежал и все?
– Да.
– Живой?
– У меня не было времени его рассматривать.
– А глаза у него были открытые? – спросил Спарыкин.
– А почему ты его не вытащил? – одновременно с ним поинтересовался Полупан
– Слушайте, прекратите задавать долбоебские вопросы, – попросил я. – Мы сами еле ноги оттуда унесли. На кой хер нам спасать похитителей?
Приехали врачи. Двое в белых халатах подбежали к нам и поставили в снег носилки. Чебоксаров, стремительным броском мангуста, ринулся к ним, упал на брезент, вытянул ноги и изобразил на лице высшую степень блаженства.
– Че ты разлегся? – спросил я.
– Вот именно, не для тебя носилки, – поддержал меня Полупан. Ему было тяжело держать мою дочь.
– Освободи место для девочки, – приказал полковник.
Колька нехотя сполз с носилок. Полупан положил туда Маринку.
– Она жива? – спросил парень в белом халате.
– Это мы должны спрашивать у вас, – зло сказал Чебоксаров.
– За такие вопросы я тебе нос откусить могу, – сообщил я.
– Я санитар, – привел веский довод в свое оправдание паренек.
Двое медиков подняли Маринку и понесли ее к машине. Я поплелся за ними. В «скорой помощи» сидела женщина в годах. Она склонилась над моей дочерью, потрогала ее, посмотрела в глаза, потом взяла за кисть.
– Что с ней? – спросил я.
– По-моему, она просто спит, – предположила врач после долгой паузы. – Пульс ровный, дыхание тоже.
– Как это?
– Очень просто. Ей чего-то подмешали,или дали понюхать. Думаю, ничего страшного. Выспится и все будет нормально. На всякий случай поставим стационарный пост. У вас деньги есть?
– Зачем?
– Медсестре. Чтобы сидела не отрываясь.
– Сколько?
– Дайте рублей пятьсот.
– Поеду с вами, – сказал я и дал ей бумажку.
– В этом нет необходимости. Все будет хорошо. Приходите завтра. Больница скорой помощи, в реанимацию. Опять эта больница!
Приковылял Чебик.
– Мне тоже нужно в госпиталь, – сообщил он.
– Зачем? – спросила врач.
– У меня ноги обгорели и ушибы везде.
– Ничего у тебя не обгорело, кроме штанин – не согласился я. – Ноги как ноги.
– А может, я сломал что-то? Нужно сделать рентген и всякое такое.
– Слушай, успокойся, тут всего одни носилки, ты не влезешь.
– Мы можем вызвать по рации еще одну машину, – выразила готовность помочь женщина.
– Не надо, спасибо, – поблагодарил я.
– А вдруг я заболею? – упрямо твердил Чебоксаров.
– И что? Умрешь что ли?
– А вдруг?
Мне бы, конечно, как всегда промолчать, но я не выдержал:
– Знаешь, от чего ты умрешь?
– От чего?
– От лучевой болезни.
– Это почему? – испуганно спросил Колька.
– Ты так часто делаешь рентген, что уже давным-давно схлопотал приличную дозу.
– Я думал, что рентген безвреден! – пробормотал он в ужасе. – Мне врачи ничего не говорили!
– Ты все время у разных облучаешься. Откуда им знать, сколько раз в месяц ты делаешь снимки.
Это известие привело Кольку в состояние шока. Он даже забыл про то, что ему нужно в больницу. Скорая уехала. Подошли Полупан и Спарыкин.
– Там труп, – констатировал полковник.
– Обгорел не сильно, – добавил Полупан. – По описанию соседей вроде похож на хозяина дома. Между прочим, бывший мент. Уволен из органов за превышение должностных полномочий. Парни его уже пробили.
– Пока ничего не понятно, – продолжил Спарыкин. – Будем работать дальше. Слава богу, Маринка жива.
– Вопреки вашим идиотским действиям, – подал голос Чебоксаров.
Я стрельнул у Полупана сигаретку и с наслаждением закурил. Я теперь ничего не боялся. Правда, не до конца очистившиеся легкие стали сопротивляться дыму, и после третьей затяжки я надолго закашлялся.
Вокруг нас стали собираться какие-то непонятные люди. Соседи, прохожие, усталые пожарные и даже один репортер. Опять пошел снег.
Мне стало холодно. Я подхватил с земли дубленку и напялил ее, подняв воротник.
– Поехали отсюда, – позвал я Кольку.
– Пока не уезжайте, нужно дать показания, – сказал Полупан.
– Пошел ты в жопу со своими показаниями, – опять выругался Чебоксаров. Между прочим, уже в который раз за сегодняшний день.
– Ладно, ладно, – успокоил его Спарыкин. – Езжайте, я все улажу. Потом поговорим.
Мы сели в машину. Я включил печку. Колька лихорадочно шарил по карманам.
– Я потерял кошелек.
– Пошли, поищем.
– Бесполезно, он там, в доме. Сгорел, наверное.
– А много денег было?
– Ерунда. Копейки, тысяч пять. Не это обидно. Там были дисконтные карточки во все аптечные сети города. Две из них – золотые, пятнадцать процентов!
– Ясно, – я включил сцепление. Машина покатилась.
– Давай ко мне, – предложил Дальтоник. – Помоемся, переоденемся.
– Согласен.
Когда машина прогрелась, мой напарник наморщил нос и посетовал:
– Блин. Как от тебя воняет!
Я принюхался. Запах шел от дубленки. Это собака. Остановил машину, снял с себя верхнюю одежду и даже свитер и бросил все за заднее сиденье в багажник. Потом сдам в химчистку.
В огромной, богато обставленной Колькиной квартире мы разошлись в разные концы, Чебик залез в ванную, а я встал под душ. Массаж головы, тепло по плечам. Засыпаю. Я сижу на берегу бледно голубого океана и колю кокосовые орехи. Там вдали в волнах плещется прекрасная девушка. По ее волосам стекает вода, переливаясь всеми цветами радуги в лучах полуденного солнца. Девушка очень похожа на мою жену. Это она и есть. Машет мне рукой и зовет. Со скал в воду падают малахитовые игуаны. Я бросаю свое занятие и иду к ней. У меня опять эрекция. Может, это теперь моя планида, и положительная реакция будет наступать только на законную супругу?
Тук, тук, тук – стучит кокосовый орех волной о камни.
Тук, тук, тук – постучал Колька и сразу вошел.
– Ты чего тут застрял? – он отодвинул дверцу душевой кабины. – Я принес тебе трусы. Они абсолютно новые, вот этикетка. Потом можешь выбросить.
Он посмотрел на мой член и ушел.
Я вытерся мягким и душистым полотенцем. Трусы мне как раз.
Колька в гостиной разливает по чашкам чай. Он тоже в трусах. Я вижу, что он снял гипс и обработал всего себя зеленкой. На руках, ногах, животе, и даже каким-то образом на спине он умудрился наставить зеленых пятен.
– Я снял гипс, – гордо заявил он.
– Отлично, – похвалил я и вздрогнул, вспомнив Отличника.
– А это правда, что ты говорил про рентген?
– Конечно, не так опасно, – поспешил его успокоить. – Но все равно вредно.
Только теперь заметил, что охрип.
Мы пили зеленый чай с бергамотом.
– Я тут подумал, – сказал Колька. – Что все мои так называемые болезни, на самом деле – чушь на постном масле.
Наконец-то! Правду говорят: для того, чтобы осознать собственную глупость нужно посмотреть в глаза смерти.
– На самом деле, – продолжил он, – мне нужно прекращать лечиться, травить организм лекарствами и облучаться, – он замолчал и посмотрел в потолок. – Мне нужно прочистить карму. У тебя нет знакомого экстрасенса? Ну вот, все испортил!
– С экстрасенсами я не якшаюсь.
Позвонил Спарыкин.
– Хозяин сгоревшего дома некто Зимарин. После увольнения из органов нигде официально не числился. Бывшие коллеги говорят, что он занимался околокриминальным бизнесом, обделывал грязные делишки, следил, стучал, возможно, занимался вымогательством. Все, кто его знают, в один голос утверждают, что он и компьютер – две вещи несовместные. С покойницей Леной знаком с раннего детства. Сейчас пробиваем связи. С ним по одному рапорту выгоняли из милиции некоего Антипина, тот помоложе и поумнее. Такой может сойти и за организатора.
– Организатора чего? – уточнил я.
– Пока еще не ясно. Но у нас всего две версии. Первая: что в последнем эпизоде фортуна отвернулась от преступника, Зимарин напился и случайно устроил пожар. Тогда дело автоматически закрывается, что хорошо для следователей. Все сваливается на труп и дальше ни у кого голова не болит. И вторая: что его и твою дочь чем-то опоили и устроили пожар, с целью замести следы. Этот вариант самый трудоемкий и неудобный, но и наиболее вероятный.
– Так он был пьян?
– В крови водки немеряно. Но это ни о чем не говорит. Сейчас есть такие препараты, угнетают волю. Достаточно просто нюхнуть, и с человеком можно делать все что угодно. Хоть ведро водки в него заливай. Кстати, мы постоянно держим связь с больницей. С Маринкой все в порядке. Она уже пришла в себя. Завтра постараемся ее мягко опросить.
– Спасибо. Я только не понимаю, в чем суть всей этой заварухи?
– Может случиться так, что мы никогда этого не узнаем.
– Ясно.
Чебоксаров притащил мне свои вещи. Пуховик, шапку, спортивные брюки, свитер. Все было впору. У Кольки только рост поменьше.
Между прочим уже стемнело. Оживление на улицах спало. Вдоль тротуаров испуганно неслись отбившиеся от стаи автобусы. Скоро все сядут за столы и зажгут бенгальские огни.
– Слушай, а зачем в тот вечер, когда сгорел склад, ты ездил к Виталику?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38