https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Roca/meridian/
Я только успел заметить перекошенное от бессильной вселенской злобы старческое личико мастерицы интриги.
Да-да, Лира Владимировна Брувер, по прозвищу «Кобра», оказалась именно той главной движущейся силой в нашей истории с миллионом долларов. Кто бы мог подумать, что эта милая малозаметная старушка явится мозговым центром всех криминальных акций, направленных против меня и моих друзей.
Ее супруг Исаак Исаакович Брувер был лишь жалким исполнителем её воли. Когда он устал и запаниковал, то его просто зацинковали. Уничтожили по приказу любимой супруги.
Когда Мая проявила самостоятельность и выручила меня из лап ментовской хунты, любимая её бабуля так осерчала, что совершила главную ошибку решила подорвать господина Крутоверцера, основного, как посчитала, конкурента. Как говорится, получите тротиловый привет от «Мосдорстроя»!
Да, на старуху бывает проруха. Контора взяла в производство дело о попытке покушения на государственное лицо при исполнении им служебных обязанностей.
Высокопоставленная дама Е., жена мужа своего и подружка нашей Лиры Владимировны, предупредила её о том, что служба безопасности заинтересовалась товаркой.
Госпожа Брувер поняла, что пахнет жареным. И надо торопиться убыть из страны несбывшихся надежд. Идея о том, что аутист может стать гарантией её безбедного существования в швейцарских Альпах, настолько овладело старушкой, что она не пожалела любимого племянника, бросив того в подвал санатория, где его и выручил доверчивый лопушок Славчик Мукомольников.
— Может, она больная, — спросил у Александра, когда мы мачались к аэропорту. — Клиника?
— Власть и деньги развращают, мой дорогой человек. Знаешь, сколько у неё на счете в банке Цюриха?
— Сколько?
— Тридцать миллионов.
— Еть`твою мать!
— На тихую и добрую старость бы хватило.
— И зачем ей аутист?
— Делать миллионы и миллионы, — ответил «охотник на людей». — Грубо говоря, ты прав — клиника. Их, — дернул головой вверх, — всех сейчас клинит. Живут, суки, одним днем.
— А почему она всех держала? И братков, и ментов бывших, и нуреков.
— Ну, ни всех, скажем, — проговорил г-н Стахов. — Твой Васёк, например, вышел на тропу войны… А почему держала? Характер, как у змеи, и подружки… в высших эшелонах власти. А это самая лучшая крыша.
— Что же они, бляди, со страной делают?
— Ничего, — ответил «охотник». — Выдюжим.
А что остается делать? Остается жить на милой сторонке, да дюжить, е……………! П…………..! Х…………….!..!..!
Между тем акция «Аутист» перешла в завершающую стадию. Все участники были помещены в служебное помещение. Каждый вел, как считал нужным. Форсистый Миша Брувер поник головой и старался делать вид, что он оказался жертвой обстоятельств. Жаль, что у меня не было возможности двинуть его по лживому уху.
Лира Владимировна от всего открещивалась и требовала, чтобы ей позволили сделать конфиденциальный звонок. Она надеялась таки убыть ближайшим самолетом в цукорный Цюрих. Я поглядывал на неё и понимал, что такие не сдаются. Их надо уничтожать. С коброй нельзя договориться о мирном существовании, смерть — их призвание.
Мая была прекрасна в гневе, но сдерживала себя, играя желваками. И было непонятно, что её больше всего бесило: бабушка, которая поступила столь эгоистично, или вся эта неприятная ситуация, могущая бросить тень на репутацию господина Крутоверцера.
А Илюша, накачанный лекарствами, спал, как младенец, и был далек от маеты этого безумного-безумного мира.
Что касается меня, то чувствовал себя победителем, но во рту — горечь поражения. Смешанные такие чувства, как сыр рокфор. Вкусный, а пахнет не стиранными носками.
Когда обстановка более менее успокоилась и сочинялись протоколы, менхантер подвел меня к человеку с выразительным лицом чекистского генерала. Оно было энергично, морщинисто и мужиковато.
— Это Слава Мукомольников, — представляет «охотник» меня.
— А, миллионер? — усмехается человек. — А я генерал Старков. А что с мордуленцией?
Я закатываю от возмущение глаза: ну, сколько же можно?
— Его рашпилем пытали, — шутит менхантер.
— Рихтовали, — генерал глядит на меня испытывающе. — Приятно чувствовать себя миллионером?
— Так не дали почувствовать.
— Не твое это дело, Слава, — заявляет простодушно. — Нормальный же русский парень, а не как эти… чикагские мальчики, — морщится.
— Кажется, вы не любите «мальчиков», — позволяю себе заметить.
— А кто их любит, сучей? Но речь не о них. Время их тоже прийдет, говорит с напором. — Что нам с тобой делать?
— А что делать с русским парнем? — развожу руками. — Отпустить в чисто русское поле.
— Во, сукин сын, — удовлетворенно качает головой.
— А я предупреждал, — хмыкакт Александр. — Самородок.
— Ох, эти самородки, — вздыхает господин Старков. — Давай договоримся по душам.
— Давайте.
— Берешь своего самородка, — указывает взглядом на спящего аутиста. И с глаз долой. Чтобы мы про вас больше не слышали. Никаких азартных игр на бирже. Если согласен, иди!
— А если не согласен?
— В кутузку, — то ли шутит, то ли нет.
— Согласен он, согласен, — Александр оттесняет от генерала. — Все, закрыли тему.
Я шумно вздыхаю: действительно, зачем играть на валютной бирже, если можно просто жить. И работать или сторожем, или кочегаром, или могильщиком, или продавцом, или папарацци, или жиголо, или менхантером, или килером, или… ну и так далее. У нас все профессии важны и хороши.
— Спасибо, — говорю Александру. — А как быть с Галаевым? — Вспоминаю.
— А никак, — пожимает плечами. — Для тебя его нет, равно, как для него — тебя.
— Это как?
— Я с ним поговорил, — усмехается многозначительно, — по душам.
— И что?
— В этой истори он потерял пол-лимона долларов, но он всех прощает.
— Ишь ты, бескорыстный какой? А я миллион потерял?
— Слава, все закрываем тему, — поднял руки, мол, хватит, достали вы всех своими миллионами.
Я это понимаю и повторяю:
— Спасибо, — и дополняю не без иронии. — Век не забуду. Никого и ничего.
— Лучше забудь, — шутит.
Как говорится, в каждой шутке доля шутки. А, может, и нет?
Кое-как разбудив Илюшу, вывожу его на улицу. Ночь прохладна и бодрит, равно как и напряженный гул самолетов. Я осматриваюсь — тихо катит спортивный автомобиль. Тормозит рядом с нами. Открывается дверца. Не говоря ни слова, усаживаю Илью на заднее сидение, потом плюхаюсь сам — на переднее.
Лицо Маи спокойно и сосредоточенно. Тени и световые сполохи искажают его. И мне кажется, что на её лице — маска. Сейчас это маска деловой женщины, принявшей некое решение.
— А куда мы? — спрашиваю.
— К нам, — отвечает. — На дачу. Отдохнем. Переведем дух.
— И что?
— И за работу, товарищи.
— Какую работу?
— Наш уговор остается в силе, — морщится. — Бабушка выжила из ума.
— И убила дедушку, — истерично посмеиваюсь я. — Нет, с меня хватит. Думаю, Илюше тоже.
— Ты не прав, Слава.
— И потом: я дал слово СБ не играть на валютной бирже. Никогда в жизни.
— Ничего, — ощеривается. — Мы с ними договоримся.
— Нет, я сказал!
Больше не произносим ни слова, лишь я называю место, куда нам с Илюшей надо — Тырново.
Через полчаса праздничный собачий лай встречал героев. И Жанна-Жаннэт встречала. Лучше бы она этого не делала. Выйдя на крыльцо, стояла в свете фар — полуголая в лилово-ажурном, французско-нижнегородском нижнем белье. Ё-е`! Зрелище было на любителя, право.
И черт с ним, живем, как можем! И принялся вытаскивать из авто аутиста. И когда это делал, услышал шипение и даже вздрогнул — змея? Потом услышал тихий голос, шипящий от ненависти:
— И ты меня меняешь на эту корову?
— Лучше корова, — изрек я не без мстительного удовольствия, — чем кобра.
— Что? — её красивое лицо исказилось от бессилия и злобы. — Суки, вас надо давить и давить! Давить и давить!
— А ты крутоверцер! — заорал вслед авто. — И жить тебе так вечно!
— Господи, откуда вы, ребятки? — набегала Жанна.
— Оттуда, — рявкнул я. — Корова ты, Жаннэт, корова!
— Зато я вас люблю, — ответила нелогично, подставляя покатое плечо под аутиста. — Я знала, что вы вернетесь. Какие вы, мои дорогие…
— Ладно, пошли, — буркнул я, — жопцаца тырновская.
И мы вошли во дворик, залитый желтым светом луны. И запах родного хлева был мне приятен. И даже проклятые комары казались милыми.
Потом мы опустили Илюшу в качалку и он, открыв глаза, проговорил:
— Ыыы!
И в этом бессмысленном, казалось, звуке я услышал изречение великого философа: «Когда оканчивается государство, начинается человек…»
Именно так и было с нами — мы сидели на краю прекрасного мира и каждый чувствовал себя…
Через день мы хоронили нашего друга Васю Сухого. Был солнечный день, и шумели солнечные деревья. Кладбище было подмосковное Богородское, и вокруг него было много солнечных деревьев. Казалось, что весь мир соткан из солнечных деревьев. Единственно, что задевало: под этими солнечными деревьями горбились могилы, их было много, этих могил. Так много, что возникало впечатление: до горизонта — одни могилы.
Потом мы поехали в Тушино, чтобы взять вещи Илюши для дачно-тырновского удобного его проживания.
Ехали на стареньком автомобильчике — «дедушке» советского е` автомобилестроения. И надо такому случиться — у ипподрома «москвичок» заглох.
— Ыыы, — сказал Илюша, указывая на гипсовых коней у центрального входа.
— Лошадки, лошадки, — понял я. — Тут лошадки бегают наперегонки.
— Может, хочет посмотреть лошадок? — правильно предположила Жанна.
И я решаю: пока буду возиться с мотором, пусть друзья сходят на публичное зрелище.
Оставшись один, открываю капот. К счастью, засорился только жиклер. Ручным насосом удается его продуть, и машина готова в путь.
Ан нет — должно, сладкая парочка увлеклась красивым зрелищем, и не шла. Пришлось идти мне.
Ипподром жил своей нервно-возбужденной жизнью: синели легкие летние небеса, зеленело зеленое поле, темнел влажноватый круг, по которому носились упряжки, на них прыгали жокеи маленького росточка и в жакетках кислотного цвета, радиоголос объявлял номера и смешные прозвища лошадей, публика держала в руках программки и спорила, на какой номер лучше ставить.
Это был странный и незнакомый мир — для меня. Нельзя сказать, что он привлекал, однако был мил и приятен для глаза. Человеческие страсти — что может быть интереснее?
Обнаружив парочку на трибуне, протиснулся к ним. Жанна рассматривала публику, а публика — её. Илюша покачивался, как сомнамбула:
— Белая. Белая. Белая, — повторял.
Я более внимательно смотрю на старт и обнаруживаю невзрачную кобылку в упряжке. По цвету она — белая.
— Что с Илюшей? — спрашиваю Жанна. — Бормочет и бормочет.
— Может, хочет, чтобы мы поставили на белую лошадь? — предполагаю я.
— Ыыы, — соглашается аутист. — Белая. Белая. Белая.
— А чего давайте, — хлопает в ладоши простушка. — На беленькую. Восьмой номер.
— Доходяга она, — басит кто-то со стороны.
— Белая. Белая. Белая, — настаивает на своем аутист.
— Тьфу ты, — плюю в сердцах. — Илюха, все сначала, что ли?
— Белая. Белая. Белая, — мой друг начинает заметно нервничать.
И я сдаюсь. Ведь такого не может быть, чтобы аутист обладал даром уникального предвидения всех мыслимых и немыслимых игр, связанных с денежными ставками?
Не может! Тогда черт с ним — пожертвую вощеными последними бумажками, затырканными в заначке, и на этом прекратим балаган. Навсегда.
Когда Жанна удалилась делать ставку на лошадь № 8, я присел рядом с другом:
— Илюша, давай договоримся. Нам чужого не надо и свое не отдадим. Играем в последний раз.
— Белая. Белая. Белая, — миролюбиво повторял.
— Слава Богу, тут мало цветов, — проговорил. — Ни красных, ни синих, ни зеленых.
— Белая. Белая. Белая.
Меж тем по ипподрому была объявлена готовность «один» к старту. Публика заволновалась. Я тоже: где там Жанна-Жаннэт наша?
— Готово, — набегала, держа в руке бумажную четвертушку.
Ударил гонг. Как говорится, по ком звонит колокол? Лошади замесили тростниковыми ногами. Жокеи запрыгали в своих упряжках, как чертики. Публика взревела. Аутист закачался, словно в лихорадке.
О, силы Небесные, не дайте нам выиграть, взмолился я.
Плохо молился: наша белая лошадка-доходяшка очень даже весело галопировала, подкидывая толстозадый свой круп. Хоп-хоп-хоп! А когда жокей в белой жакетке треснул её кнутом, то она так загилячила…
— А-а-а-а! — ревела публика. — Оу-у-у!
А я сидел и уже знал, что наша белая лошадь победит, и победа эта будет для всех неожиданной. Со всех сторон будут нестись гневные крики о продажности бегов, а с неба — сыпаться конфетти рваных бумажек, швыряемых неудачниками. Радиоголос сообщит результат последнего забега: выигрыш ставки 1: 199. То есть на один рубль победитель получает сто девяносто девять. А если ставка тысяча рублей? Две тысячи? Три тысячи? И так далее.
Потом услышу родной голос:
— Пегая. Пегая, Пегая, — и пойму, что отныне лучшими нашими друзьями будут лошади. А также комары, муравьи и прочие братья наши меньшие, за исключением, разумеется, ядовитых змей, укус которых, как известно, смертелен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Да-да, Лира Владимировна Брувер, по прозвищу «Кобра», оказалась именно той главной движущейся силой в нашей истории с миллионом долларов. Кто бы мог подумать, что эта милая малозаметная старушка явится мозговым центром всех криминальных акций, направленных против меня и моих друзей.
Ее супруг Исаак Исаакович Брувер был лишь жалким исполнителем её воли. Когда он устал и запаниковал, то его просто зацинковали. Уничтожили по приказу любимой супруги.
Когда Мая проявила самостоятельность и выручила меня из лап ментовской хунты, любимая её бабуля так осерчала, что совершила главную ошибку решила подорвать господина Крутоверцера, основного, как посчитала, конкурента. Как говорится, получите тротиловый привет от «Мосдорстроя»!
Да, на старуху бывает проруха. Контора взяла в производство дело о попытке покушения на государственное лицо при исполнении им служебных обязанностей.
Высокопоставленная дама Е., жена мужа своего и подружка нашей Лиры Владимировны, предупредила её о том, что служба безопасности заинтересовалась товаркой.
Госпожа Брувер поняла, что пахнет жареным. И надо торопиться убыть из страны несбывшихся надежд. Идея о том, что аутист может стать гарантией её безбедного существования в швейцарских Альпах, настолько овладело старушкой, что она не пожалела любимого племянника, бросив того в подвал санатория, где его и выручил доверчивый лопушок Славчик Мукомольников.
— Может, она больная, — спросил у Александра, когда мы мачались к аэропорту. — Клиника?
— Власть и деньги развращают, мой дорогой человек. Знаешь, сколько у неё на счете в банке Цюриха?
— Сколько?
— Тридцать миллионов.
— Еть`твою мать!
— На тихую и добрую старость бы хватило.
— И зачем ей аутист?
— Делать миллионы и миллионы, — ответил «охотник на людей». — Грубо говоря, ты прав — клиника. Их, — дернул головой вверх, — всех сейчас клинит. Живут, суки, одним днем.
— А почему она всех держала? И братков, и ментов бывших, и нуреков.
— Ну, ни всех, скажем, — проговорил г-н Стахов. — Твой Васёк, например, вышел на тропу войны… А почему держала? Характер, как у змеи, и подружки… в высших эшелонах власти. А это самая лучшая крыша.
— Что же они, бляди, со страной делают?
— Ничего, — ответил «охотник». — Выдюжим.
А что остается делать? Остается жить на милой сторонке, да дюжить, е……………! П…………..! Х…………….!..!..!
Между тем акция «Аутист» перешла в завершающую стадию. Все участники были помещены в служебное помещение. Каждый вел, как считал нужным. Форсистый Миша Брувер поник головой и старался делать вид, что он оказался жертвой обстоятельств. Жаль, что у меня не было возможности двинуть его по лживому уху.
Лира Владимировна от всего открещивалась и требовала, чтобы ей позволили сделать конфиденциальный звонок. Она надеялась таки убыть ближайшим самолетом в цукорный Цюрих. Я поглядывал на неё и понимал, что такие не сдаются. Их надо уничтожать. С коброй нельзя договориться о мирном существовании, смерть — их призвание.
Мая была прекрасна в гневе, но сдерживала себя, играя желваками. И было непонятно, что её больше всего бесило: бабушка, которая поступила столь эгоистично, или вся эта неприятная ситуация, могущая бросить тень на репутацию господина Крутоверцера.
А Илюша, накачанный лекарствами, спал, как младенец, и был далек от маеты этого безумного-безумного мира.
Что касается меня, то чувствовал себя победителем, но во рту — горечь поражения. Смешанные такие чувства, как сыр рокфор. Вкусный, а пахнет не стиранными носками.
Когда обстановка более менее успокоилась и сочинялись протоколы, менхантер подвел меня к человеку с выразительным лицом чекистского генерала. Оно было энергично, морщинисто и мужиковато.
— Это Слава Мукомольников, — представляет «охотник» меня.
— А, миллионер? — усмехается человек. — А я генерал Старков. А что с мордуленцией?
Я закатываю от возмущение глаза: ну, сколько же можно?
— Его рашпилем пытали, — шутит менхантер.
— Рихтовали, — генерал глядит на меня испытывающе. — Приятно чувствовать себя миллионером?
— Так не дали почувствовать.
— Не твое это дело, Слава, — заявляет простодушно. — Нормальный же русский парень, а не как эти… чикагские мальчики, — морщится.
— Кажется, вы не любите «мальчиков», — позволяю себе заметить.
— А кто их любит, сучей? Но речь не о них. Время их тоже прийдет, говорит с напором. — Что нам с тобой делать?
— А что делать с русским парнем? — развожу руками. — Отпустить в чисто русское поле.
— Во, сукин сын, — удовлетворенно качает головой.
— А я предупреждал, — хмыкакт Александр. — Самородок.
— Ох, эти самородки, — вздыхает господин Старков. — Давай договоримся по душам.
— Давайте.
— Берешь своего самородка, — указывает взглядом на спящего аутиста. И с глаз долой. Чтобы мы про вас больше не слышали. Никаких азартных игр на бирже. Если согласен, иди!
— А если не согласен?
— В кутузку, — то ли шутит, то ли нет.
— Согласен он, согласен, — Александр оттесняет от генерала. — Все, закрыли тему.
Я шумно вздыхаю: действительно, зачем играть на валютной бирже, если можно просто жить. И работать или сторожем, или кочегаром, или могильщиком, или продавцом, или папарацци, или жиголо, или менхантером, или килером, или… ну и так далее. У нас все профессии важны и хороши.
— Спасибо, — говорю Александру. — А как быть с Галаевым? — Вспоминаю.
— А никак, — пожимает плечами. — Для тебя его нет, равно, как для него — тебя.
— Это как?
— Я с ним поговорил, — усмехается многозначительно, — по душам.
— И что?
— В этой истори он потерял пол-лимона долларов, но он всех прощает.
— Ишь ты, бескорыстный какой? А я миллион потерял?
— Слава, все закрываем тему, — поднял руки, мол, хватит, достали вы всех своими миллионами.
Я это понимаю и повторяю:
— Спасибо, — и дополняю не без иронии. — Век не забуду. Никого и ничего.
— Лучше забудь, — шутит.
Как говорится, в каждой шутке доля шутки. А, может, и нет?
Кое-как разбудив Илюшу, вывожу его на улицу. Ночь прохладна и бодрит, равно как и напряженный гул самолетов. Я осматриваюсь — тихо катит спортивный автомобиль. Тормозит рядом с нами. Открывается дверца. Не говоря ни слова, усаживаю Илью на заднее сидение, потом плюхаюсь сам — на переднее.
Лицо Маи спокойно и сосредоточенно. Тени и световые сполохи искажают его. И мне кажется, что на её лице — маска. Сейчас это маска деловой женщины, принявшей некое решение.
— А куда мы? — спрашиваю.
— К нам, — отвечает. — На дачу. Отдохнем. Переведем дух.
— И что?
— И за работу, товарищи.
— Какую работу?
— Наш уговор остается в силе, — морщится. — Бабушка выжила из ума.
— И убила дедушку, — истерично посмеиваюсь я. — Нет, с меня хватит. Думаю, Илюше тоже.
— Ты не прав, Слава.
— И потом: я дал слово СБ не играть на валютной бирже. Никогда в жизни.
— Ничего, — ощеривается. — Мы с ними договоримся.
— Нет, я сказал!
Больше не произносим ни слова, лишь я называю место, куда нам с Илюшей надо — Тырново.
Через полчаса праздничный собачий лай встречал героев. И Жанна-Жаннэт встречала. Лучше бы она этого не делала. Выйдя на крыльцо, стояла в свете фар — полуголая в лилово-ажурном, французско-нижнегородском нижнем белье. Ё-е`! Зрелище было на любителя, право.
И черт с ним, живем, как можем! И принялся вытаскивать из авто аутиста. И когда это делал, услышал шипение и даже вздрогнул — змея? Потом услышал тихий голос, шипящий от ненависти:
— И ты меня меняешь на эту корову?
— Лучше корова, — изрек я не без мстительного удовольствия, — чем кобра.
— Что? — её красивое лицо исказилось от бессилия и злобы. — Суки, вас надо давить и давить! Давить и давить!
— А ты крутоверцер! — заорал вслед авто. — И жить тебе так вечно!
— Господи, откуда вы, ребятки? — набегала Жанна.
— Оттуда, — рявкнул я. — Корова ты, Жаннэт, корова!
— Зато я вас люблю, — ответила нелогично, подставляя покатое плечо под аутиста. — Я знала, что вы вернетесь. Какие вы, мои дорогие…
— Ладно, пошли, — буркнул я, — жопцаца тырновская.
И мы вошли во дворик, залитый желтым светом луны. И запах родного хлева был мне приятен. И даже проклятые комары казались милыми.
Потом мы опустили Илюшу в качалку и он, открыв глаза, проговорил:
— Ыыы!
И в этом бессмысленном, казалось, звуке я услышал изречение великого философа: «Когда оканчивается государство, начинается человек…»
Именно так и было с нами — мы сидели на краю прекрасного мира и каждый чувствовал себя…
Через день мы хоронили нашего друга Васю Сухого. Был солнечный день, и шумели солнечные деревья. Кладбище было подмосковное Богородское, и вокруг него было много солнечных деревьев. Казалось, что весь мир соткан из солнечных деревьев. Единственно, что задевало: под этими солнечными деревьями горбились могилы, их было много, этих могил. Так много, что возникало впечатление: до горизонта — одни могилы.
Потом мы поехали в Тушино, чтобы взять вещи Илюши для дачно-тырновского удобного его проживания.
Ехали на стареньком автомобильчике — «дедушке» советского е` автомобилестроения. И надо такому случиться — у ипподрома «москвичок» заглох.
— Ыыы, — сказал Илюша, указывая на гипсовых коней у центрального входа.
— Лошадки, лошадки, — понял я. — Тут лошадки бегают наперегонки.
— Может, хочет посмотреть лошадок? — правильно предположила Жанна.
И я решаю: пока буду возиться с мотором, пусть друзья сходят на публичное зрелище.
Оставшись один, открываю капот. К счастью, засорился только жиклер. Ручным насосом удается его продуть, и машина готова в путь.
Ан нет — должно, сладкая парочка увлеклась красивым зрелищем, и не шла. Пришлось идти мне.
Ипподром жил своей нервно-возбужденной жизнью: синели легкие летние небеса, зеленело зеленое поле, темнел влажноватый круг, по которому носились упряжки, на них прыгали жокеи маленького росточка и в жакетках кислотного цвета, радиоголос объявлял номера и смешные прозвища лошадей, публика держала в руках программки и спорила, на какой номер лучше ставить.
Это был странный и незнакомый мир — для меня. Нельзя сказать, что он привлекал, однако был мил и приятен для глаза. Человеческие страсти — что может быть интереснее?
Обнаружив парочку на трибуне, протиснулся к ним. Жанна рассматривала публику, а публика — её. Илюша покачивался, как сомнамбула:
— Белая. Белая. Белая, — повторял.
Я более внимательно смотрю на старт и обнаруживаю невзрачную кобылку в упряжке. По цвету она — белая.
— Что с Илюшей? — спрашиваю Жанна. — Бормочет и бормочет.
— Может, хочет, чтобы мы поставили на белую лошадь? — предполагаю я.
— Ыыы, — соглашается аутист. — Белая. Белая. Белая.
— А чего давайте, — хлопает в ладоши простушка. — На беленькую. Восьмой номер.
— Доходяга она, — басит кто-то со стороны.
— Белая. Белая. Белая, — настаивает на своем аутист.
— Тьфу ты, — плюю в сердцах. — Илюха, все сначала, что ли?
— Белая. Белая. Белая, — мой друг начинает заметно нервничать.
И я сдаюсь. Ведь такого не может быть, чтобы аутист обладал даром уникального предвидения всех мыслимых и немыслимых игр, связанных с денежными ставками?
Не может! Тогда черт с ним — пожертвую вощеными последними бумажками, затырканными в заначке, и на этом прекратим балаган. Навсегда.
Когда Жанна удалилась делать ставку на лошадь № 8, я присел рядом с другом:
— Илюша, давай договоримся. Нам чужого не надо и свое не отдадим. Играем в последний раз.
— Белая. Белая. Белая, — миролюбиво повторял.
— Слава Богу, тут мало цветов, — проговорил. — Ни красных, ни синих, ни зеленых.
— Белая. Белая. Белая.
Меж тем по ипподрому была объявлена готовность «один» к старту. Публика заволновалась. Я тоже: где там Жанна-Жаннэт наша?
— Готово, — набегала, держа в руке бумажную четвертушку.
Ударил гонг. Как говорится, по ком звонит колокол? Лошади замесили тростниковыми ногами. Жокеи запрыгали в своих упряжках, как чертики. Публика взревела. Аутист закачался, словно в лихорадке.
О, силы Небесные, не дайте нам выиграть, взмолился я.
Плохо молился: наша белая лошадка-доходяшка очень даже весело галопировала, подкидывая толстозадый свой круп. Хоп-хоп-хоп! А когда жокей в белой жакетке треснул её кнутом, то она так загилячила…
— А-а-а-а! — ревела публика. — Оу-у-у!
А я сидел и уже знал, что наша белая лошадь победит, и победа эта будет для всех неожиданной. Со всех сторон будут нестись гневные крики о продажности бегов, а с неба — сыпаться конфетти рваных бумажек, швыряемых неудачниками. Радиоголос сообщит результат последнего забега: выигрыш ставки 1: 199. То есть на один рубль победитель получает сто девяносто девять. А если ставка тысяча рублей? Две тысячи? Три тысячи? И так далее.
Потом услышу родной голос:
— Пегая. Пегая, Пегая, — и пойму, что отныне лучшими нашими друзьями будут лошади. А также комары, муравьи и прочие братья наши меньшие, за исключением, разумеется, ядовитых змей, укус которых, как известно, смертелен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42