Конкретной грезы у меня не имелось, однако почему-то был уверен: мой друг запустит меня на орбиту новых авантюр. Откуда такая вычура взялась, право, не знаю. Возможно, от мысли, что случайных встреч не бывает, и, если мы столкнулись на этом магическом бережку, то и последствия этой встречи должны быть самые удивительные.
Жаль, что я не ясновидец. Был бы им — бежал с того чарующего бережка, как от холеры. Увы, признаков ясновидения, как и признаков крупного ума, не замечалось, о чем я, естественно, не знал и поэтому по-прежнему терся на родном солнышке, не ведая горького горя, и ждал мокрого Сухого, чтобы повторить свою просьбу о трудоустройстве.
— Сидишь? — помрачнел тот, выходя из реки, как бог древнегреческого эпоса. — Вот настырный, как гвоздик в туфле, — играл мышцами и трицепсами. — Что с тобой делать, зануда?
— Терпи, — брякнул я, — и помоги своему ближнему.
— Иди в бригаду.
— Не. Я ещё жить хочу.
— А мы что делаем?
— Вы ходите по лезвию ножа,? не был оригинальным.
— А ты хочешь и рыбку съесть и на сучок сесть? — обиделся Василий.
— Кстати, я на нем сижу, на сучке, — заметил я. — А вот рыбку палтус я бы покушал.
Мой товарищ по счастливому детству выматерился на всю округу, пугая вяленьких, как вобла, старушек на лавочках, и высказал мысль о том, что нахала в моем лице проще пристрелить, хотя и жалко пулю. Я отвечал, что человека надо любить таким, какой он есть, и не обращать внимания на его недостатки, которые, при благоприятном ходе событий, превращаются в достоинства. Василий понял, что разговаривать со мной у него нет никаких интеллектуальных сил, и капитулировал:
— Черт с тобой! Но в последний раз! Предупреждаю!
После чего мы по-братски обнялись и на том порешили: он — ищет, я жду.
И через недельку дождался. Вернувшись из булочной, где на последние копейки прикупил тортик «Вафельный», узнал от миленькой губастенькой Жанночки, любительницы медового минета, что меня по телефону искал какой-то Вася, который в грубой форме, козел такой, потребовал, чтобы я ему перезвонил — срочно.
Я взялся за телефон, а рыжая девушка за вафельный тортик. Вот за что люблю всех своих любимых, так за их естественность. Будет рушиться весь миропорядок, а им хоть бы что: вспахивают постель, как пахари пашню, потом грызут черствый тортик, а после болтают глупые безделицы:
— Ты меня любишь?
— Люблю, — рычу и перебираю цифры на аппарате.
— А как любишь?
— До гроба, — вру. — Черт, занято.
— Дурачок, я свободна, — стряхивает с губок крошки. — И вся твоя.
Делать нечего: извлекаю на свет Божий свой личный кляп — и болтушка умолкает. И я могу заняться делом. Наконец, слышу в трубке знакомый голос:
— Ну?
— Гну.
— А это ты, барбос, — радуется Сухой. — Есть работенка не пыльная, но ответственная.
— Это кем?
— Трейдером.
— Кем?! — и неосторожно дергаюсь. — А-а-а! Больно же!..
— Чего? — удивляется мой друг. — Чем там занимаешься, пельмень?
— Споткнулся.
— Травишь, спотыкач, — хохочет собеседник. — Небось, свою душу заложил в чужую пасть?
— Ближе к делу, Вася, — требую я.
— А ты… дальше от тела.
— Иди к дьяволу! — ору я. — Кто такой трейдер или я за себя не отвечаю!
Посмеиваясь, товарищ коротко излагает суть: тот, кто торгует на валютном рынке — торгует своими деньгами. Услышав такое объяснение, я нервничаю: у меня нет грошей, последние потратил на вафельный тортик.
— Любовь к бабам и сладкому погубят тебя, Слава, — говорит полукриминальный друг. — Через час жду у барахолки ЦСКА. Постарайся быть один.
— Ты о чем? — делаю вид, что не понимаю.
— Без любительницы вафель, — отвечает. — А то тебя знаю: всегда путаешь дело с телом.
Я нечленораздельно мычу: садистка миндального минета добивается того, что мое тело и моя душа уносятся к звездным россыпям, о которых так мечтал в пыльной обывательской Калуге великий Циолковский.
Правда, после несколько мгновений прекрасный полет прерывается, и астролетчик вынужден вернуться на грешную землю, где его ждут текущие проблемы.
Впрочем, проблема одна — деньги. Вернее, их отсутствие. От мировых войн, революций, экономических депрессией до семейных скандалов — во главе угла все они, проклятые.
Человечество только и занято тем, чтобы добыть для счастья, как можно больше нарезанной бумаги. Правда, одному индивидууму не хватает рублика на бутылку с бесланской водочкой, а другому миллиона для скупки всей алюминиевой, скажем, промышленности. Но это уже мелкие детали нашего шишковатого быта.
Я принимаю душ и рассуждаю о том, сколько конкретно тугриков мне нужно для гармоничного развития своей нестандартной личности.
Думаю, вечнозеленый «лимончик» меня бы устроил. Оторвал бы на распродаже бронированный лимузин и катал бы плюшевых шлюшек по столице. Туда — обратно: тебе и мне приятно.
Эх-ма, мечты идиота! Жизнь тебя, Слава, не учит: за все надо платить. И плата эта — куски твоей клочковатой души.
— Я хочу с тобой, — капризничает губастенькая толстушечка.
— Там стреляют, — отмахиваюсь. — Поехали, если не хочешь больше жить и любить.
— Я тащусь, — не верит, но вспоминает, что её надо ехать на дачу в Тырново, где надо травить дустом гадов на огороде.
Чмокнув доверчивую дурочку, покидаю её общество и тороплюсь в подземку, удобную для перемещения по жаркому городу. Скрежет и вой электропоезда напоминает мне наши детские игры. Однажды я вырвал Васю, сломавшего ногу при неудачном падении, из-под стального боя скорого. И мы, лежащие на гравии замусоренной насыпи, нервозно посмеялись, когда поняли, что наши тела могло размолотить до кровавых до шариков. Не тогда ли укрепилось наше братство?
Барахолка у комплекса ЦСКА встречала всякого страждущего спортивными призывами укреплять силу, ловкость и мастерство. Тысяча и тысяча «спортсменов» сдавали нормы ГТО, носясь меж торговыми рядами. Над толпой провисал дугой гул всеобщего жора. Новые времена — новые песни.
Своего товарища обнаружил на стоянке у новенького БМВ цвета серебристого истребителя СУ-29. По самодовольному виду Васи Сухого я понял, что именно он приобрел чудо немецкого автомобилестроения. Чтобы испортить праздник другу, я напомнил ему о себе воплем, что тоже хочу такую.
— А это видел, — скрутил кукиш перед моим носом.
— Неконструктивный жест, брат, — заметил я.
— Говори нормально, трепло, — буркнул Сухой, осматривая машину. Работать надо и будет булка с маслом.
— Так я готов, — шаркнул ногой, — к труду.
Мой товарищ скептически покосился на меня, мол, знаю твой, сукин сын, энтузиазм, исчезающий при первой же нескладности, да делать нечего: дал слово — держи.
По его утверждению, меня ждут великие дела и большие деньги, при одном условие: закрыть рот, отщелкать глаза до щек и открыть уши, то есть молчать, смотреть и слушать. И тогда автомобильчик у меня в кармане. Будет — быть может.
— Не люблю я эти гробы на колесах, — плюхнулся на переднее сидение.
— А что любишь?
— Дзюдо, — кивнул на плакат, где два борца находились друг перед дружкой в кимоно и в уважительной позе ресторанных халдеев.
— «Не бойся перемен, к тебе прийдет победа», — напел мой приятель. Сейчас все пошли в дзюдо, — ключ в замке зажигания выразительно хрустнул. И ты тоже научись делать подсечку, и будешь в порядке.
— Подсечку? — не понял.
— В широком смысле этого слова.
Горячий мир барахолки сдвинулся и замелькал кислотными красками. Мой друг был прав: наступили новые времена, где подсечки, броски через бедро, удушающие приемы и захваты играли решающую роль.
Период дуркового романтизма Большого тенниса закончился, наступил период холодного расчета и голого практицизма. Глупый винно-водочный гуляж уступил место сдержанному юмору и мелким глоткам из фужеров, наполненным минеральной водой с полезным кальцием.
— И куда мы? — решил поинтересоваться перемещением в пространстве.
— На биржу, — последовал ответ. — Валютную.
— Я думал, шутишь.
— Скоро будет не до шуток, — как-то недобро ухмыльнулся Сухой, — тебе.
— Не пугай, — заелозил я. — Моя нервная система и так расшатана, как столб.
— Меньше надо трахаться, остолоп, — нравоучительно говорил водитель, выкручивая рулевое колесо. — Ты трахаешься, как кролик. Бесконечно трахаешься ты. С кем попало трахаешься ты…
— Заткнись, паразит! — заорал, не выдержав глумлений над своими принципами, заключающими в том, что любить надо всех дам, которые цветут, когда их… ну понятно о чем речь. — Какое это имеет отношение к делу?
— Самое прямое, балбес, — огрызнулся приятель. — Если займешься делом, то должен прекратить крольчатничать.
— Такого уговора не было, — возмутился. — Предупреждать надо.
— Вот я тебя и предупреждаю.
— Не. Я не согласный. Без баб-с.
— Выбирай: или бабы, или бабки.
Я задумался: проклятая наша жизнь, складывающая так, что постоянно надо выбирать. Хотя выбор этот небогат, как золотовалютные запасы Центробанка.
— Первое я вижу невооруженным глазом, — указал на тротуары, где чахнули без мужской ласки цветы, скажу красиво, удовольствий. — А где второе?
— Сейчас отслюнявлю, — хныкнул Сухой, — штуку баксов.
— Отслюнявь, — сделал вид, что не понимаю шуток.
— Ага. Думаешь, не знаю твоей мечты?
— Какая такая мечта?
— Прикупить десяток шлюшек и… — Произнес голосом германской порнозвезды, участвующей в массовой групповухе: — «О! Dast in fantast»!
— Идиот! — не выдержал я. — Моя мечта: купить ТТ и пристрелить тебя, как собаку.
— Найди, — кивнул на бардачок, — и пристрели.
Я порылся в мини-багажничке с азартом вышеупомянутой собаки, и обнаружил оружие для ближнего боя. Не газовый ли, пошутил, чувствуя в руке знакомую ребристую рукоятку.
— Пульни — узнаем, — посоветовал водитель.
И произошло то, что должно было произойти — раньше или позже. Для двоих придурков, скопившихся в одном авто.
Первый дурак посоветовал, второй последовал совету. Меня выручила армейская привычка. Будь на моем месте лохматый лох — быть трупу с простреленным черепом. А так — ничего страшного: негромкий хлопок и знакомый запашок гари.
— Ну, нет слов, — промычал Василий Сухой после того, как осознал, что его новенькая игрушка получила пробоину.
— А зачем слова? — нервно хихикнул я. — Сам виноват.
— Козел! — взъярился товарищ по счастливому детству и таки разразился лихорадочной тирадой о том, что он никогда в жизни не встречал такого вот умника, с которым опасно и вредно находиться не только в одной машине, но и в одной стране.
— А дырочку можно заклеить, — тыкнул указательный палец в пулевое отверстие. — Маленькая она.
— Не ковыряй, сволочь! — рявкнул Василий с мукой на квадратном лице и задал вопрос в экспрессивной форме. Смысл которого заключался в том, что он не понимает, зачем связался со мной.
— Без меня скучно, — заключил я. — А так весело. Да?
— Третьего не хватает, — заскрежетал зубами Сухой, — для полного счастья.
— Кого?
— Илюши.
И был прав: когда мы собирались вместе, то дурь перла из нас, как редис на огороде в Тырново. Мы запускали Илюшу на улицу, и его задавленный видок провоцировал многих бездельников, кои начинали к нему приставать. Почему бы ни утвердиться, унизив самого слабого? И когда наступала критическая фаза для нашего дурачка, появлялись мы, тушинские гладиаторы и с чувством справедливости начинали молотить врагов. Чаще всего они превосходили нас числом, но не умением. Главное, как я понял тогда, иметь веру в свои силы.
Зажигай, кричали мы друг другу и кулаками утверждали свои понятия о добре и зле. И что теперь? Нас призывают жить по закону, а мы не слушаем и живем по понятиям — своим.
— Так я не понял, — выбирался из автомобиля, припарковавшегося у здания бывшего кинотеатра, — где моя куча бабок?
— Слушай ты, — плюнул Василий себе под ноги и будто выматерился, трейдер! Здесь дела серьезные — это тебе не барана брить. И поэтому веди себя прилично.
Я хотел возразить, мол, видели мы ваш валютный рынок с дилерами и трейдерами во сне цветном, да, глянув на помрачневшего приятеля, решил придержать лиловый свой язык. Как бы его часом не отхватили — в профилактических целях.
Стиснув зубы, поплелся за товарищем, уверенно ступающим по парадной лестнице валютной биржи (ВБ). Секьюрити в черном камуфляже признали Василия за родного и сообщили, что господин Брувер на месте.
— А кто такой Брувер? — поинтересовался я.
— Гуру, — буркнул Василий.
— В каком смысле?
— Узнаешь.
Лапидарность моего товарища удивила: что за сдержанность в чувствах? Не действует ли на него отрицательно атмосфера учреждения, похожего на министерство по промыванию мозгов, то бишь Печати, где делами заправляют пасмурные пропойные посредственности.
Евроремонт, приглушенные краски, строгие лица клерков, торопящихся по коридору, официальные девушки в костюмчиках от Кроликова, — все это настораживало. Клепать деньги надо весело, а здесь, как в похоронном бюро «Светлый путь». О чем я и сказал — о своих первых впечатлениях. Вася Сухой меня не понял, будто мы говорили на разных языках:
— Какой «Светлый путь»? Прекрати бредить, Слава?
— Весело, говорю, надо делать бабки.
— Бывает и весело, — ощерился, — особенно, когда продуваются в пух и прах.
— Как это?
— Обыкновенно. Как на скачках. Вот квартира есть — вот её нет. Дача есть — уже нет. Приехал на авто — убыл на своих двоих. Ну, и так далее.
— И так далее? — задумался и посчитал нужным напомнить, что квартирка у меня пролетарская, дачку как-то не срубил, машина ещё собирается на конвейере АЗЛК.
— Не суетись, — поморщился товарищ. — Тебе будет дан шанс стать миллионером, а как ты этим шансом…
— Каким миллионером? — завредничал я. — Рублевым или валютным?
— Это как получится, — передернул плечами мой собеседник. — Кстати, сделай умный фейс, — остановился у двери, похожей на сейфовую.
— Вася, иди к черту, — обиделся я. — Как дам сейчас кейсом по фейсу.
— А за базар ответишь, — и, наконец, открыл проклятую дверь. — Исаак Исаакович?
— А, Васечка, проходи, — раздался веселенький голос с легкой ленинской картавинкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42