— А вот к этому, Вова, не приучен! С мужиком хоть на смертный бой, но чтобы бабу тронуть? Никогда! Потому что западло это!
Бережной признался:
— Я тоже не могу женщину ударить!
— Значит, поймешь! Наутро я с ней поговорил по душам. Вроде успокоилась. А потом война эта! Я стал в командировки уходить. Неделями в Чечне пропадал. Ну и отправил ее как-то в отпуск к родным, чего ей одной в гарнизоне болтаться? А нам как раз предстояло на дальняк идти! Потрепали нас тогда «чехи» основательно, не помню, как и вывернулись. Но вывернулись, правда, потери большие понесли. Много солдат тогда полегло! Возвращаемся в часть, домой прихожу, письмо под дверью.
От Ленки. Ну а в нем… Гуд бай, мой милый! Воюй сколько душе твоей влезет! А у нее большая, настоящая любовь в городе вдруг образовалась. Так что убедительно просит не препятствовать разводу. Ну и так далее… Короче, кинула меня моя Ленка, как вещь ненужную из жизни выбросила…
Сергей закурил:
— Но меня не поступок ее подлый возмутил. Все в жизни бывает, может, и полюбила другого. Другое возмутило, это ее: «Воюй сколько хочешь»! Как будто я спекуляцией занимаюсь, а не родину защищаю! Кто-то должен ее защищать, не все же только разворовывать? Запил я тогда! Да так и не останавливаюсь, в принципе, за исключением боевых выходов. А был в отпуске, видел ее с бычарой, новым мужем, как раз перед тем, как его грохнули на разборках бандитских. Цацей стала, что ты, не подходи, какая там жена офицера? У нее муж круче самого крутого яйца! Поговорить с ней хотел, охрана не подпустила. Хотел устроить им кишмиш, потом передумал. А на хрена мне это надо? Обозвал ее то ли сукой, то ли блядью, не помню уже, и ушел. Бычара ее ничего, смолчал! Ну а когда пристрелили ее муженька, месяца через два опять письмо от нее! Мол, может, сойдемся?
Ошиблась, видите ли, она, поняла, что любит только меня, готова вину свою искупить. Да, люди допускают ошибки, но ошибка ошибке рознь. С ее стороны не ошибка была, а обычное предательство! А этого я не прощаю никому и никогда. Думал, как ответить, а потом взял листок и написал коротко: «Пошла ты…»
Подумал еще, меня убить, как она считала, могли в любое время, и останется Лена при бобах, а с «новым русским» у нее все спокойно будет! О себе думала. Только я вот до сих пор воюю, — Сергей постучал по дереву, — а ее навороченный бык в дорогом гробу гниет без всякой войны! Отправил письмо, и больше никакой переписки. Знаю, что живет с каким-то чуханом, бьет он ее по морде за что ни попадя. А мне все равно!
— Да, и ты, значит, познал в этой жизни немало!
— Немало — мягко сказано, Вова! Но ни 6 чем не жалею! А сейчас вот с женщиной одной решил связать жизнь свою, знаю ее давно, но об этом в следующей серии. Тебе пора. Нехорошо, не по-офицерски заставлять женщину ждать. И знаешь, про слухи забудь! И помни, я желаю тебе счастья! Ну а тем, кто языками насчет вас с Верой злословить продолжит, лично их укорочу! Не будь я Антон!
— Спасибо, Серега.
— Да ладно! Чай не чужие?
* * *
Из-за разговора с Антоном Владимир вышел к Вере с небольшим опозданием. Это не осталось незамеченным с ее стороны:
— Ты опоздал, Володя! Раньше этого не было. Можешь объяснить, почему задержался, если, конечно, считаешь нужным отчитываться передо мной?
— Извини, милая, с Антоном разговор затеяли, нужно было закончить его.
Вера спросила:
— Он касался меня?
— Отчасти.
— Вновь слухи?
Владимир отрицательно покачал головой, ответив:
— Нет, Антон не из числа любителей грязных сплетен, просто он знает о наших встречах, и не от меня.
— Да, в гарнизоне даже человек-невидимка не скроется от зависти людской. Ведь сплетни — это продукт зависти. Почему другие могут быть счастливы, а кто-то нет? Так пусть и они, эти другие, будут лишены счастья.
Вот психология тех, кто разносит сплетни. Подлая, грязная психология.
— Ты права! В том же духе я и с Антоном говорил. Он понял.
— И посоветовал не связываться со мной? Так?
— Нет!
Вера удивилась:
— Нет? Ведь он же так Крамаренко жалеет. Я, с точки зрения Сергея, виновница его несчастной жизни. Но я люблю не Крамаренко, а тебя, и в этом моя вина? Кто мешает Геннадию найти себе женщину и жить с ней в радость? А свою любовь я в жертву мужу не принесу.
И он это знает. И если я что-то скрываю от него, так ему же во благо. Мужчина должен понять сердцем, когда его перестают любить, и уйти в сторону, а не собирать порочащую жену информацию, чтобы потом выложить все это перед ней грязной кучей. Разгребай, мол, дорогая!
Мужчина должен уметь побеждать, но и проигрывать он должен с достоинством! Тогда это мужчина!
— Ну все, Вера, не надо так все близко к сердцу принимать.
— Не надо? А тебя отнимут у меня? Не выйдет! Никому я тебя не отдам, пока буду чувствовать хоть частичку любви в твоих глазах. Исчезнет она, значит, и любовь прошла, тогда другое дело — ты свободен. Но, любящего, тебя я не отдам никому.
Володя обнял женщину, которую пробивала мелкая дрожь.
— Я люблю тебя, Вера. Успокойся, все у нас будет хорошо.
— Хорошо? Тогда ответь, почему ты сегодня так безрассудно рисковал собой?
Бережной уточнил:
— Ты про утренний побег солдата?
— Да!
— Ну, во-первых, не безрассудно, а расчетливо, и, поверь, никакого риска в наших с Антоном действиях не было. Не потому, что мы вдвоем вышли на вооруженного солдата. Во-вторых, иначе я поступить просто не мог. Не могли же мы с Антоном допустить" чтобы молодого пацана убили снайперы? А все к этому и шло. Сергей мог не предусмотреть возможного развития событий, я же страховал его. Вот и все! Не знаю, как об этом говорят в гарнизоне, еще не слышал, но все было обыденно, просто и без всякого риска. Антон даже успел за время переговоров водки обожраться. Какой же в такой ситуации мог быть риск?
— Я так испугалась за тебя! Мне почему-то в последнее время очень страшно. Не знаю отчего. Стоило мне только представить, как ты там перед вооруженным преступником, сердце чуть не остановилось.
— Вера! Ну нельзя же так! Пойдем-ка лучше на квартиру. Тебе сейчас просто необходима ласка.
Женщина вдруг заплакала, возможно, давая разрядку накопившимся отрицательным эмоциям.
— Нет, Володя, мне, к сожалению, сегодня нельзя, и давай побудем на улице, я не хочу находиться в замкнутом пространстве.
— Хорошо, но ты не озябла? Дрожишь вся.
— Это не от холода. Это от ожидания приближающейся беды.
Владимир попытался успокоить женщину:
— Вера! Ничего нам не грозит. Просто у тебя депрессия. Это пройдет.
Но она продолжала стоять на своем:
— Что-то грядет, Володя! Крамаренко знает о наших встречах, здесь Антон прав, кто-то все же заметил нас вместе. Он сегодня пришел домой пьяный. Таким я его еще не видела. И дословно он сказал следующее: «Нашла себе очередную утеху? Но здесь судьба одной командировкой может все расставить по своим местам. Она сделает выбор, с кем тебе остаться: со мной или с Бережным». Я ответила, что не судьба будет делать выбор, а я.
На что он как-то нехорошо рассмеялся. И продолжал: а вот здесь, дорогая, ты ошибаешься. Не ты, и не я, и никто другой, а война решит все! И, вполне возможно, что ты в итоге останешься одна! Одна на всем этом проклятом свете. Потом он замолчал и поднялся в спальню.
Разговор продолжения не имел. Я очень испугалась, Володя. Крамаренко как пророк говорил, и я верила ему, представляешь, верила. В том, что он говорил, была скрыта истина. Я это душой поняла, сердцем. Что-то будет, Володенька, скорое и страшное! И это будет связано с опасностью, в которую будете втянуты вы все, и Крамаренко, и ты, и, возможно, весь батальон.
Владимир, подумав, проговорил:
— Спьяну он мог наговорить все, что угодно, но, если размышлять без эмоций, которые тебя захлестнули через край, со слов твоего мужа можно сделать вывод, что батальону предстоит выполнять какую-то специфическую задачу в Чечне, о чем Крамаренко проинформирован по долгу службы как начальник штаба. Возможно, очень опасную, вполне возможно, и скрытную, что привлечет к себе внимание противника, и «чехи» устроят охоту за колонной. Но не более того! А к этому мы всегда готовы.
И стоим здесь ради того, чтобы поддерживать воюющие части. Предстоит очередной выход? Что же, это не будет чем-то из ряда вон выходящим. Каждый выход смертельно опасен. Просто сейчас. Вера, у тебя наступил период спада. И это объяснимо. Любить одного человека, жить с другим и при этом делать вид, что ничего не происходит, это очень тяжело. Вот и произошел временный сбой. Отсюда и заостренное на все внимание, преувеличение опасности, какая-то необъяснимая безысходность. Мне это знакомо. Долго такой период не длится. Скоро все пройдет.
Он поцеловал ее.
— Я признательна тебе, Володя, за твои слова. Но пойми, я хочу другого. Хочу любить тебя и жить с тобой открыто. Иметь от тебя ребенка. Володенька, прошу, если ты любишь меня, давай уедем отсюда. Уедем навсегда.
Ко мне ли, моим родителям, к тебе ли, или куда ты скажешь, мне без разницы. Лишь бы отсюда, от этой проклятой войны, из этого смертью меченного батальона.
У нас будет семья, Володя, настоящая семья… А сейчас, прощу, подай рапорт на увольнение, и тебя никуда не пошлют.
Голос Владимира напрягся:
— Подать рапорт? Сейчас уйти в кусты? И тогда Крамаренко окажется правым? Вера! Ты же первой перестанешь уважать меня, я уже не говорю о любви. Давай перенесем этот разговор на более поздний срок. Сейчас я не готов принять решение. Но запомни одно. Я люблю тебя! А об увольнении подумаю, но обещать ничего не буду. Это не просто сменить костюм, это жизнь изменить. Войти в ту среду, которая мне неизвестна, непонятна и, можно сказать, чужда.
Вера вытерла слезы.
— Может быть, я не должна была тебе этого говорить, но пойми меня, я боюсь за тебя, боюсь потерять тебя, потерять свою любовь, я, наверное, повторяюсь, извини.
Может, вообще не нужно было начинать этот разговор?
Но я не смогла иначе. Прости!
— Мне не за что прощать тебя, не терзай себя, иди домой, постарайся уснуть. Главное, не волнуйся, все будет хорошо. Я позабочусь об этом. Иди, любимая!
Вера поцеловала Володю, повернулась и скрылась за углом. Бережной остался один возле березы, у которой они только что стояли. Идти в общежитие не хотелось, он решил прогуляться, размышляя. Вера просит его уволиться. Ее понять можно. Она познала с ним то, чего не знала ранее, любовь затмила для нее все. И, естественно, она не хочет волею случая потерять то, что приобрела.
Потерять его. Бережного. И чтобы сохранить гармонию любви, установившуюся между ними, она, понятно, стремится избежать рокового случая. Случая, способного разрушить все. И единственно верное решение уйти от постоянной опасности — это уволиться и к войне больше отношения не иметь. Жить гражданской жизнью, спокойной, счастливой. Он на гражданке сможет обеспечить и ей, и своему ребенку достойное существование. Но вот сможет ли он уйти? Сейчас однозначно нет. А вот после?
Сможет ли он вообще принять решение добровольно оставить армию? Здесь ответа пока не было.
Владимир не заметил, как дошел до контрольно-пропускного пункта, закрывающего посторонним проход на территорию гарнизона.
Возле шлагбаума дежурный прапорщик в сопровождении трех вооруженных автоматами бойцов о чем-то разговаривал с двумя лицами, как сейчас принято называть, кавказской национальности. Володя собирался уже повернуть назад, но его остановил голос прапорщика:
— Товарищ капитан! Раз вы уже здесь, не могли бы подойти на минуту?
Бережной подошел к шлагбауму.
— Какие проблемы?
— Да вот, два чеченца приехали. Говорят, к прапорщику Дудашеву. Объясняют, что когда-то вместе в детском доме росли. Возвращались из России домой, заехали.
— А разве Чечня не Россия, вы сами-то не пугайтесь, прапорщик!
— Есть, товарищ капитан!
— Документы у них проверили?
— Так точно! Паспорта как паспорта, да удостоверение водителя у одного.
Владимир подошел к чеченцам.
— Так вы, значит, к Дудашеву?
— К нему, к Казбеку!
— Откуда знаете, что он здесь служит?
— А мы и не знали, что именно тут. Что на Северном Кавказе знали, а что здесь, нет! Просто едем из Ростова, заезжаем в части, которые по пути попадаются, спрашиваем, есть ли такой прапорщик? Отвечают, нет — уезжаем. Сюда подъехали, этот прапорщик говорит, есть, мол, такой!
— Ну а про Северный Кавказ откуда знаете?
— Э-э, зачем такой допрос? Позовите Казбека, увидите, друзья мы.
— И все же?
— Он одному человеку сказал, тот передал нам. Ну и строго у вас здесь, товарищ капитан!
— Минуту, сержант, — обратился Бережной к помощнику дежурного, — пройдем в помещение. Соединишь меня с литерой "Т".
Ответила рота Бережного:
— Дежурный по первой роте сержант Волошин слушает!
— Говорит командир роты. Старший прапорщик Дудашев в подразделении?
— Так точно. Еще не выходил.
— Позови его к телефону!
Через считанные мгновения прозвучало:
— Старший прапорщик Дудашев слушает, товарищ капитан!
— Казбек! Я нахожусь на внешнем КПП, ты мог бы подойти сюда?
— Что-то случилось?
— Гости к тебе пожаловали.
— Гости? Ко мне? Интересно! Вы там поосторожнее, товарищ капитан, я никого не ждал.
— Давай быстрее, а ситуация под контролем, не волнуйся.
Бережной положил трубку внутренней связи, приказал сержанту из помещения не выходить и взять под прицел автомата появившихся людей, контролируя подходы со стороны дороги. Сам вышел на улицу.
— Сейчас Казбек придет.
— Ай, спасибо! Наконец-то!
Приехавшие чеченцы заговорили на своем, непонятном языке, явно выражая радость. Их видавшая виды «пятерка» стояла рядом, на обочине, и в ней никого не было. Как никого не наблюдалось и в секторе ответственности внешнего контрольно-пропускного пункта.
Дудашеву потребовалось чуть больше двадцати минут, чтобы пройти от части до КПП. Подойдя к шлагбауму и взглянув на гостей, он успокоил командира роты:
— Все нормально, товарищ капитан, я знаю этих людей.
Он вышел за шлагбаум, где кавказцы по традиции обнялись. Между ними начался разговор, содержание которого неплохо и полезно было бы узнать капитану Бережному, но он вместе с нарядом отошел к помещению, дабы не мешать давним друзьям…
По окончании разговора Казбек притянул для вынужденного объятия одного кавказца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48