— строго спросил Танненбаум.— Не принадлежащие мне? Полно! Перечислить?— Да уж, будьте так любезны.Татьяна Марковна ухмыльнулась. Толковая, видно, тетка и сразу просекла, что к чему. И теперь издевалась.— Буду так любезна, Евгений Кириллович. В этой комнате мне не принадлежит диван, кровать, телевизор, стол и стулья, ваза… с цветами вместе, шторы, люстра, торшер, шкаф…— Стоп! — сказал Танненбаум зло. — Давайте-ка на шкафу и остановимся.— Ага, — ответила Татьяна, глядя с прищуром, — на шкафу? Мы с вами? Или все вместе?— Вопрос серьезный, Татьяна Марковна. Дело, собственно, в том, что есть основания… есть, видите ли, серьезные основания…— Ну что же вы, господин Танненбаум? Наберитесь решимости. Вы же мужчина… Про что вы хотите спросить? Про бинокль? Про парик?Танненбаум кашлянул в кулак. Я подумал, что он испытывает неловкость, вспоминая, как мы воровались к нему накануне вечером.— Про платье, милочка, — сказала, выдвигаясь вперед, Светлана. — Про мое платье, которое ты прячешь в этом самом шкафу.Пришла очередь удивляться Татьяне Марковне.— Про платье? — спросила она удивленно.— Про платье. Когда я зашла за утюжком, ты как раз поспешно прятала его в шкаф.— Я действительно вешала платье в шкаф. Поспешно? Не думаю, чтобы я куда-то спешила… Зачем мне спешить, если я убираю в шкаф свое платье?— Твое платье? Твое?!— Мое, милочка, мое… не твое же.— Может, посмотрим в конце концов на это самое платье? — вмешался я. — И все станет ясно.— Действительно, — сказал Танненбаум.Татьяна Марковна кивнула, распахнула створку и извлекла платье на плечиках.Я в моде ни фига не разбираюсь, для меня что Парфенова, что Юдашкин… но платье производило впечатление. Я даже подумал, что Анька была бы в нем изумительно хороша. Впрочем, она в любом платье хороша. Да и без платья, наверное, тоже.— Оно! — закричала Светлана. — Оно!Мой эксклюзив от Козлевича.И так искренне она это прокричала, что я понял: это так и есть! Платье нашлось. Значит, нашелся и парик, и бинокль… Странно, никогда бы не подумал, что эта улыбчивая и обаятельная Татьяна Марковна способна на воровство. Тем более — у своих коллег. Впрочем — какая разница: у своих или нет? Кража все равно останется кражей.— И ты можешь доказать, что это твой эксклюзив? — спокойно спросила воровка. Ее спокойствие ошеломляло.— Еще бы! — победно ответила Светлана. — Минутку.Она вышла из номера. Мы — оставшиеся — испытывали неловкость… Через минуту вернулась Светлана, в руке она несла лист бумаги. На вид очень солидный, свернутый в трубку.— Вот! Извольте! Прочитайте, пожалуйста, вслух, Евгений Кириллыч.Танненбаум взял лист в руки, развернул, прочитал вслух:— Ателье авторской модели Эмилия Козлевича… настоящим подтверждаю, что платье «Каролина-изумруд» выполнено мною… по собственным эскизам… в единственном экземпляре… для Светланы Петрученко… дата. Подпись. Печать.— Вот тварь! — сказала Татьяна.— Сама ты тварь! — быстро отозвалась Светлана.— Не кипятись, девочка. Я не про тебя, а про Козлевича.— Не смейте. Не смейте так про Эмилия Вольфовича. Он — художник, — звенящим голосом сказала Светлана. — Он — гений!— Тварь он, деточка, а не художник.У меня ведь тоже есть такая же бумажка:«в единственном экземпляре».— И вы можете ее нам показать? — спросил Танненбаум.— Сейчас не могу. Я ее дома оставила.— Конечно, — сказала саркастически Светлана, — дома. На рояле, где бумажник Бендера.— Дома, — спокойно подтвердила Татьяна. — Но даже без всяких бумажек с подписью и печатью легко убедиться, что это мое платье.«Нет, — подумал я, — голова у тетки все-таки пришита как надо, соображает».— Как это понимать? — спросил Танненбаум.— Буквально, Женечка, — вздохнула Татьяна. — Пусть Светик примерит мое платьишко-то. Можно прямо поверх свитера.Все посмотрели на Светлану — на Татьяну — на платье. И все стало ясно. Нелепость ситуации стала очевидной. Танненбаум кашлянул. Валентина сказала: «Ой! Как же так?!» А Светлана опрометью выскочила из номера. Сквозь открытую дверь я увидел, как она извлекла из своего шкафа… «Каролину-изумруд», выполненную «в единственном экземпляре». Танненбаум густо покраснел.Татьяна Марковна закурила и сказала Светлане то ли насмешливо, то ли участливо:— Если у тебя, Светик, лифчик пропадет — приходи ко мне, дам взаймы. Подложим ватки — будет в самый раз.Я пошел по коридору в сторону лестницы. Остановился, прикуривая. Ко мне подошел Евгений Кириллович.— Андрей Викторович, — сказал Танненбаум.— Талант ваш Козлевич, господин Танненбаум, гений! А главное — патриот. Никуда не уезжает, работает для своих… вот повезло-то.— Да, неувязочка.— Я вам, Евгений Кириллыч, скажу по секрету: я сам собирался в Екатеринбурге посетить Эмилия Вольфовича Козлевича.— Зачем? — удивленно спросил Танненбаум.— Пуговицу мне пришить нужно. У меня — видите? — всего одна. Но теперь не пойду к Козлевичу.— Не пойдете?— Не пойду. Где же он найдет мне две одинаковые пуговицы, раз у него все «в единственном экземпляре»? Нет, не пойду к Козлевичу.
* * * Из — за истории с «эксклюзивными» платьями я опоздал на завтрак. «Ну и хрен с ним!» — подумал я. И решительно направился к домику Лукошкиной. Надо было разобраться, что за чертовщина у нас с ней такая получается.Аню я встретил уже в дверях.— Почему ты не пришел? — огорошила она меня вопросом.— Куда? — не понял я.— На свидание. С цветами.— Да где я здесь цветы возьму? — в очередной раз возмутился я. Потом понял, что какой-то дурацкий разговор у нас с Лукошкиной получается. — Да при чем здесь цветы! Я тебя ждал, как договорились, а ты меня за нос водишь.— И я ждала.— Где? — я постарался вложить в вопрос максимальное ехидство.— В бане, то есть — в сауне.— Когда?— В одиннадцать тридцать, как договорились. Погрелась полчаса в гордом одиночестве и ушла.— Не может быть, — запротестовал я. — Я был там и в половине двенадцатого, и в половине первого. И даже в семь утра. — Я умолчал, что в это время я находился в сауне в бессознательном, то есть сонном, состоянии. Да и какое это имело значение!— Хорошо, — сказала Аня. — Давай сверим часы. Может, у тебя какие-нибудь проблемы с определением времени. С гениями это бывает.По поводу особенностей гениев я с ней спорить не стал, но руку с часами протянул.— Все понятно, — весело сказала Лукошкина. — Ты опять ошибся. Ты пришел на свидание в 11.30 по местному времени, а я там была в 11.30 по московскому.Я не стал ничего говорить нашему высококвалифицированному юристу. Просто повернулся и пошел.Настроение было похабное. Тем более что очередная — третья по счету — кража, несмотря на прогнозы, произошла. У Виктории украли сумочку. Там были деньги, документы, косметичка. Украли прямо из шале, в тот момент, когда Виктория была у себя. Не слышала ничего только потому, что принимала душ.— А дверь? — спросил Володя тигрицу. — Дверь наружную ты оставила открытой?— Я как-то не подумала. Я забыла, Вовик.— О Господи! Вика, нельзя быть такой беспечной! Ведь тебя же могли даже изнасиловать.— Ах! — ответила Виктория. — Конечно, могли бы… ах!Володя Соболин стал крутой, как Уокер, и каменный, как Брюс Ли.— Найти вора — дело чести. Теперь я отсюда никуда не уеду, пока не найду, — сказал он.Лукошкина, на которую я старался не смотреть и вообще всячески демонстрировал ей свою холодность, округлила глаза и невинным голосом произнесла:— Хорошо, хоть не изнасиловали. Вика этого бы не перенесла.Володя взвел курки обоих «смит-вессонов» и вышел. В нем была неотвратимость мстителя… ой-ей-ей!
* * * А настроение все равно было похабным. День сверкал, с крыш барабанила капель… и — весна. Весна! Но настроение — дрянь. Лекции до обеда мы отчитали кое-как. Плохо отчитали. Да и у слушателей настроение было никакое. В воздухе витала бацилла недоверия… Я и сам все время ловил себя на том, что, вглядываясь в лица, спрашиваю: кто? Кто из этих славных на вид людей — вор?Ответа не было. Из собравшихся на базе комсомолии тридцати трех человек с уверенностью можно было исключить шесть человек обслуги. Я выяснил, что все они работают давно, за место держатся и вообще никаких эксцессов ранее не случалось. Можно исключить нас четверых.Можно исключить троих пострадавших. Да еще, пожалуй, Танненбаума, Свету и Светину подружку Валю… Я присмотрелся к ним во время недоразумения с «Каролиной» — они явно не способны украсть. Ну и, разумеется, можно исключить уехавших супругов. Всего, таким образом, вне подозрений оказалось восемнадцать человек.Впрочем, неверно — семнадцать: Юрия Львовича я включил в список дважды. Как пострадавшего и как уехавшего.Итак, круг подозреваемых сократился вдвое. С этим списком работать уже реально. Я был уверен, что вора вычислить можно, но для этого нужно время. А вот его-то почти не осталось. Менее чем через сутки нам предстояло уезжать.«Да и черт с ним, — решил я зло. — Детей мне с воришкой не крестить. Мы улетим, а вы тут сами решайте свои проблемы». Так я размышлял, слушая, как Повзло читает лекцию. Это было до обеда.А в обед приехал мотоциклист…
* * * В обед приехал мотоциклист из N-ска.И привез пачку экземпляров газеты «Скандалы и светская жизнь N-ска». Экстренный выпуск. Главный редактор Бодрящий Ю. Л. Тираж — 200 экземпляров. Газета представляла собой обычный лист бумаги формата А4, отпечатанный с обеих сторон на ксероксе. Бумага выглядела слегка грязноватой из-за некачественного ксерокопирования и совершенно грязной из-за содержания.Статья в «Скандалах» называлась «Рассадник разврата, пьянства и воровства в бывшем комсомольском борделе». Она мигом разошлась по рукам и вызвала интерес больший, чем наши сегодняшние лекции.Пересказывать содержание не буду. Скажу только, что нам были посвящены три абзаца с подзаголовком «Бригада из бандитского Петербурга». Там упоминалось о моей судимости. О том, что на бильярдном столе «наш корреспондент» нашел дамские трусики и «…известно, что господин Обнорский-Серегин очень любит играть на бильярде. Интересно, в какие игры он играет?» Были еще и слова о том, что Повзло «пьет водку, как извозчик». У Лукошкиной — «глаза проститутки с Невского», а Володя Соболин — «фигляр из провинциального ТЮЗа». И, разумеется, намеки о нашей причастности к кражам.В обед я собрал наш маленький коллектив в своем шале. Каждый пришел с экземпляром «Скандалов». Настроение было паршивое. Только Аня улыбалась. А Соболин энергично ходил из угла в угол, курил, ронял пепел на палас. Что-то бормотал.Разобрать можно было только отдельные слова: из ТЮЗа… фигляр… едва не изнасиловали… светская жизнь!— Да я Гамлета, — сказал вдруг Володя громко, вскидывая голову, и тише добавил:— Мог бы сыграть.— Володя! Мы работать собрались, а не рефлексировать, — заметил я и изложил свои соображения о «круге подозреваемых». Все согласились со мной, что вычислить супостата в принципе можно, но — времени мало. Значит, необходимо еще больше сократить список.— А как? — спросил Володя.— Просто, — сказала Лукошкина. — Почему, как ты думаешь, они косятся на нас?— Потому что мы чужие, приезжие.— Верно, — кивнула Анька. — Но это еще не все. Есть еще один фактор.— Какой? — спросил Володя.А Лукошкина ответила:— Мы здесь новые. До нас здесь ничего подобного не было. Я узнавала у девчонок. Но не только мы здесь новенькие.— А кто? Кто еще, Аня? Не томи!Анна улыбнулась загадочно. Володя смотрел на нее пронзительным взглядом сицилийского мстителя.— Сюда впервые приехали два человека, ранее в эту тусовку не вхожие, — Татьяна, которая с «Каролиной», и…— И? спросил Володя нетерпеливо.— И Виктория.Володя уронил длинный столбик пепла на палас.— Ну, — сказал он, — я ее за вымя-то возьму. Дело чести!— Кого? — спросил Повзло. — Татьяну или Викторию?— Коля, — ответил Соболин, — я вижу, что ты предвзято относишься к Виктории. Но повода для оскорблений она тебе не давала. Тем более что она сама стала жертвой. Так?— Так, дружище, так… извини.
* * * Мы отстрелялись — прочитали вторую, послеобеденную часть лекций. Я сказал несколько заключительных слов, и мне даже чуть-чуть жиденько похлопали. Женя Танненбаум с кислым видом объявил, что программа нашего семинара завершена.Что все мы поработали очень конструктивно. Что через три часа здесь, в большом зале, состоится ужин. Из кармана Жениного пиджака торчала газета «Скандалы и светская жизнь N-ска». Экстренный выпуск.
* * * Мы с Повзло сидели в шале у Лукошкиной. Потихоньку пили коньяк, разминаясь, как сказал Коля, перед прощальным ужином. Сквозь щель в шторах была видна стоянка. Огромный «лэндкрузер»Виктории и сама Виктория вместе с Соболиным возле машины. Наш сицилийский мститель что-то горячо говорил, размахивая руками.— А разбить бы морду этому Юрию Львовичу, — мечтательно сказал Повзло, разглядывая на свет бокал с «мартини».— Бесполезно, — отозвалась Лукошкина, — ему уже сто раз били.— А ты откуда знаешь? — спросил Повзло.— С Танненбаумом поговорила. Меня, помню, удивил тираж этого сортирного листка — шесть тысяч! Я стала интересоваться. Танненбаум мне объяснил, что шесть тысяч — это годовой тираж! Пятьсот экземпляров на двенадцать месяцев — вот тебе и шесть тысяч. Но даже по цене один рубль тираж не раскупают. Он его наполовину бесплатно раздает в пивнухе да в своей парикмахерской.— У Юрия Львовича своя парикмахерская? — удивился я.— Да, у них с Маргаритой — парикмахерская тире массажный салон. А сам Юрий Львович и есть парикмахер. А «журналистика» — это его «призвание», — ответила Лукошкина.Нашим любовникам возле джипа, видимо, стало прохладно. Или им захотелось заняться любовью в просторном салоне авто… Так или иначе, но они сели в машину, спрятались за тонированными стеклами. Из выхлопной трупы «лэндкрузера» вырвалось облачко белого пара.— Очень интересно, — пробормотал Повзло.— Да, — согласилась Лукошкина. — Призвание у Юрия Львовича такое — сплетни собирать. «Светской жизни» в N-ске, разумеется, никакой нет, если не считать каких-нибудь «звездных браков»… типа: дочь прокурора вышла замуж за сына агронома.Но скандалов и сплетен хватает.
1 2 3 4 5 6