Мне и штоф нипочем, уму-разуму не повредит. Все помню, все знаю и вас поучить желаю, да не жмитесь – не плетью, а добрым поучить словом! Ну, становись вокруг!.. И слушай!..
И все ученики Гаврилы Юшкова обступили его, притихли. Было чутко слышно, как в щелях шуршали тараканы да за распахнутыми окнами шелестели листья старой березы. Андрейко встал позади всех. Не проронив во время экзекуции ни слова, ни стона, теперь он, сквозь стиснутые зубы, отдуваясь, тяжело вздыхал и, понурив голову, думал: «Ладно, Гаврила, бог с тобой, ты во хмелю, но знай, что этак ты меня высек первый и последний раз! Уйду, уйду. А куда? Пока тепло, по лесу погуляю. Осень наступит – уйду к плотникам в Кудымкар. Ищи-свищи!..»
Так думал Андрейка, но не решился сказать, да и незачем было заранее перед Гаврилой раскрывать свои затаенные думы. А между тем Гаврила, опершись локтями на крашеную столешницу, прищурив полупьяные глаза, что-то припоминал и, путаясь в своих мыслях, бормотал невнятно:
– Знайте, дети, вы перенимайте от старших мудрость, перенимайте. Будете стариками и ваш черед детей учить наступит. Вот так же, как я Андрейку или кого другого из вас, потом и вы не возбраните себе поучать. Жизнь того потребует. А теперь вникайте, во что, скажу вам… – Гаврила важно отвалился всем корпусом к спинке стула, приосанился и заговорил: – Знать вам смолоду надлежит, из чего в мире добро состоит, из чего зло складывается! Вот скажу: люди создают вещи, хлеб сеют, собирают, богатство умножают. А все это тля! Да-с. Тля!.. Богачество создает гордость людскую, гордость преумножает неудовольствие и свары, и нападки. И опять идет по кругу – богатство образует нищету в большом числе народа, нищета ведет к смирению, смирение к спасению. Сиречь – добру. И зло наверху остается до своего падения. Правду я говорю?.. Ну что молчите? Ответствуй ты тогда, свежехлестанный Андрейка!..
Гаврила обвел глазами столпившихся около него учеников, ребята обернулись посмотреть на Андрейку, а того и след простыл. Будто сквозь пол провалился, втихаря исчез парень.
– Куды его унесло? Не хочет слушать речь мою, рано разумен стал? Доведется, кажись, ему по свежим рубцам и сорок мучеников напомнить. Станет тогда знать… Плевать нам на него… Продолжаем… О чем я вам сказал?..
– Ты сказал: «плевать нам на него», – напомнил Гавриле кто-то из ребят.
– Не баламуть, не то. Я говорил о добре и зле… Вот о чем. Слушать надо! В ноздрях ковырять потом станете!.. Ванька! Достань-ко с полицы картинку «Случаев описание и действ сказание». Эту самую… Я вам пояснение дам. Глядите: изображен богатый человече. Перед ним груда злата, а позади смерть со стрелою в костлявой руце, ниже под ногами – земля. Что сие значит, ведайте: не надейся, человек, на злато, что лежит пред тобою, оно не спасет. Не уйдешь, не убежишь от того, кто стоит за тобою, смерть то есть, ибо все люди, кроме пророка Ильи, смертны, тот живым на небо взят вместе с колесницею и тремя лошадьми… И еще тут изображена земля, не минуешь того, что под тобою. Все там будем лежать до второго пришествия. А тут еще в окружности вписаны и монахами краской размалеваны все напасти человеческие: давайте-ка разберемся!.. – Гаврила рыгнул винным перегаром, протер глаза носовым платком и, уставившись на затасканный и отчасти выцветший священный лубок, продолжал: – А напасти таковы встречаться будут на вашем пути, знайте и избегайте их. От разбойников – убийство, от богатых – насильство, от воров-татей – покража, от ябедников – продажа, от соседа – ненависть, от сродника – зависть, от лукавых и мелких людишек – лесть и желание живьем тебя съесть!.. Нелегко жизнь прожити, дабы царствие небесное получити… А где же все-таки Андрейка?.. Ты чего же это, Карташев, ухмыляешься? Поди, найди и приведи Андрейку. Вот еще! Куражиться? Не позволю!..
Недолго пошумел Гаврила и, уткнувшись головой на столешницу, застланную лубочной картиной, к радости учеников своих сладко задремал.
Нет, не мог Карташев в тот день найти в Ильинском своего однокашника Андрейку. Так и пришел ни с чем в мастерскую, озадачив Гаврилу:
– Андрейки не нашел нигде!
– Как нигде? А дома у Марфы Чероевой не был?
– Был. И там нет.
– Хм… Экая глупость! Не в реку же сунулся?! – Гаврила, протрезвившись, встревожился. – Парень-то добер, смышленый. Не содеял ли чего над собой? Надо искать. Ступай, снова ищи. Вот тебе алтын на орехи.
Вечером не вытерпел сам Гаврила, пошел ильинскимя улками и переулками к Марфе Чероевой. Пришел, та сидит за прялкой, сердитая, но не печальная. Встретила Гаврилу упреком:
– Ты с чего это, Гаврила, сегодня Андрейку домой на отгул отпустил? А он, дуралей, не глядя на ночь, собрался в лес, взял кузовок, краюху хлеба, нож поточил, огниво прихватил с собой, будто за рыжиками и ягодой собрался. И такой неговорной, что те обиженный. Не натворил ли он чего?
– Натворил!
– Я так и догадалась. Чего же? Добро какое испортил?
– Хуже. Над попом насмехался, над моим писанием тоже. Ну, я и постращал его самую малость кнутиком, разков дюжину.
– Вот и зря! Я, родная мать, стречка ему ни разу не сделала. Он и без того покорлив, и старателен, и понятлив.
– Да, уж это верно. Понятливей других, – согласился Гаврила. – Так я его бережно: на портках и рубахе ни кровинки не выступило.
– Еще бы в кровь!? – вскричала Марфа и, швырнув прялку на полати, завопила: –Да я тогда тебе всю бороду выщипала бы!.. Ты думаешь, он безотецкий, так у него и отца нет?.. На-ко, выкуси!..
Гаврила не стал пререкаться с Марфой, ушел. На другой и на третий и на четвертый день Андрейка не возвращался.
Мать забеспокоилась:
– Заплутался парень в лесу. Да на зверя нарвется – и поминай как звали!.. Ох, Гаврила, Гаврила… Богомаз несчастный, будь ты проклят со своей строгостью!..
На пятый день от кого-то узнал Юшков, в каком направлении, в какое дальнее урочище ушел Андрейка, и решил со всей своей иконописной школой-мастерской идти в лес облавой искать пропавшего Андрейку.
Целый августовский день бродили ребята по лесу. И были, невзирая на усталость, довольны вынужденной прогулкой. Ягод попутно насобирали, видели много рыжих белок, прыгающих по веткам. Даже на свежий след медвежий напали; кричали, ухали, свистели, но никто не откликнулся.
– Худо дело, ребята, – сокрушенно сказал Гаврила, собрав учеников около себя. – Куда его леший унес, не угадать. Придется заночевать в лесу у демидовских смолокуров на подсеке, а завтра другим путем в Ильинское пойдем, через пожни, где стога наметаны, авось не найдем ли его в заброшенных шалашах?..
Ребятам не все ли равно куда идти… Некоторые представляли себе, что Андрейка в лесу, конечно, жив-здоров, и не без приключений он скрывается в этих дебрях. Ягоды есть, орехи кедровые есть, вот еще бы ему ружье с пороховницей да топоришко, ну, тогда бы живи – не тужи. Живут же беглые мужики-лесовики, звероловы и дегтекуры!..
В сумерки вышли к избушкам, где жили прокопченные и пропахшие дымом старики-смолокуры и обжигавшие березовый уголь демидовские работные люди. Не удивились лесные отшельники появлению Гаврилы с ватагой.
Пятые сутки Андрейка Воронихин проживал здесь и хотел надолго остаться помощником у смолокуров.
Десятник сразу догадался:
– Ого, Гаврюха Юшков нагрянул, никак беглеца ищет?.. Пойдет ли парень с вами – не знаю. Очень уж у нас ему привольно: сосновое пенье-коренье таскает. Кормим свежинкой-медвежатиной. Онамедни двух медведков на рогатину приняли. И вас угостим.
– Где же парень? Где он? – заторопил десятника Юшков.
– А ты не спеши, не ускачешь. Парень с устатку спит и будить его не дам. До утра и вам идти некуда, заночевайте. Утро вечера мудренее. Пойдет ли отсюда парень? Любо ему тут у нас. Лук стрельчатый сделал, стрел вересовых острых настрогал. И за эти дни тридцать белок между делом убил. Глянь, вон шкурки сохнут. На три шапки товару хватит…
– Да, завидная тут у вас жизнь, – согласился Гаврила, – только не для Андрейки. Ребята! Ищите, где он тут…
Всклокоченный, чумазый, предстал Андрейка перед Гаврилой.
– Бить будешь? – первое, что спросил Андрейка, потупив глаза на носки сочно смазанных пахучим дегтем сапог.
– Не собираюсь. Давай-ко, парень, поворачивай к дому да за дело берись. Эх ты, смолокур! Мать по тебе с ума сходит. Не гоже так. Разве так нас стегали – да не бегали…
Ребята обступили Андрейку и убедительнее Гаврилиных слов были их уговоры. Переспали ночь на подсеке, где от неугасаемого огня курился дымок, расстилаясь по лесной низине, и янтарным дегтем наполнялись огромные посудины, радуя добытчиков, молчаливых и суровых лесовиков…
После шестидневного прогула Андрейка в иконописной у Гаврилы как-то нехотя, пересиливая себя, снова взялся за малевание святых ликов.
МОДЕЛЬ ЦЕРКВИ
Иногда уставших учеников Гаврила Юшков выводил из мастерской на волю. В быстро растущих селах и слободах строгановской вотчины возводились новые бревенчатые церкви, избы и хоромы. Любитель и знаток зодчества, Юшков восхищался работой вологодских плотников, приходивших в ту пору на поселение в Новое Усолье и окрестные места, показывал ученикам наиболее интересные и удачные строения, объясняя, чем эти строения хороши, удобны, красивы и прочны.
– Русь северная, Приуралье и Сибирь, – говорил Юшков, – богаты лесами. Ни конца им ни края нет. Лесу у нас предостаточно. Умейте только строить, умейте владеть топоришком, стругом и рубанком. И никто из вас без жилья не останется. Давно прошли те «адамовы» времена, когда люди жили в пещерах и землянках, подобно косолапым медведям. Приглядитесь, дети мои, как плотники срубы рубят, как венцы бревенчатые ставят, какие выдумки применяют. Сначала сообразят, потом начинают строить, да так, чтобы и самим любо было и хозяевам приятно. Бывало, в ваши-то молоденькие годы мы вот так приглядывались, приглядывались к плотничным работам да сами малые модели делали. Кто церковушку смастерит, кто мельницу-ветрянку или толчею, а иной сделает такой теремок – сказка, да и только. Попробуйте-ко и вы так-то между делом. Никому я вам не закажу, что и как делать, а побольше своей мысли да рукоделия. И похвала тому, кто всех отличней смастерит… Понадобится краска, позолота, долото, скобелек – берите в мастерской, пользуйтесь.
Во время одной из таких прогулок Юшков спроси Акдрейку:
– Ну, а ты, дитятко, чего бы хотел смастерить?
– Пока не ведаю, – уклончиво ответил Андрейка, но тут же добавил: – Копию каменной Ильинской церкви из глины слепить и раскрасить. Да уж больно она хитро построена.
– И то дело, – одобрительно отозвался Гаврила. – Только если из одной глины делать, она при обжиге трещины даст, ты найди глину чистую, без камешков, да перемешай ее с коровьим назьмом для крепости. Тебе и поучиться есть у кого: Никифор-то Воронихин не только дворецкий человек, он и по строительному делу разумеет – и по каменному и по бревенчатому…
– Пригляжусь, а упрашивать о подмоге не стану. Да тяте Никифору и времени нет, он баронскими делами сильно занят. Ему не до моих затей. Я уж как-нибудь сам.
– Нет, дитятко, ничего не делай срыву да смаху; делай всякое дело с полным тщанием и старанием, и не торопко. Поспешишь – людей насмешишь. А вы что, ребятки, будете по зодчеству мастерить? – обратился Гаврила к другим своим питомцам.
И послышались ответные голоса:
– Я хочу часовенку, как в Дедюхине…
– Я мельницу смастерю водяную…
– Мне, дяденька Гаврило, дозволь сделать модель деревянной колокольни, как в Кудымкаре…
– А я толчею-ветрянку…
Гаврила улыбался, слушая ребят, и говорил по-отечески ласково:
– Хорошо сработаете, самому барону в Питер ваши модели отошлю. Трудитесь, только главного не забывайте: вы – иконники!
Андрейка очень сожалел, что пообещал Гавриле сделать модель церкви из глины. Легче и быстрее можно было сделать модель деревянную, и не церкви, столь премудро сложенной из кирпича, а деревянного храма, сооруженного по старинному образцу – шатрового с трапезой и папертью, с крыльцом на два схода, украшенным тонкой резьбой по карнизам.
Глиняная модель каменной Ильинской церкви долго не поддавалась Андрейке. Трудно было в зимнюю пору возиться с моченой глиной, она ломалась, распадалась на куски, не успев засохнуть. Все ребята, Андрейкины товарищи, сдали Гавриле свои изделия. На широкой полке в иконописной мастерской были выставлены в ряд избы и хоромы, мельницы и часовни, колокольни и пожарные вышки. В полуденный час, когда солнце заглядывало в окна мастерской, модели на полке светились золотистой, гладко струганой сосновой дранкой. И вся ученическая выставка казалась привлекательным, образцовым поселением в миниатюре. Посредине на полке было оставлено свободное местечко, на котором должна была стоять, к пасхе обязательно, модель Ильинской церкви.
Весь великий пост, в свободные от живописи часы, провозился Андрейка над моделью. Сделал он ее вполне удачно, схоже с натурой. Выбеленная, раскрашенная от креста до фундамента, она воспроизвела церковь в точности, с соблюдением всех пропорций и деталей. Даже рамы были сделаны со стеклами и железными решетками, витыми из проволоки. Мало того, у проезжего купца на постоялом дворе Андрейка ночью тайком отвязал от уздечки медный колокольчик, который очень оказался кстати.
Недолго Андрейкина модель, одобренная Гаврилой, стояла на полке, украшая выставку ученических работ.
В ту весну пожаловал из Петербурга в Новое Усолье от Строгановых ревизор по всем хозяйственным, промысловым и арендным делам. Было ему велено опричь иного проведать подросших ребятишек Андрейку Воронихина и Пашку Карташева, учившихся у Юшкова. Ребятам в ту пору исполнилось по тринадцати лет. Оба грамоту разумели, живописи учились не плохо, подавали надежды стать иконниками.
Из Нового Усолья в Ильинское явился к Гавриле нарочный с приказанием, исходившим через ревизора от самого барона Строганова, проживавшего тогда за границей. Гаврила Юшков знал себе цену, да и дела в иконописной мастерской были в полном порядке, придраться не к чему, все шло своим чередом и правильным ходом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32