Один из них – некто Чарльз Гилдон, литератор, в свое время довольно известный, а из памяти последующих поколений он исчез, потерпев принципиальное поражение в борьбе с Дефо. Он стремился обнаружить у него «ложь» так, как можно «разоблачать» пирог, который мы все равно съедим, даже зная, что тесто замешено было не по правилам. Съедим, конечно, если пирог съедобен. Ведь нам важен вкус, а не рецепт приготовления.
Другой разоблачитель, напротив, в рекомендациях не нуждается. Его мы уже называли, да он и так всем известен не хуже самого Дефо. Это Свифт. В «Меркурии» начал он сотрудничать позднее Дефо и тоже кое-чему там научился. Собственно, основному, чем пользовался сам всю жизнь, этому умению «пудрить мозги» читателю, отвлекая его внимание идущими и не идущими к делу подробностями.
Фактически и Свифт потерпел поражение от Дефо, но только с другим результатом, парадоксально-триумфальным. Разоблачить Робинзона не сумел, а сумел всего лишь создать Гулливера, столь же правдоподобно-убедительного.
Стало быть, вымышленная «правдоподобность» была неуязвима в чем-то, если не сокрушил ее ни прямолинейный натиск, ни изощренное разоблачение изнутри.
Существовал «Афинский Меркурий» недолго, и недолго Дефо в нем сотрудничал. В ту пору, в тридцать лет, он еще только выбирал себе путь. Им владели честолюбивые намерения выдвинуться в ряды влиятельных политических деятелей. Его видели рядом с самим королем, когда конь о конь сопровождал он Вильяма III на пути в Ирландию.
Там, в битве на берегах реки Бойне (летом 1690 года), решился вопрос в пользу протестантского правительства, которое всеми силами поддерживал Дефо.
Короля своего, короля-протестанта, Дефо поддерживал словом и делом. Приход Вильяма к власти он приветствовал «Размышлениями о совершившейся великой революции». Он старался всюду, где возможно, держаться рядом с королем. Впрочем, на пути к Бойне он покинул его на половине дороги и в сражении уже не принимал непосредственного участия.
От ратных дел Дефо отвлекли заботы хозяйственные и торговые, его банкротство, хотя деловая катастрофа и не раздавила Дефо. «У него были друзья, несомненно, у него были очень влиятельные друзья», – говорят наиболее осведомленные современные биографы. И это, видимо, так: ведь потом, когда таких друзей у него не было, то в какую нору приходилось ему уползать! А тут, не имея, правда, возможности снять с него бремя долгов (сам король был в долгах из-за внутренней войны), ему предлагают представительство за границей, от которого он сам отказался, делают в 1695–1696 годах сборщиком налогов и, наконец, организатором лотереи.
«Провидение, – вспоминал Дефо, приписывая по обыкновению своего времени высшим силам управление тем, что совершалось на грешной земле, – побудило меня отказаться от наивыгоднейших предложений того сорта, которые бы требовали моего отъезда за границу, и вместо этого связало с лучшими людьми страны в разыскании I путей и средств для правительства по добыче средств в случае новой войны, если таковая возникнет, Спустя некоторое время после этого без малейшего усилия с моей стороны я, находясь вдали от Лондона, получил назначение счетчика по сбору оконного налога, в каковой должности и находился вплоть до упразднения оной».
Оконный сбор был подобен «печному налогу», который когда-то взимался в России, и являлся своего рода налогом подоходным – учреждение древнее. Лотерея же была новостью, отчасти делом рук самого Дефо, следствием его рекомендаций и советов, которые он еще и развил в «Опыте о проектах».
Наряду с различного рода антикварными сборниками составление проектов было поветрием тех времен, по мнению многих – поветрием бесплодным и опасным. Свифт, как известно, заставил своего Гулливера в ученом государстве Лапута посетить целую прожектерскую академию, где занимались извлечением солнечного света из огурцов, еды из экскрементов и тому подобными «полезными» нововведениями.
Прожектеры описаны у Свифта уничтожающе смешно, однако время посмеялось и над Свифтом. Казавшееся ему верхом абсурда в далеком будущем осуществилось! Даже дома стали строить так, как пером, полным сатирического яда, описывал лапутянское зодчество Свифт, – начиная с крыши. Но если бы у нас была возможность указать великому сатирику на его просчеты, он бы, надо полагать, в долгу не остался, сославшись именно на время. Ведь основной его упрек лапутянам сводился к тому, что вперяют они взор свой в небо, не замечая того, что творится у них прямо под ногами. Решая сложнейшие геометрические задачи, не могут они ровно возвести стены собственных домов.
Если пуритане, отрицая театр, преследовали не жалких поденщиков сцены, а самого Шекспира, то и Свифт критиковал современную ему науку не на уровне невежества и глупости. Он метил в Ньютона, и, уж конечно, разил он доброхотов-изобретателей вроде Дефо, но как рассудила их история?
Когда читаем мы «Опыт о проектах» Дефо, вышедший в 1697 году, то, пытаясь совместить точку зрения современника с нашей собственной, испытываем впечатление двойственное и даже тройственное.
Впечатление первое: ничего особенного. Предлагается проложить дороги, поощрять торговлю, не лишать образования женщин, взять на государственное содержание больницы, выплачивать пенсии и производить социальное страхование, одним словом, все, на наш взгляд, само собой разумеющееся. В том-то и дело, что на наш, а тогда казалось весьма проблематичным, нужны ли торговцам дороги, а женщинам – грамота, и за чей счет лечить больных?
Как только мы учли поправку па время, возникает впечатление второе: до чего смело! В самом деле, Дефо рассуждает как «гражданин современного мира», уже нам современного.
Тогда третье, с точки зрения «осьмнадцатого столетия»: какие дороги, если ездить не на чем и кони и экипажи немыслимо дороги? И кому и куда ездить, когда каждое графство, каждый город и каждое село ведь еще не вышли из средневековой замкнутости, как государство в государстве, могут жить сами по себе? И овцы свои, и виски свое, и даже табак свой, какая тут может быть торговля? Чтобы табак не сеяли, а покупали импортный, привозной из Америки, приходилось к местным жителям применять меры даже более жестокие, чем к рабам, что трудились на заокеанских плантациях, где рос этот табак. А что касается женского образования, прямо надо сказать, то до него было далековато: ведьм еще по деревням жгли!
Интересно и другое, если угодно, впечатление четвертое, новейших экономистов, которые, читая проекты Дефо, видят, как он, идя впереди своего века, иногда вдруг оказывается и позади него. Как это бывает с людьми мысли смелой, но не специальной, Дефо подчас не знает уже существующего решения тех же вопросов.
Наконец, подобно значительному числу «пророков» и «учителей жизни», Дефо учил тому, что решительно ему самому не удалось. «Опыт о проектах» вышел на пятый год после его финансовой катастрофы. А если верить словам Дефо, который в предисловии подчеркнул, что это сочинение было у него готово пять лет тому назад, то, стало быть, контраст между его идеями и его же практикой получится еще более резким.
«Опыт» – исповедь, только к ней надо подобрать ключ. Система тут, судя по всему, обратная, как наблюдается это в действиях Робинзона по сравнению с опытом самого Дефо. Всему, что хорошо знал Дефо, Робинзон учится долго и тщательно, ценой проб и ошибок. И напротив все, что не получалось у Дефо, Робинзону дается с легкостью. Видимо, и «Опыт о проектах» в плане автобиографическом читать нужно, переставляя плюсы и минусы. Это в своем роде «Опыт о несчастьях», которых можно было избежать, если бы…
«Опыт о проектах» – первая книга Дефо. Не брошюра, не памфлет – полновесная книга. Первая и не забытая до сих пор, хотя пусть уже и нечитаемая. Потому незабытая, конечно, что живая, и не по идеям, очевидным для современного читателя, а благодаря очень живому отношению автора к этим идеям. Предлагает он платить пенсии морякам и ради убедительности вставляет в свою речь морские словечки и выражения, приводит целые морские разговоры, и так непосредственно сводит нас со своими подзащитными, что читатель и теперь, пожалуй, тронутый до глубины души, про себя восклицает: «Дать им пенсии! Дать!» Благо автор и примерные расценки приложил с указанием, что стоит потерянный глаз, оба глаза, нога, обе ноги, руки левая и правая (расцениваются соответственно практическому значению) или же обе вместе, и что положено моряку за пребывание в неволе у турок, и все другие напасти морской жизни расписаны по прейскуранту, так ясно: «Дать пенсии!» Но тут мы спохватываемся, вспоминаем, что вот уже сто лет, как их платят, но, правда, и подождать морякам пришлось не меньше ста лет этих пенсий, с тех пор как выступил со своим проектом Дефо.
В «Опыте о проектах» уже определился стиль Дефо. Свою книгу книг создал он в шестьдесят, но прозой, которую знаем мы по этой книге, овладел к тридцати годам. Опять с самого начала сформировалась его литературная программа, и если выражать ее в двух словах, то надо сказать: «простая речь». Это его собственная формула. Простоту такого свойства не следует путать с примитивностью. Это сложнейшими средствами достигнутый результат, который по видимости не представляет собой ничего мудреного. Читателю предлагается не простоватость сама по себе, а искусно созданное впечатление простоты.
Кроме того, что было очень важно для Дефо, это и нравственная позиция. «Простота языка, – так и говорил он, – всегда была для меня выражением нрава прямого, честного и открытого».
«Гм-гм», – пожалуй, скажет тут читатель, знающий, что этот самый правдолюбец погорел на сомнительных операциях…
Современные исследователи подходят к этим фактам с открытыми глазами, устанавливая во взгляде на все, что происходило, прежде всего подобающий масштаб.
Дефо был человеком своего мира, и его идеал – «честный делец», понятие, как мы это сейчас воспринимаем, в корне противоречивое и ровно наполовину, вторую половину, окрашенное отрицательно. Одновременно простодушен и прозорлив был Дефо в отношении к этому идеалу. Семьдесят кошек, два корабля и водолазный аппарат, который, кажется, и в единственном экземпляре изготовлен не был, – сравнительно мелкая и обычная по тем временам афера, которой только фигура Дефо и придает крупное значение.
ПРОСТЕЙШИЙ СПОСОБ РЕШЕНИЯ САМОГО ПРОСТОГО ВОПРОСА
Если колодки укрепить на шесте сверху, так чтобы можно было просунуть в них руки и голову, то получится позорный столб.
Позорный столб – казнь символическая, однако часто она становилась фактической. Приговоренного отдавали на поругание кому попало. Помимо оскорблений, в него бросали всякий мусор, камни и нередко забивали насмерть.
Враги Дефо еще и подначивали толпу. По городу распространялись листки с призывом: «Кидай!»
К позорному столбу Дефо привел тот самый дар, благодаря которому и закреплено за ним место в мировой литературе. А именно умение беседовать с читателем просто, увлекательно и убедительно, делая правдоподобным все, чего только ни касается его перо. В особенности эта способность говорить тоном бывалого человека и вообще чужим голосом. Так решил Дефо прикинуться своим собственным противником – и перестарался.
До той поры, несмотря на все падения и отклонения, кривая его жизненного пути все-таки шла вверх. Как-никак, а был он приближен ко двору и вызывал доверие у короля, а король нравился Дефо. «Ну просто Густав Адольф», – думал Дефо о Вильяме III. Однако многих Вильям (Вильгельм!) не устраивал. Что это за английский король-чужеземец? Появился стихотворный памфлет «Иностранцы» с намеками весьма прозрачными и дерзкими.
Тогда в защиту короля прозвучал резкий, сильный и убедительный голос.
«Это вы чистые англичане? Вы, чьи титулы подделаны или куплены!» – в таком духе рассуждал автор антипамфлета, который тоже был написан в стихах, не очень поэтичных (напоминавших батлеровские), но зато запоминающихся.
Британец чистокровный – в это верю еле!
Насмешка – на словах и фикция – на деле!
Стихи эти были у всех на устах, о чем можно судить по тиражу, достигшему масштабов массовых даже в те времена сравнительно малой грамотности. Одних беспошлинных экземпляров продано было чуть ли не восемьдесят тысяч.
«Каждый народ, – говорил автор, – имеет свои достоинства. Но имеет и недостатки. Возьмите русских, сколько урона им приносит приверженность к необузданным страстям! Немцы… Итальянцы…»
Ну а когда дошло дело до англичан, то с ними автор разделался по-свойски.
При чем тут рыцари? Их нет у англичан!
Бесстыдством, золотом здесь куплен пэров сан!
Разделался, и спросил: «Этой породой хотите вы гордиться?»
Старейшая английская знать давно полегла в междоусобных раздорах. С тех пор вакантные места неоднократно заполнялись дворянством «новым». «Новейшие» оказывались, как правило, богатейшими, а это значит, – особенно кичливыми. В наши дни один английский журналист решил провести заочный смотр британской аристократии, и что же он выяснил? Обнаружил он среди благородных семейств одного джентльмена, имеющего возможность позволить себе такую аристократическую роскошь, какой лишен оказался даже шекспировский король Лир, а именно содержать свою личную, только ему подвластную армию, но этот джентльмен далеко не самого древнего происхождения. Нашел журналист и одного работника телефонного узла, который зато оказался герцогом Моубреем. Вот уж когда можно открыть Шекспира, и прошумит это имя! Между тем титул герцога Мальборо, который, кстати, носил Черчилль, не старше эпохи Дефо – возник у него на глазах. Так что же, Мальборо, получивший герцогство вместе с землями и замками, был он заинтересован в том, чтобы ему об этом напоминали? Мальборо, а также Монтегю, или Сесиль и Секвиль подобной заинтересованности не испытывали. Зато было много таких, кто с восторгом повторял смелые строки «Чистопородного англичанина».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36