– Вот тебе! Вот тебе! Будешь грозить нам! Натешились над ним вволю.
Старик в голос вопил:
– Умираю! Смерть моя пришла! – Но слуги все не унимались. Под конец старик и дышать перестал.
Митиери кричал только для вида:
– Стойте! Остановитесь! Довольно!
Слуги Митиери бросили жестоко избитого тэнъяку-но сукэ в главный экипаж, где сидела сама Китаноката, а потом разошлись до того, что начали толкать и пинать экипажи. А слуги тюнагона дрожали от страха и даже близко не осмелились подойти. Они держались в стороне, как будто это их не касалось, и только издали следили за экипажем. Челядинцы Митиери загнали его в глухой переулок и бросили там посреди дороги. Лишь тогда слуги тюнагона решились подойти к экипажу. Он стоял, запрокинувшись оглоблями кверху: жалкое зрелище!
Женщины в экипаже, – громче всех Китаноката, – кричали в голос:
– Не хотим здесь оставаться! Домой! Скорее домой!
Но когда по их просьбе запрягли быка в повозку, оказалось, что челядинцы Митиери обрезали веревки, которыми был привязан к дрогам плетеный кузов. Он упал посреди дороги, а бык потащил дальше одни опустевшие дроги с колесами. Простолюдины, которые толпились на улице, чтобы поглазеть на процессию, за бока схватились от смеха… Хохот, крики! Слуги тюнагона, следовавшие за экипажем, попадали от неожиданности на землю и некоторое время даже не в силах были подняться…
Щелкая пальцами, они сетовали:
– Ах, видно, нынче выдался особенно злосчастный день. Не следовало сегодня и выезжать за ворота. Такой неслыханный срам на наши головы!
Предоставляю читателям самим вообразить, что должны были чувствовать женщины в экипаже. Скажу только, что все они горько плакали от обиды и страха.
Китаноката сидела в экипаже позади своих дочерей, и потому, когда кузов внезапно оторвался, от сильного толчка она кубарем вылетела на дорогу. Тем временем бык продолжал невозмутимо шагать дальше, таща за собой пустые дроги. Кое-как, с трудом мачеха взобралась обратно в кузов, но, падая, она поранила себе локти и теперь громко плакала и охала от боли.
– За какие грехи я терплю такое наказание! – причитала она.
– Тише! Тише! – унимали дочки свою матушку.
Наконец подоспели слуги. Видят, случилась большая беда.
– Что делать! Понесем кузов на плечах, – стали они совещаться между собою.
– Ну и никудышные же ездоки! – смеялись в толпе.
Слуги тюнагона так растерялись от стыда, что не раскрывали рта и только молча глядели друг на друга как потерянные.
Наконец привезли назад дроги, поставили на них кузов и тронулись в обратный путь, но перепуганная госпожа Китаноката не переставала вопить:
– Потише! Ай, вывалите!…
Пришлось ехать шагом. Кое-как, медленно-медленно дотащились они до дому. У Госпожи из северных покоев лицо опухло от слез. Ее внесли в дом на руках, так сильно она расшиблась.
– Что случилось? Что случилось? – в испуге закричал тюнагон. Когда он услышал рассказ о том, что вытерпели его жена и дочери, то чуть не умер на месте. – Ужасный стыд! Так меня унизить! Постригусь в монахи! – восклицал он, но, жалея жену и дочерей, не исполнил своего намерения.
В обществе много толковали, посмеиваясь, об этом происшествии. Отец Митиери строго спросил своего сына:
– Неужели это правда? До меня дошел слух, что челядь разбила экипаж, в котором ехали женщины, и что среди этих буянов особенно отличились твои слуги из Нидзедоно. Как мог ты допустить такое бесчинство?
– О нет, слухи преувеличены, – ответил Митиери, – Ничего особенного не случилось. Я приказал заранее огородить кольями место для наших экипажей. Зачем же слуги тюнагона именно там, как нарочно, поставили экипажи своих господ, хотя всюду вдоль дороги было сколько угодно свободного места? Мои слуги, понятно, не стерпели этого, вот и вспыхнула перебранка. В конце концов челядинцы мои до того разгорячились, что в пылу ссоры перерезали у чужого экипажа веревки, которыми был привязан кузов к дрогам. Один из людей тюнагона стал поносить моих слуг. А те сбили с него шляпу и давай колотить, не слушая никаких уговоров. Оба мои брата были тут же и все видели. Они могут подтвердить мой рассказ. Люди представили вам все дело гораздо страшнее, чем оно было на самом деле.
– Потрудись, однако же, впредь вести себя так, чтобы тебя не порицали, – сказал ему отец, – Я тоже недоволен тобой.
Когда Отикубо услышала о том, что случилось, она сильно опечалилась, жалея и сестер и мачеху.
– Не слишком-то беспокойтесь о них, – сказала ей Акоги. – Незачем. Если б в экипаже находился ваш отец, тогда другое дело! А то, подумаешь, избили старикашку тэнъяку-но сукэ, так ему и надо!
– У тебя недоброе сердце, – сказала на это Отикубо. – Можешь идти на службу к моему супругу, а меня оставить. Он такой же мстительный, как ты.
– Хорошо! Отныне буду служить вашему супругу. Он делает все то, что я сама хотела бы сделать, будь за мною сила, и потому он стал мне теперь дороже, чем вы! – ответила Акоги.
Супруга тюнагона тяжело заболела после этого происшествия. У постели больной собрались все ее дети и стали молиться богам и буддам, чтобы они послали ей исцеление. Молитвы их были услышаны, и госпожа Китаноката понемногу оправилась от своего недуга.

Часть третья

Пока все эти беды сыпались одна за другой на семью тюнагона, работы по восстановлению дворца Сандзедоно благополучно шли своим чередом. В шестом месяце года должно было состояться новоселье.
Опасаясь, что старый дом приносит несчастье, тюнагон с женой думали отвести от себя беду, переселившись в новый великолепный дворец, и всячески торопили приготовления к переезду. Они собирались взять с собой всех своих дочерей.
Слух об этом дошел до ушей Акоги. Улучив время, когда Митиери отдыхал в покоях своей супруги, она сообщила ему:
– Дворец Сандзедоно отстроен заново во всей своей, былой красоте. Ходят слухи, что семья тюнагона собирается в него переехать. А ведь принцесса – покойная матушка вашей супруги – постоянно наказывала своей маленькой дочери: «Смотри, вырастешь, не отдавай наш дом чужим людям, живи здесь сама. Он дорог моему сердцу. Я помню, как прекрасна была в нем жизнь при моем отце». Вот что говорила покойная госпожа про Сандзедоно! А теперь им хотят силой завладеть посторонние… Как бы помешать этому?
– А есть ли у моей жены крепость на владение землей? – спросил Митиери.
– Как же, есть, в полной сохранности.
– О, если так, то может случиться прелюбопытная история! Узнай точно, на какое число назначен переезд, – приказал Митиери.
– О, что ты вновь задумал? Не слушай Акоги, она стала очень злобной! Зная твой горячий нрав, нарочно говорит так только для того, чтобы подстрекнуть тебя.
– Ах, так, значит, я стала злобной? Но разве я могу молчать, когда люди творят такие беззакония?…
– А ты впредь старайся не говорить об этом при своей госпоже, – сказал Митиери. – Она такая мягкосердечная, жалеет даже тех, кто причиняет ей одно только зло. Если послушать мою жену, то выходит, что мстить этим людям – значит прежде всего мучить бедняжку Отикубо.
Акоги согласилась с ним:
– Правда, не стоит говорить о таких вещах в присутствии госпожи, – и вышла из комнаты.
Когда наступил шестой месяц года, Акоги будто невзначай спросила у одной из своих старых знакомых, служанок тюнагона:
– Когда вы переезжаете в новый дом?
– Да уж скоро, девятнадцатого числа, – ответила та. Акоги поспешила известить об этом своего господина.
– Превосходно, в тот же день, ни раньше, ни позже, и я перевезу туда мою жену. Найми еще несколько молодых служанок. Да нет ли таких в доме тюнагона? Если найдутся, то перемани их к нам на службу. Пусть мачеха выходит из себя от досады…
– Прекрасная мысль, – одобрила Акоги.
Увидев, какая радость засияла у нее на лице, Митиери с удивлением подумал: «Она так же сильно горит жаждой мести, как и я». Он потихоньку стал с ней совещаться, строго-настрого запретив говорить Отикубо хоть слово об их затее. Жене своей он сказал только:
– Я приобрел у одного человека великолепный дом и без долгих сборов собираюсь перевезти тебя туда. Девятнадцатое число – счастливый день для новоселья. Позаботься, чтобы к этому сроку были готовы новые одежды для слуг. Я собираюсь заново перестроить дворец Нидзедоно сразу же после твоего отъезда. Поторопись со сборами, времени остается мало.
Вскоре он прислал Отикубо много свертков шелка, окрашенного в цвета марены и пурпура. Не подозревая тайного замысла мужа, она срочно засадила мастериц за работу, чтобы все поспело к назначенному сроку.
Акоги через свою посредницу пригласила самых хорошеньких прислужниц из дома тюнагона, и в первую очередь личную камеристку Госпожи из северных покоев. Камеристка эта, по имени Дзидзю, обладавшая необыкновенно красивой наружностью, стояла во главе женской прислуги. Помимо нее были приглашены приближенные служанки Саннокими: госпожа Сукэ и дама Таю, а из низших служанок – некая Мароя.
«Все они хороши собой и держатся благородно», – думала Акоги и устами посредницы сообщила каждой из них по секрету:
– Так, мол, и так. Есть в нашей столице дворец одного влиятельного человека, где особенно добры к прислужницам и всячески о них заботятся… Не пропустите же такого случая!
Служанки были молоды, им не нравилось, что господин их от старости стал уже слаб головой. И вот в то самое время, когда все они усиленно искали себе других хозяев, пришла такая приятная весть. Услышав, что их зовут в дом к человеку, о котором в свете идет сейчас громкая слава, все они с радостью согласились поступить к нему на службу и поспешили вернуться к себе домой, в свои родные семьи, чтобы уже оттуда переехать в дом к новому хозяину.
Им и во сне, конечно, не снилось, что госпожой их станет Отикубо и что все они будут служить в одном и том же доме. Поэтому даже самые близкие приятельницы держали в строгом секрете друг от друга место своей новой службы.
За каждой из них по очереди прибыл экипаж из дворца Нидзедоно. Услышав, что в этом дворце царит неслыханная роскошь, женщины разрядились как нельзя лучше. Все они приехали к одному и тому же дому, вышли из экипажей в одном и том же месте и, увидев друг друга, не могли опомниться от удивления.
Правду гласила молва. В доме находилось не менее двадцати молодых и прекрасных собою прислужниц. Пять или шесть женщин, как видно старших камеристок, были одеты особенно роскошно: на каждой по две одежды из блестящего белого шелка, длинные шлейфы, окрашенные соком красных и синих цветов, пурпурные хакама… На других были алые хакама и затканные узорами одежды, одно поверх другого, длинные шлейфы из светло-пурпурного зернистого крепа или узорчатого шелка… Все эти роскошно разряженные красавицы толпой обступили новоприбывших. Не мудрено, что тем стало не по себе.
Вместо Отикубо, жестоко страдавшей от жары, сам молодой хозяин дома вышел взглянуть на новых дам из ее свиты. Склонившись перед ним до земли, они, полные смущения, только молча переглядывались между собой. Митиери поразил их своей красотой и изяществом наряда. На нем были хакама цвета густого пурпура и одежда из сурового шелка, поверх которой была наброшена другая, из тончайшего крепа.
Женщинам показалось, что перед ними вдруг возник тот сказочный образ, который живет только в мечтах.
Митиери обвел их взглядом и сказал:
– Все как будто недурны собою. Ну, а если они выглядят не совсем так, как следует, то я не буду придирчив, ведь их пригласила Эмон.
Отикубо в соседней комнате услышала его слова и сказала, смеясь:
– Вот какое у нас доверие к Эмон!
– Вы говорите, что они выглядят не совсем так, как следует, – отозвалась Эмон. – Позвольте узнать почему? Находясь безотлучно при моей госпоже, я не успела нарядить их должным образом… Всему виною спешка. – С этими словами Эмон показалась на пороге, и все узнали ее. Так вот кто скрывался под этим именем, – их старая знакомая Акоги.
Женщины изумились:
– Неужели это наша Акоги? Какое блестящее положение она заняла в этом дворце!
Акоги нарочно сделала вид, будто сама очень удивлена.
– Странно! Мне сдается, будто я с вами уже где-то встречалась…
– А мы сразу вас узнали. Вот счастливый случай!
– Долго-долго нам не удавалось повидаться… Как это было грустно!
Только старые друзья начали беседовать о прежних временах, как вдруг к ним вышла еще одна женщина, держа на своем плече прелестного белолицего мальчика лет трех. Смотрят, да ведь это Сенагон!
– Ах, словно прошлое воскресло снова! Вокруг нас звучат лишь знакомые голоса, – восклицали новоприбывшие. Завязался оживленный разговор. Не буду докучать читателю, пересказывая беседу приятельниц, встретившихся столь неожиданно после долгой разлуки. Скажу только, что они говорили друг другу самые радостные, приятные слова.
Новые служанки были очень довольны, что их прежние подруги Акоги и Сенагон пользуются в доме таким большим почетом и могут оказать им покровительство.
А между тем не ведавшая ни о чем семья тюнагона собралась переехать на следующий день во дворец Сандзедоно. Перевезли туда всю домашнюю утварь, повесили занавеси, плетенные из тростника… Даже вещи слуг – и то уже успели отвезти на новое место.
Когда в Нидзедоно услышали об этом, то домоправители Тадзйма-но ками, Симоцукэ-но ками и главный смотритель дворца Эмон-но сука созвали самых надежных и расторопных слуг и сказали им:
– Дворец Сандзедоно, бесспорно, тоже принадлежит нашему господину, но в самое то время, когда он собирался переехать в него, тюнагон Минамото неизвестно почему решил присвоить этот дом и даже перестроил его заново, не спрося ничьего согласия. А ведь если бы даже тюнагон и имел какое-то основание считать его своим, то и тогда он должен был бы первым делом известить об этом нашего господина и объясниться с ним, а не действовать исподтишка. Говорят, что завтра тюнагон переезжает в Сандзедоно вместе со всей своей семьей. Поэтому ступайте туда и скажите его слугам: «На каком основании вы самоуправно вторглись в дом, принадлежащий нашему господину?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28