Витя перестал.
- Видишь это ружьё?
Витя приложил к глазам кулаки, пригляделся, как бы в бинокль, и сказал:
- Вижу, матушка.
- Знаешь, как тут на чего нажимать?
Витя кивнул.
- То-то же, - сказала Нюрка строго, - изучай военное дело!
Она ещё посидела на заборе. Витя стоял неподалёку, желая пожужжать.
- Вот что, - сказала Нюрка. - Садись на крыльцо, сторожи. Если налетит ястреб, кричи изо всех сил, зови меня. А я сбегаю за ботвой для кроликов.
Витя сел на крыльцо, а Нюрка убрала в чулан ружьё, достала порожний мешок и побежала в поле.
На краю поля лежала картошка - в мешках и отдельными кучами. Особый, сильно розовый сорт. В стороне была сложена гора из картофельной ботвы.
Набив ботвой мешок и набрав картошки, Нюрка пригляделась: далеко ли ребята? Они были далеко, даже не разобрать, где Федюша Миронов, а где братья Моховы.
"Добежать, что ль, до них?" - подумала Нюрка.
В этот момент ударил выстрел.
Нюрка мчалась обратно. Страшная картина представлялась ей: Витя лежит на крыльце весь убитый.
Мешок с ботвой подпрыгивал у Нюрки на спине, картофелина вылетела из ведра, хлопнулась в пыль, завертелась, как маленькая бомба.
Нюрка вбежала на школьный двор и услышала жужжание. Ружьё лежало на ступеньках, а Витя сидел и жужжал на своей палочке. Интересная всё-таки это была палочка. На конце - сургучная блямба, на ней петлею затянут конский волос, к которому привязана глиняная чашечка. Витя помахивал палочкой конский волос тёрся о сургуч: жжу...
- Кто стрелял? - крикнула Нюрка.
Но даже и нечего было кричать. Ясно было, кто стрелял, - пороховое облако ещё висело в бузине.
- Ну, погоди! Вернутся братья Моховы! Будешь знать, как с ружьём баловать!.. Перестань жужжать!
Витя перестал.
- Куда пальнул-то? По Мишукиной козе?
- По ястребу.
- Ври-ври! Ястреб над птичником кружит.
Нюрка поглядела в небо, но ястреба не увидела.
- Он в крапиве лежит.
Ястреб лежал в крапиве. Крылья его были изломаны и раскинуты в стороны. В пепельных перьях были видны дырки от дробин.
Глядя на ястреба, Нюрка не верила, что это Витя его. Она подумала: может быть, кто-нибудь из взрослых зашёл на школьный двор. Да нет, все взрослые были на картошке.
Да, видно, ястреб просчитался.
Как ушла Нюрка, он сразу полетел за крольчатами, а про Витю подумал: мал, дескать. И вот теперь - бряк! - валялся в крапиве.
С поля прибежали ребята. Они завопили от восторга, что такой маленький Витя убил ястреба.
- Он будет космонавтом! - кричали братья Моховы и хлопали Витю по спине.
А Федюша Миронов изо всей силы гладил его по голове и просто кричал:
- Молодец! Молодец!
- А мне ястреба жалко, - сказала Нюрка.
- Да ты что! Сколько он у нас кроликов потаскал!
- Всё равно жалко. Такой красивый был!
Тут все на Нюрку накинулись.
- А кого тебе больше жалко, - спросил Федюша Миронов, - ястреба или кроликов?
- И тех и других.
- Вот дурёха-то! Кроликов-то жальче! Они ведь махонькие. Скажи ей, Витька. Чего ж ты молчишь?
Витя сидел на крыльце и молчал.
И вдруг все увидели, что он плачет. Слезы у него текут, и он совсем ещё маленький. От силы ему шесть лет.
- Не реви, Витька! - закричали братья Моховы. - Ну, Нюрка!
- Пускай ревёт, - сказала Нюрка. - Убил птицу - пускай ревёт.
- Нюрка! Нюрка! Имей совесть! Тебя же поставили сторожить. Сама должна была убить ястреба.
- Я бы не стала убивать. Я бы просто шуганула его, он бы улетел.
Нюрка стала растапливать печку, которая стояла в саду. Поставила на неё чугун с картошкой.
Пока варилась картошка, ребята всё ругались с ней, а Витя плакал.
- Вот что, Нюрка, - под конец сказал Федюша Миронов, - Витька к ястребу не лез. Ястреб нападал - Витька защищался. А в сторону такой парень стрелять не станет!
Это были справедливые слова.
Но Нюрка ничего не ответила.
Она надулась и молча вывалила картошку из чугуна прямо на траву.
ВОДА С ЗАКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ
С рассветом начался очень хороший день. Тёплый, солнечный. Он случайно появился среди пасмурной осени и должен был скоро кончиться.
Рано утром я вышел из дома и почувствовал, каким коротким будет этот день. Захотелось прожить его хорошо, не потерять ни минуты, и я побежал к лесу.
День разворачивался передо мной. Вокруг меня. В лесу и на поле. Но главное происходило в небе. Там шевелились облака, тёрлись друг о друга солнечными боками, и лёгкий шелест слышен был на земле.
Я торопился, выбегал на поляны, заваленные опавшим листом, выбирался из болот на сухие еловые гривы. Я понимал, что надо спешить, а то всё кончится. Хотелось не забыть этот день, принести домой его след.
Нагруженный грибами и букетами, я вышел на опушку, к тому месту, где течёт из-под холма ключевой ручей.
У ручья я увидел Нюрку.
Она сидела на расстеленной фуфайке, рядом на траве валялся её портфель. В руке Нюрка держала старую жестяную кружку, которая всегда висела на берёзке у ручья.
- Закусываешь? - спросил я, сбрасывая с плеч корзину.
- Воду пью, - ответила Нюрка. Она даже не взглянула на меня и не поздоровалась.
- Что пустую воду пить? Вот хлеб с яблоком.
- Спасибо, не надо, - ответила Нюрка, поднесла кружку к губам и глотнула воды. Глотая, она прикрыла глаза и не сразу открыла их.
- Ты чего невесёлая? - спросил я.
- Так, - ответила Нюрка и пожала плечами.
- Может, двойку получила?
- Получила, - согласилась Нюрка.
- Вот видишь, сразу угадал. А за что?
- Ни за что.
Она снова глотнула воды и закрыла глаза.
- А домой почему не идёшь?
- Не хочу, - ответила Нюрка, не открывая глаз.
- Да съешь ты хлеба-то.
- Спасибо, не хочу.
- Хлеба не хочешь, домой не хочешь. Что ж, так не пойдёшь домой?
- Не пойду. Так и умру здесь, у ручья.
- Из-за двойки?
- Нет, не из-за двойки, ещё кое из-за чего, - сказала Нюрка и открыла наконец глаза.
- Это из-за чего же?
- Есть из-за чего, - сказала Нюрка, снова хлебнула из кружки и прикрыла глаза.
- Ну расскажи.
- Не твоё дело.
- Ну и ладно, - сказал я, обидевшись. - С тобой по-человечески, а ты... Ладно, я тоже тогда лягу и умру.
Я расстелил на траве куртку, улёгся и стал слегка умирать, поглядывая, впрочем, на солнце, которое неумолимо пряталось за деревья. Так не хотелось, чтоб кончался этот день. Ещё бы часок, полтора.
- Тебе-то из-за чего умирать? - спросила Нюрка.
- Есть из-за чего, - ответил я. - Хватает.
- Болтаешь, сам не зная... - сказала Нюрка.
Я закрыл глаза и минут пять лежал молча, задумавшись, есть мне от чего умирать или нет. Выходило, что есть. Самые тяжёлые, самые горькие мысли пришли мне в голову, и вдруг стало так тоскливо, что я забыл про Нюрку и про сегодняшний счастливый день, с которым не хотел расставаться.
А день кончался. Давно уж миновал полдень, начинался закат.
Облака, подожжённые солнцем, уходили за горизонт.
Горела их нижняя часть, а верхняя, охлаждённая первыми звёздами, потемнела, там вздрагивали синие угарные огоньки.
Неторопливо и как-то равнодушно взмахивая крыльями, к закату летела одинокая ворона. Она, кажется, понимала, что до заката ей сроду не долететь.
- Ты бы заплакал, если б я умерла? - спросила вдруг Нюрка.
Она по-прежнему пила воду мелкими глотками, прикрывая иногда глаза.
- Да ты что, заболела, что ли? - забеспокоился наконец я. - Что с тобой?
- Заплакал бы или нет?
- Конечно, - серьёзно ответил я.
- А мне кажется, никто бы не заплакал.
- Вся деревня ревела бы. Тебя все любят.
- За что меня любить? Что я такого сделала?
- Ну, не знаю... а только все любят.
- За что?
- Откуда я знаю, за что. За то, что ты - хороший человек.
- Ничего хорошего. А вот тебя любят, это правда. Если бы ты умер, тут бы все стали реветь.
- А если б мы оба вдруг умерли, представляешь, какой бы рёв стоял? сказал я.
Нюрка засмеялась.
- Это правда, - сказала она. - Рёв был бы жуткий.
- Давай уж поживём ещё немного, а? - предложил я. - А то деревню жалко.
Нюрка снова улыбнулась, глотнула воды, прикрыла глаза.
- Открывай, открывай глаза, - сказал я, - пожалей деревню.
- Так вкусней, - сказала Нюрка.
- Чего вкусней? - не понял я.
- С закрытыми глазами вкусней. С открытыми всю воду выпьешь - и ничего не заметишь. А так - куда вкусней. Да ты сам попробуй.
Я взял у Нюрки кружку, зажмурился и глотнул.
Вода в ручье была студёной, от неё сразу заныли зубы. Я хотел уж открыть глаза, но Нюрка сказала:
- Погоди, не торопись. Глотни ещё.
Сладкой подводной травой и ольховым корнем, осенним ветром и рассыпчатым песком пахла вода из ручья. Я почувствовал в ней голос лесных озёр и болот, долгих дождей и летних гроз.
Я вспомнил, как этой весной здесь в ручье нерестились язи, как неподвижно стояла на берегу горбатая цапля и кричала по-кошачьи иволга.
Я глотнул ещё раз и почувствовал запах совсем уже близкой зимы времени, когда вода закрывает глаза.
КЛЕЁНКА
Осенью, в конце октября, к нам в магазин привезли клеёнку.
Продавец Пётр Максимыч как получил товар, сразу запер магазин, и в щели между ставен не было видно, чего он делает.
- Клеёнку, наверное, меряет, - толковал дядя Зуй, усевшись на ступеньке. - Он вначале её всю перемеряет, сколько в ней метров-сантиметров, а потом продавать станет... Постой, ты куда, Мирониха, лезешь? Я первый стою.
- Кто первый? - возмутилась Мирониха, подлезая к самой двери. - Это ты-то первый? А я три часа у магазина стою, все ножки обтоптала! Он первый! Слезай отсюда!
- Чего? - не сдавался дядя Зуй. - Чего ты сказала? Повтори!
- Видали первого? - повторяла Мирониха. - А ну слезай отсюда, первый!
- Ну ладно, пускай я второй! Пускай второй, согласен.
- Что ты, батюшка, - сказала тётка Ксеня, - за Миронихой я стою.
- Эх, да что же вы, - огорчился дядя Зуй, - пустите хоть третьим!
Но и третьим его не пускали, пришлось становиться последним, за Колькой Дрождевым.
- Слышь, Колька Дрождев, - спрашивал дядя Зуй, - не видал, какая клеёнка? Чего на ней нарисовано: ягодки или цветочки?
- Может, и ягодки, - задумчиво сказал Колька Дрождев, механизатор, - а я не видал.
- Хорошо бы ягодки. Верно, Коля?
- Это смотря какие ягодки, - мрачно сказал Колька Дрождев, - если чернички или бруснички - это бы хорошо. А то нарисуют волчию - вот будет ягодка!
- Надо бы с цветочками, - сказала тётка Ксеня, - чтоб на столе красота была.
Тут все женщины, что стояли на крыльце, стали вздыхать, желая, чтоб клеёнка была с цветочками.
- А то бывают клеёнки с грибами, - снова мрачно сказал Колька Дрождев, - да ещё какой гриб нарисуют. Рыжик или опёнок - это бы хорошо, а то нарисуют валуев - смотреть противно.
- Я и с валуями возьму, - сказала Мирониха, - на стол стелить нечего.
Наконец дверь магазина загрохотала изнутри - это продавец Пётр Максимыч откладывал внутренние засовы.
А в магазине было темновато и холодно. У входа стояла бочка, серебрящаяся изнутри селёдками. Над нею, как чёрные чугунные калачи, свисали с потолка висячие замки. За прилавком на верхних полках пасмурно блистали банки с заграничными компотами, а на нижних, рядком, стояли другие банки, полулитровые, наполненные разноцветными конфетами. При тусклом свете ириски, подушечки и леденцы сияли за стеклом таинственно, как самоцветы.
В магазине пахло клеёнкой. Запах селёдки, макарон и постного масла был начисто заглушён. Пахло теперь сухим клеем и свежей краской.
Сама клеёнка лежала посреди прилавка, и, хоть свёрнута была в рулон, верхний край всё равно был открыт взглядам и горел ясно, будто кусок неба, увиденный со дна колодца.
- Ох, какая! - сказала тётка Ксеня. - Поднебесного цвета!
А другие женщины примолкли и только толпились у прилавка, глядя на клеёнку. Дядя Зуй дошёл до бочки с селёдками да и остановился, будто боялся подойти к клеёнке.
- Слепит! - сказал он издали. - Слышь, Колька Дрождев, глаза ослепляет! Веришь или нет?
И дядя Зуй нарочно зажмурился и стал смотреть на клеёнку в узкую щёлочку между век.
- Кажись, васильки нарисованы, - хрипло сказал Колька Дрождев, - хоть и сорная трава, но голубая.
Да, на клеёнке были нарисованы васильки, те самые, что растут повсюду на поле, только покрупнее и, кажется, даже ярче, чем настоящие. А фон под ними был подложен белоснежный.
- Поднебесная, поднебесная, - заговорили женщины, - какая красавица! Надо покупать!
- Ну, Максимыч, - сказала Мирониха, - отрезай пять метров.
Продавец Пётр Максимыч поправил на носу металлические очки, достал из-под прилавка ножницы, нанизал их на пальцы и почикал в воздухе, будто проверял, хорошо ли они чикают, нет ли сцеплений.
- Пяти метров отрезать не могу, - сказал он, перестав чикать.
- Это почему ж ты не можешь? - заволновалась Мирониха. - Отрезай, говорю!
- Не кричи, - строго сказал Пётр Максимыч, чикнув ножницами на Мирониху, - клеёнки привезли мало. Я её всю измерил, и получается по полтора метра на каждый дом. Надо, чтоб всем хватило.
Тут же в магазине начался шум, все женщины стали разом разбираться, правильно это или неправильно. Особенно горячилась Мирониха.
- Отрезай! - наседала она на Петра Максимыча. - Кто первый стоит, тот пускай и берёт сколько хочет.
- Ишь, придумала! - говорили другие. - Нарежет себе пять метров, а другим нечем стол покрывать. Надо, чтоб всем хватило.
- А если у меня стол длинный? - кричала Мирониха. - Мне полтора метра не хватит! Что ж мне, стол отпиливать?
- Можешь отпиливать, - сказал Пётр Максимыч, чикая ножницами.
Тут же все стали вспоминать, у кого какой стол, а Мирониха побежала домой стол мерить. За нею потянулись и другие женщины.
В магазине остались только дядя Зуй да Колька Дрождев.
- Слышь, Колька, а у меня-то стол коротенький, - говорил дядя Зуй. Нюрка сядет с того конца, я с этого - вот и весь стол. Мне клеёнки хватит, ещё и с напуском будет.
- А у меня стол круглый, - хмуро сказал Колька Дрождев, - а раздвинешь - яйцо получается.
Первой в магазин вернулась Мирониха.
- Режь метр восемьдесят! - бухнула она.
- Не могу, - сказал Пётр Максимыч.
- Да что же это! - закричала Мирониха. - Где я возьму ещё тридцать сантиметров?
- Да ладно тебе, - сказал дядя Зуй, - останется кусочек стола непокрытым, будешь на это место рыбьи кости складывать.
- Тебя не спросила! - закричала Мирониха. - Сам вон скоро свои кости сложишь, старый пень!
1 2 3 4 5 6