Её голос был ниже. Он помогал, подпевал первой.
"Что это за трубы? - думал я. - Не лось это и не журавель".
Солнце припекало, и я дремал, а потом и вовсе заснул и во сне уже сообразил, что звуки эти доносятся из земли, из бугра. А бугор похож на огромный кривой барабан. Он ухает и глухо гудит, а совсем-совсем глубоко в земле слышатся переливы, будто кто-то струны перебирает.
Мне снилось, что сосны - это и есть медные музыкальные трубы, только корявые, обросшие ветками. Они трубят, медленно раскачиваясь надо мною.
Когда я проснулся, солнце опускалось. Ни звуков трубы, ни струнных переборов не было теперь слышно. Только на нижних ветках сосны бил зяблик.
Я приложил ухо к сосновому стволу: слышался шум, далёкий, как в морской раковине.
Спустившись с бугра, я пошёл к дому, а сам всё думал, что же это за звуки доносились из земли. Может быть, в бугре был подземный ручей - играл, захлёбывался весенней водой?
В тот день я добрался к дому под вечер, сразу пошёл в баню и, конечно, думать забыл о звуках, которые доносились из бугра.
Я бы и не вспомнил о них, если б не услышал вот какую историю.
Во время войны здесь, неподалёку от Чистого Дора, был бой.
Наши солдаты шли через лес и через болота, а немцы обстреливали их из миномётов. Вместе со всеми шёл солдатский духовой оркестр.
Перед боем музыканты спрятали свои инструменты. На каком-то бугре среди леса они закопали в землю трубы и валторны, флейты, барабаны и медные тарелки. Чтоб не достались врагу.
Оркестр не достался врагу, но многие солдаты погибли в бою, а те, что остались живы, не смогли потом разыскать в лесу этот бугор.
А я-то теперь думаю, что как раз спал на том самом месте.
ОКОЛО ВОЙНЫ
До Чистого Дора немец не дошёл.
Но был он близко.
За лесом слышался рёв орудий и такой скрежет, будто танкетки грызлись между собой. В серых облаках, висящих над деревней, иногда вдруг вспыхивали ослепительные искры, а между вспышками сновали маленькие крестообразные самолёты.
Все дома Чистого Дора стояли тогда пустые. Мужчины были на фронте, женщины эвакуировались.
Только в одном доме жили люди: тётка Ксеня с двумя детьми и Пантелевна. Они собрались жить вместе, чтобы не было так страшно.
Ночами, когда дети спали, женщины глядели в окно на снежное поле и лес. Им казалось - немец подкрадывается, таясь за деревьями.
Как-то ночью в дверь им вдруг стукнул кто-то и крикнул:
- Открывай, что ли!
Женщины не стали открывать.
- Открывай! - снова крикнул человек с крыльца. - Я ведь замёрз.
Тётка Ксеня подошла к двери и спросила:
- Кто?
Это был Мохов-безрукий из соседней деревни, из Олюшина. Его не взяли на фронт.
- Что ж вы свечку не зажгёте? - сказал Мохов, входя в избу. - Темень у вас.
- Нету свечки, - сказала Пантелевна, - садись вот на сундук.
- Мохов, - сказала тётка Ксеня, - ты к нам жить перебирайся, страшно без мужика.
- Куда я из дому? У меня там тоже бабы с детьми. Вы к нам перебирайтесь.
- Нет, - сказала Ксеня, - тут наш дом.
Мохов достал из кармана горсть чернослива.
- Красноармейцы дали, - сказал он.
Тётка Ксеня повынимала из слив косточки и сунула спящим ребятам каждому в рот по сливине. Они дальше спали и сосали чернослив.
- Вот что, - сказал Мохов, - сидеть мне с вами некогда, надо идти, а завтра утром приходите ко мне. Я вам насыплю картошки. У меня ещё осталась.
Мохов ушёл, а женщины снова глядели в окно до самого свету.
Утром они подняли детей и пошли в Олюшино.
За лесом сегодня не скрежетало и не было слышно взрывов.
- Бой кончился, - сказала тётка Ксеня, - только не знаю, на чьей стороне победа. Ладно бы на нашей.
- А вдруг на его? - сказала Пантелевна.
- Он бы тогда сюда пришёл.
- Может быть, подкрадывается, - сказала Пантелевна.
Они поглядели за деревья, но никого не было видно - только снег лежал.
Просветлело.
Сизые перья протянулись по небу, и за лесом зажглась солнечная полоса.
И тут женщины увидели вдруг какой-то предмет. Он плыл над лесом медленно-медленно. Ветки заслоняли его, и нельзя было разобрать, что это.
- Бежим! - сказала Пантелевна.
Ей стало страшно: что это летит по небу?
Тёмный предмет выплывал из-за деревьев. Восходящее солнце вдруг осветило его, и они увидели, что это по небу летит человек. Только очень большой.
- Мужик! - крикнула Пантелевна.
А тётка Ксеня заплакала и села в снег. Она не могла понять, как летит человек, и плакала, и крепко держала детей.
Огромный человек плыл над лесом.
Огромный, больше деревьев, стоящих под ним.
Он плыл-летел, лёжа на боку и поджав ноги.
Он был в солдатской шапке и в шинели. Полы шинели развевались, и слышно было, как они трещат от ветра, дующего наверху.
Пантелевна побежала по снегу, чтобы спрятаться от этого страшного летящего мужика, а он молча плыл над лесом, над Чистым Дором.
Бежать было некуда, и Пантелевна остановилась.
Она глядела, как висит над ней огромный солдат, поджавший ноги к животу, и не могла понять, мёртвый он или живой. И почему он такой большой? И зачем по небу летит?
В шинели его были видны большие дыры. И ещё была видна красная звезда, только не на шапке, а на плече.
- Не бойся! - крикнула Пантелевна, увидев звезду. - Это наш!
Но тётка Ксеня боялась поднять голову и поглядела наверх, только когда огромный солдат отплыл в сторону.
- Его, наверно, ранили, - сказала Пантелевна.
Она теперь думала, что у нас есть такие большие солдаты, которые умеют летать.
Он отплывал в сторону, по-прежнему поджав колени и подложив под голову ладонь.
Лицо его было совсем серым.
Солнце поднялось выше, и сильнее задул ветер, подхватил солдата, понёс его дальше.
Нет, он, видимо, был убит, этот огромный солдат, и уже не сопротивлялся ветру. Скоро он ушёл за лес на другой стороне Чистого Дора.
А женщины всё никак не могли понять, откуда взялся этот большой человек, зачем он летал по небу и как его убили. Они пошли дальше по дороге в Олюшино и ждали, что по небу поплывут новые огромные люди. Но небо было пусто.
А огромный солдат летел дальше, по-прежнему поджав ноги к животу. Потом он стал медленно опускаться и наконец лёг на верхушки ёлок.
Он сделался меньше и постепенно сползал с ёлок на землю.
Какие-то запутанные верёвки протянулись от него по ёлочным верхушкам, куски толстой материи нависли на ветках, ссыпали с них снег.
Это был аэростат воздушного заграждения. Немецкий самолёт налетел на него, переломил себе крыло и разбился об землю. От удара самолёта аэростат тоже получил пробоину, опустился к земле, выпустив через дырку часть газа.
Он перекрутился весь и превратился в солдата, в огромного человека, и утреннее солнце призрачно осветило его. Ни тётка Ксеня, ни Пантелевна не знали этого. Они сидели у Мохова в избе, варили картошку и рассказывали, какие у нас есть огромные летающие солдаты.
- Как жалко-то его! - сказала Ксеня. - Такой был большой, а не уберёгся. Снаряд, наверно, в него попал.
- Ему бы затаиться, - сказала Пантелевна, - а он эвон куда - по небу поплыл.
БЕРЁЗОВЫЙ ПИРОЖОК
Братья Моховы с Нюркой пошли в лес по ягоды, а я так пошёл, сам по себе.
И хоть шёл я сам по себе, а они по ягоды - всё равно мы всё время оказывались рядом. Я иду, а сбоку то Нюрка выглянет, то какой-нибудь брат Мохов.
Заверну в сторону, чтоб побыть в тишине, а уж из кустов другой брат Мохов вылезает. Эти братья особенно надоедали - бидонами дрались, валуями кидались или вдруг начинали кричать:
- Надо свинку подколоть! Надо свинку подколоть!
Нюрка была потише, но, как дело до свинки доходило, тоже кричала изо всех сил:
- Надо свинку подколоть! Надо свинку подколоть!
- Эй! - крикнул я. - Кого вы там подкалываете?
- Свинку! - хором отозвались братья Моховы.
- Какую ещё свинку? Тащите её сюда!
Братья Моховы и Нюрка выскочили из кустов с бидонами в руках, никакой свинки видно не было.
- А свинка где? - строго спросил я.
- Вот, - сказала Нюрка и протянула мне травинку, на которую нанизаны были земляничины.
- Земляника, - сказал я.
- Земляника, - согласилась Нюрка. - Но только - свинка.
Я пригляделся и увидел, что ягоды, нанизанные на стебель, были особенно крупные, особенно спелые, чёрные от густой красноты. Снял ягоду со стебля, положил в рот и понял, что и вкус у неё особенный. У простой земляники солнечный вкус, а тут - лесной, болотный, сумрачный.
Долго, видно, зрела эта ягода, набиралась солнца и сока, сделалась лучшей из земляничин.
Я нашёл подходящую травинку, выдернул из неё стебель и вместе с ребятами стал собирать ягоды и покрикивать:
- Надо свинку подколоть! Надо свинку подколоть!
Скоро травинка моя стала тяжёлой от нанизанных на неё земляничин. Приятно было нести её, помахивать ею, разглядывать.
К обеду бидоны у ребят были полны, и я подколол свинки травинок пять. Присели отдохнуть. Тут бы и перекусить, а никто из нас не взял в лес ни сухаря, ни лепёшки.
- Надо свинку рубануть! - кричали братья Моховы.
- Что собрали - домой понесём, - сказала Нюрка. - Погодите, я сейчас пирожков напеку.
Она сорвала с берёзовой ветки листок, завернула в него пяток земляничин и первому, как старшему, протянула мне.
- Что это? - спросил я.
- Берёзовый пирожок. Ешь.
Очень вкусным оказался берёзовый пирожок. Земляникой от него пахло и солнцем, лесным летом, глухим лесом.
ЛЕСОВИК
Я плыл по Ялме.
Сидел на корме лодки, помахивал веслом. Далеко уже отплыл от Чистого Дора, вместе с речкой углубился в лес.
Вода под лодкой чёрная, настоялась на опавших листьях. Над нею синие стрекозы перелетают.
Захотелось что-нибудь спеть, просто так, от хорошего настроения. А вдруг, думаю, здесь какая-нибудь девушка малину собирает! Услышит, как я хорошо пою, - выйдет на берег. Размечтался я и грянул:
Ой, когда мне было лет семнадцать,
Ходил я в Грешнево гулять...
Допел первый куплет и уже хотел за второй взяться - вдруг слышу:
- Ты чего орёшь?
Вот тебе на! Оказался кто-то на берегу. Только не девушка. Голос грубый, болотный.
Огляделся - не видно никого в берегах. Кусты.
- Чего головой крутишь? Ай не видишь?
- Не вижу чтой-то, дядя.
- А не видишь, так и не видь.
- Эй, дядя, - сказал я, - да ты кустиком пошевели!
Молчит.
Ну, глупое положение!
Отложил я весло, хотел закурить. Шарь-пошарь - нету махорки. Только что в кармане шевелилась - теперь нету.
Вдруг стемнело над рекой. Солнце-то, солнце за тучку ушло!
Куда ж это я забрался? Лес кругом страшный, корявый, чёрный, вода в реке чёрная, и стрекозы над ней чёрные. Какие тут девушки? Какая малина? Ударил я веслом - и ходом к дому, в Чистый Дор, к Пантелевне.
- Ну, батюшка, - сказала Пантелевна, - спасибо, жив остался. Он бы тебя в болото завёл.
- Кто?
- Лесовик! Знаешь, как он Мирониху-то водил? Иди, говорит, сюда, девушка, я тебе конфетку дам. А Мирониха по глупости идёт за конфеткой. А он ей в руку впился и в болото тянет. Тут матушка Мирониха помирать начала. Во ведь как бывает.
Не стал я спорить с Пантелевной, а Мирониху, конечно, знал. Как придёт вечером, обязательно что-нибудь приврёт.
Месяц прошёл с тех пор, и я забыл про лесовика. А как в августе рыжики-то пошли - вспомнил.
С дядей Зуем отправились мы за рыжиками. Босиком.
Чистодорские жители все ходят за рыжиками босиком - ногами ищут. Вот ведь история! А делается это для того, чтоб найти в траве самый маленький рыжик. Руками шарить - коленки протрёшь. Главная задача - найти такой рыжик, чтоб он в бутылочное горлышко пролезал. Подберёзовики и маслята солят в бочках, а рыжики - только в бутылках. Насолишь на зиму бутылочек двадцать, потом только вытряхивай.
Я-то вначале ходил собирать в сапогах, на месте разувался. А потом плюнул - ходишь, как неумный, с сапогами в руках. Стал было ходить в одном сапоге - как-никак одна нога рабочая, - но и это бросил: задразнили.
С дядей Зуем пришли мы в сосняки. Рыжиков много.
Зуюшко ногой строчит, как швейная машина "Зингер", а я осторожно собираю. Еле-еле ногой шарю - боюсь змею собрать.
За спиной у меня что-то зашелестело в кустах. Оглянулся я и замер. Медленно-медленно высовывается из куста длинная палка. А на конце её приделан острый кривой нож. И вот этот нож тянется ко мне!
Тут у меня сердце зашлось. Стою столбом, а нога сама по себе рыжики ищет.
Кусты раздвинулись, и из листьев показался человечек, маленький, ростом с пень. Лесовик! В руках держит палку с ножом на конце, сам весь корявый, борода серо-синяя, а руки чёрные, как головешки. Смотрит на меня, ножовой палкой покачивает и говорит, как из дупла:
- Рыжики берёшь?
- Ага, - говорю я. - Рыжичков бы нам.
- Нам бы рыжичков, - сбоку говорит дядя Зуй. - В бутылочку.
- В каку таку бутылочку?
- А в поллитровочку, для прелести посола.
- Ага, - говорит лесовик и башкой кивает. - Сей год рыжичков много, прошлый меньше было. А махорки у вас нету ли?
- Есть, - говорит дядя Зуй. - Есть махорка.
Лесовик сел на пень и стал самокрутку крутить. Тут я его как следует разглядел: всё верно, точно такой, как Пантелевна рассказывала, только что-то клыков не видно.
Дядя Зуй подошёл к пню и говорит:
- А вы каким промыслом занимаетесь?
- Живицу я собираю, - говорит лесовик. - Смолку сосновую. Я насквозь просмолённый, как птица клёст. Руки мои ни за что не отмоешь, вон и в бороду смола накапала.
Тут мне всё стало ясно. Часто в лесу я видел сосны с насечками на стволах. Эти насечки делаются уголками, одна над другой. Смола перетекает из насечки в насечку, а потом капает в баночку. Смола эта и называется "живица", потому что она рану на стволе дерева заживляет.
Я даже огорчился, что лесовик смоловиком оказался, спрашиваю дальше:
- А это что за палка у вас страшная?
- Это палка-хак. Этой палкой-хаком я делаю насечки на сосне, чтобы живица выступила.
- А сосна не мрёт ли от вашей работы? - спрашивает дядя Зуй.
- Не, - говорит смоловик, - пока не мрёт.
Дали мы смоловику ещё махорки и пошли дальше. А когда уже разошлись, я вспомнил: надо было спросить, не он ли окликал меня, когда я в лодке плыл...
Вечером всю эту историю я рассказал Пантелевне. Так, мол, и так, видел лесовика.
- Э, батюшка, - сказала Пантелевна, - да разве ж это лесовик? Настоящий лесовик в лесу сидит, бельмищи свои пучит да деньги делает.
1 2 3 4 5 6