До сегодняшней ночи. Теперь придется учиться жить иначе. Слова белой ведьмы казались едкой насмешкой — она ведь знала, что не тысячи жизней спасал генерал Айрэ, а свое маленькое, незаметное счастье. Свою женщину, свою дочь, свою любовь. Он замедлил шаг возле закрепленного в нише коридора зеркала, поймал взгляд отражения — взгляд человека, на секунду заглянувшего в собственное посмертие. Точно так же наместница смотрела на догорающую свечу… хотел бы он знать, что за сделку предложили ей. XCVII Утренний свет, пробившись через плетеную решетку, пригоршнями рассыпался по кабинету: солнечные лучи перемешались с янтарной листвой на панелях, желтыми кляксами выплеснулись на бумаги, золотой проволокой вплелись в волосы женщины, неподвижно сидящей в кресле, спиной к окну. Утро, солнечное утро с болезненно-ярким синим небом. Такие дни редкость в начале весны, обычно солнце обманчиво светит в январе, когда снег рассеивает яркий свет между небом и землей, и дворцовые кошки растягиваются на полу в солнечных пятнах, не обращая внимания на вежливо огибающих их людей. Обманчивое тепло, проходя через стекла, выманивает на улицу наивных простачков, и, скинув овечью шкуру, впивается в щеки волчьими клыками зимнего мороза. А ранняя весна в Суреме скупится на солнечный свет, держит его высоко, под самым небесным сводом, тонким слоем разливая поверх облаков. Эта прозрачная серость отличается от свинцового неба осени, она легче и чище, но чтобы увидеть по-настоящему голубое небо, воспетую плохими поэтами сверкающую лазурь, нужно ждать мая.Утро, уже утро. И ничего нельзя отложить на завтра, нет спасительной ночи, выгорела дотла, до последней звезды, остался только дымок над свечным огарком. Нужно идти, выслушивать советников, принимать решения, карать и миловать, править. И никому нет дела, что она сегодня умерла. О, если бы продлить эту ночь, хоть на пару часов! Энрисса отдала бы за эту короткую отсрочку половину оставшихся ей лет. Половина от десяти — получается пять. Пять лет в обмен на пять часов, и она не сочла бы, что переплатила. И больше потеряно за эту ночь. Она от души позавидовала герцогу Квэ-Эро — для него уже все закончилось, ей же осталось целых десять лет.Стук в дверь, первый за утро. Судя по звуку, постучали едва слышно — кто-то из придворных дам. Нужно сменить платье, причесаться, выпить карнэ. День предстоит не просто «долгий» — бесконечный. Она осторожно положила руку на живот — жест непривычный, и пока еще ничем не оправданный. Усмехнулась — выбор сделан, и, что бы ни думали маги, это ее, и только ее выбор.— Ваше величество! — Статс-дама устала скрестись в дверь.Энрисса поднялась, прошлась по комнате, разминая затекшие плечи:— Войдите, Элайна.Фрейлина не спала всю ночь, как и все во дворце, но успела сменить туалет, переплести косы, и встречала новый день во всеоружии. Наместница приветливо кивнула ей:— Доброе утро.— Доброе утро, Ваше величество. Все готово к вашему утреннему туалету. Если вам будет угодно…— Да, мне угодно. И распорядитесь прислать ко мне кого-нибудь из младших секретарей.Наместница шла по дворцовым коридорам, кивала кланяющимся придворным, с первого взгляда отличая только что приехавших от проведших ночь во дворце. Вторых она приветствовала куда сердечнее. Уже перед самой дверью малого зала заседаний ей наперерез бросился багровый толстяк, тащивший за руку высокую женщину в строгом платье. Наместница остановилась, она не сразу вспомнила, кто этот человек.Почтенный господин Рамон принадлежал к роду Арэйно, но даже наместница, прекрасно разбиравшаяся в геральдике, не смогла бы назвать степень их родства, столь отдаленной она являлась. В свое время кто-то из младших сыновей герцога Нэй предпочел торговую стезю военной, и преуспел на этом поприще. Его внушительный потомок был одним из двенадцати магистратов Сурема, но больше всего страшился, что кто-либо усомнится в его дворянском происхождении. День коронации Энриссы стал самым счастливым днем в его жизни, теперь он был хоть и дальним, но родственником самой наместницы. При дворе, впрочем, господин магистрат бывал редко, догадываясь, что не внушает особого почтения отпрыскам высоких родов, набирающимся при дворе хороших манер и полезных знакомств. Рамон Арэйно служил наглядным доказательством печальной истины, что сидеть на двух стульях сразу — весьма неудобно, вне зависимости от того, сколько ткани уходит на твои бриджи.Все это в один миг пронеслось в голове наместницы, пока она незаметным движением руки останавливала кинувшегося оттащить наглеца в сторону стражника. А вот женщину она видела впервые. Тем временем, господин Рамон, чуть отдышавшись, выпалил:— Ваше величество, я заверяю вас, что моя семья не имеет к этому возмутительному действу никакого отношения! Клянусь вам, моя супруга ничего не знала! И наша верность вам и империи…— Успокойтесь, господин Арэйно, — наместница умышленно обратилась к «родственнику» как к дворянину, по родовому имени, а не «почтенный Рамон», как следовало бы говорить с купцом, — у меня нет ни малейшего повода подвергать вашу верность сомнению. И уж тем более я не понимаю, при чем здесь ваша супруга. — И только когда наместница прямо взглянула на молодую женщину, та медленно, словно против воли, присела в реверансе.Странно, госпожа Рамон показалась наместнице смутно знакомой, хотя она точно помнила, что не видела ее при дворе. Быть может, мельком, на балу в ратуше? Нет, она бы запомнила. Такую красавицу трудно не заметить: высокая, длинные волосы редкого, даже среди блондинок оттенка белого золота, темно-синие глаза, настолько темные, что пока солнечный луч не заглянул женщине в лицо, они казались черными. В этот миг Энрисса поняла и причину беспокойства своего весьма отдаленного кузена, и почему его супруга пытается держаться в стороне от мужа, хоть тот и вцепился в ее ладонь а на застывшем лице молодой женщины подрагивают губы.— Моя супруга…— Да, я понимаю. Ваша супруга — урожденная леди Эльотоно. И что же? Эту честь с ней разделяют еще восемь женщин. Право, вы так спешите оправдаться, что невольно заставляете меня задуматься.Энрисса чувствовала, как в ней закипает гнев, и с радостью отдалась ему. Еще час назад ей казалось, что больше не будет ни гнева, ни счастья, ни горя, ни радости, только звенящая в ушах опустошенность и отчаянье. Но нет, вот он, спасительный гнев, сдирающий с души броню безразличия.— Ваше величество, я лишь…Она подозвала к себе стражника:— Препроводите господина Рамона под домашний арест.Толстяк покачнулся, и вцепился в руку жены еще сильнее. На тонкой шее девушки забилась синяя жилка, но она стерпела боль.— Я поручу особой комиссии разобраться, какое отношение и к чему вы имеете. И до конца разбирательства — вы под домашним арестом. А если вы сломаете своей жене руку — отправитесь в тюрьму, — Рамон отпустил ладонь жены так быстро, словно испугался обжечься. — Ступайте прочь. А ваша супруга задержится здесь. Я хочу поговорить с ней.Энрисса провела супругу злосчастного господина Рамона в зал, до начала совещания еще оставалось время. Она села в кресло и теперь уже без помех рассматривала молчащую женщину — и впрямь, очень похожа на брата, только болезненно-бледная, даже та малость солнечного света, что достается Сурему, не касается кожи почтенных горожанок. Загар — это для рыночных торговок и крестьянок. Бедная девочка, о чем ее брат думал, когда составил эту партию? Последнюю фразу Энрисса, забывшись произнесла вслух:— О том, что меня берут без приданого, — ясно ответила девушка.Энрисса усмехнулась — молодец, никакой обиды, готова защищать честь рода против любых обвинений. Впрочем, герцог не так уж и виноват… попробуй пристрой столько сестер, да еще всех за дворян, да с таким приданым, да не за близких родичей.— Как вас зовут, миледи?— Риэста, ваше величество.— У вас есть дети?— Нет, — в голосе звучало облегчение.— Хотите развод?Этого вопроса она ожидала меньше всего, растерялась. Энрисса не сомневалась, что о разводе ее неожиданная собеседница мечтает с первого же дня брака, но признаваться в этом наместнице, особенно теперь, когда…— Послушайте, Риэста, все, что сделал ваш брат — касается вашего брата и тех, кто был с ним. Но никак не вас и ваших сестер. Просто позвольте мне помочь вам, как женщина — женщине. Без всякой политики, высших соображений и мыслей о государственном благе. Даже слепому видно, что вам нужна помощь.Впрочем, немного зная своего «родственника», Энрисса не сомневалась, что тот теперь найдет способ развестись с женой и без участия наместницы, зачем ему сдалось такое родство? Одно дело, когда жена — сестра герцога, другое — сестра мятежника. И помощь девочке все равно понадобится — куда она после развода пойдет, без денег, без связей? Только в обитель, а ей ведь от силы двадцать исполнилось. А Энрисса может найти ей нового мужа, и получше первого.Риэста молчала долго, опустив взгляд, она разглядывала свою руку — лунки от ногтей, оставленные мужем, кровоточили. Она никогда не жаловалась, не хотела скандала. А прилюдно даже грязное белье не стирают, что уж говорить о чести рода. Хотя, какая им теперь осталась честь… Но вернуться к мужу после сегодняшнего утра, после всего, что он сказал ей, после того, как первый раз за четыре года замужества ударил… Она глубоко вдохнула:— Если вы действительно хотите помочь, ваше величество, отпустите моего брата. Он, — она замялась, в поисках достойного аргумента, но не нашла ничего лучше, чем по-детски сказать, — он больше не будет.Щеки девушки предательски вспыхнули, и наместница словно наяву увидела, как залившийся краской юноша в зелено-черном камзоле пытается то ли сам спрятаться за клавикордом, то ли спрятать клавикорд за своей спиной. Она медленно, пожалуй, что искренне сожалея, покачала головой:— Не могу, Риэста. Не могу. Но это не отменяет мое предложение.— Тогда я не могу принять от вас ничего, простите. — Было видно, как трудно девушке дался этот отказ.Энрисса кивнула:— Да, понимаю. В любом случае, вам не стоит возвращаться домой, пока не закончится расследование. Я распоряжусь, чтобы вас разместили при дворе.— Ваше величество, мой муж… понимаете, он не самый лучший человек, но он и в самом деле не при чем.— Вы хотите сказать — именно поэтому он не при чем. Не беспокойтесь, я не сомневаюсь в его невиновности. Но расследование только пойдет ему на пользу.Энрисса вызвала лакея проводить Риэсту, разговор затянулся, в коридоре уже переговаривались советники. Проклятье, ну почему в этом роду не признают обходных путей! Девочке ведь нужна помощь… может быть, позже… Время еще есть. Но как же хорошо чувствовать беспокойство за чужую судьбу. За это она все равно найдет способ помочь Риэсте, из благодарности. XCVIII Великие боги… он уже успел забыть, когда в последний раз просыпался сам, просто потому, что выспался. Обычно настойчивый голос слуги вырывал его из сна задолго до блаженного мига пробуждения. «Ваше сиятельство, пора вставать» — и тут уже ничего не поделаешь. Но сегодня он проснулся сам, и не спешил открывать глаза, предоставив солнечным лучам щекотать прикрытые веки. Солнечным лучам?! Но ведь он приказал разбудить себя на рассвете, даже до рассвета! Квейг рывком вскочил на ноги: вместо скамейки — узкий топчан, под головой — скатанное одеяло. Небольшая комната, да чего уж там — камера. Четыре стены, тяжелая дверь, окно, как и положено, забрано решеткой, солнце подобралось к полудню и заливает светом каменный пол. Дворцовая тюрьма — все чисто, прочно, безысходно. Он медленно опустился на топчан — реальность противоречила памяти так сильно, что вызывала головную боль, почти на ощупь нашел кружку с холодной водой, выпил, пытаясь заглушить внезапную сухость во рту, не сразу осознав, что это вкус страха. Вчера они окружили замок, он отправил парламентера, дал два часа на раздумье, иначе — штурм на рассвете. Потом пришел генерал Айрэ, они говорили, недолго, все ведь уже было сказано, Квейг еще подумал тогда, что пять к одному не так уж и много, когда на стороне противника Ланлосс Айрэ. А потом… что же было потом? И если он здесь, то что случилось с его отрядом? Он не мог вспомнить, как ни старался — не мог. Чем больше пытался — тем сильнее захватывала рот сухость, смягченная было водой, тем сильнее впивалась в затылок боль. Все, что всплыло на поверхность — дворец, огромный, закрывший собой полнеба, нависший над крошечной фигуркой человека, и, глядя со стороны, он понимал, что маленький человечек непременно дойдет до исполинских ворот, как ни кричи, не протягивай руки — не остановишь, это уже случилось.Дверь открывалась медленно, словно толстяк, поднимающийся в гору. Два стражника стали по бокам дверного проема, как будто магистра ордена Алеон нужно защищать от него! Герцог попытался было встать, но тут же подступила тошнота, и чем ближе подходила к нему белая ведьма, тем сильнее сжимало горло, так, что приходилось бороться за каждый вдох. Пальцы Иланы, коснувшиеся висков, показались раскаленным железом, но в тот же миг боль, достигнув высшей точки, исчезла, растеклась струйками пота по лицу и спине. Магистр протянула ему металлический кубок с чем-то горячим:— Пейте, это уберет все последствия. Пояс отчаянья — не самое приятное заклинание.— Заклинание?— Разумеется. Неужели вы думали, что вам позволят взять штурмом королевский дворец? Достаточно и того, что вы натворили с трактами. Поблагодарите лучше богов, что удалось избежать кровопролития.— Что с моими людьми? — Но он уже понимал — «удалось избежать» — значит, все живы.— К счастью, ваши офицеры оказались разумными людьми. Генерал Айрэ убедил их не сопротивляться. Высокий Совет решит их участь позже, пока что они просто сдали оружие.Он медленными глотками пил горячий отвар, растягивая время. «Пояс отчаянья» — теперь он помнил приступ тоски, одиночества, пустоты, даже воспоминание, слабая тень пережитого заставляло вздрогнуть. Он сам пришел сюда, сам сдался, оставил своих людей растерянно стоять под стенами дворца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83