Сам себе он показался в это мгновение отвратительно старым и серым, каким-то дряхлым на фоне Витерона.
— Так, значит, ты жрец... — пробормотал Крэйн, не зная, что еще сказать.
Смотреть на занятого снедью жреца было интересно, очень уж не шла к строгой татуировке Ушедших и старой рясе поспешность чревоугодника, с которой Витерон брался за еду, но пауза становилась долгой.
— Да, мой шэл. — Витерон отхлебнул еще фасха, почтительно опустив глаза. — Я хожу от города к городу, прославляя Ушедших.
— Ушедших? — Крэйн разорвал кусок мяса пополам, но есть не стал, отбросил в сторону. — В Алдионе много людей знают учение Ушедших, жрец Витерон. Но мне оно безразлично. Я не чту Ушедших. Это не делает меня грешником в твоих глазах?
— Вы великодушны и добры, мой шэл.
— Так я грешник?
— Мой шэл, вы происходите из старого и славного рода Алдион и...
— Только прошу, без старых легенд, годных лишь для черни. — Крэйн поднял руку в предупреждающем жесте. — Ты даже не представляешь, сколько легенд и сказаний может услышать каждый, выросший в тор-склете. Поверь, они утомляют. А историю про возникновение рода Алдион я слышал не один десяток раз.
— Это основа нашего учения, — несмело возразил жрец. — Их дыхание, вложенное в человеческое тело. Я верю, что божественное начало лежит в славном роде Алдион...
— Я уже сказал — забудь об этом. Мысль о том, что ты произошел от богов, льстит самолюбию лет до десяти, после этот вздор вызывает только отвращение. Витерон, я недостаточно глуп, чтоб верить в подобного рода легенды, я сам из рода Алдион и прекрасно понимаю, кем и для чего они создавались. Но я не верю в Ушедших.
— Понимаете ли, — Витерон кашлянул, прочищая горло, — в глазах Ушедших не чтящий их не отличается от того, кто возносит им молитвы. Ведь они покинули наш мир много, много Эно назад, еще до того, как благородный род Алдион возник на земле. Оттуда, где сейчас находятся Ушедшие, им невидимы ни наши помыслы, ни наши дела.
— Разумеется, они же Ушедшие, — улыбнулся Крэйн. — И как далеко они сейчас находятся?
— Этого никому не дано знать. Единственное, что известно точно, — они потеряли связь с нашим миром и никогда больше не вернутся.
— Так зачем же им молиться?
— Мы просим их проявить милость, мой шэл.
— Но ты же сам говоришь, что они покинули наш мир навсегда!
— Навсегда, мой шэл, — подтвердил Витерон, поглаживая кружку и глядя куда-то в сторону. — Молитва — это не только воздаяние, это также путь искупления греха. Мы пытаемся снять с нашего мира тот грех, из-за которого Ушедшие сочли нас недостойными. Возможно, наши молитвы не достигают их, но наша святая обязанность — призывать их. Так заведено. Даже покинув нас, они могут явить нам свою милость.
— Какую же?
— Они могут послать в этот мир нового бога. Которому будет по силам восстановить порядок, царивший здесь когда-то.
— Ты кажешься неглупым, жрец Витерон, — заметил Крэйн. — Но это, надо думать, лишь видимость. Ты действительно считаешь, что до ухода богов наш мир был лучше? Так мыслит чернь. Только потому, что чернь всегда недовольна своим положением, она мечтает о тех временах, когда ей будет житься лучше, но, поскольку они никогда не настанут, довольствуется сказками о том, как хорошо ей жилось в прошлом. Мне неприятно слышать, что жрецы разделяют мнение черни.
Он намеренно добавил в голос ледяную строгость, Витерон застыл от страха, пальцы, тянувшиеся к блюду, замерли.
— Мой шэл, несомненно, разбирается в этом лучше своего покорного слуги, — зачастил он. — Прошу простить меня, если мой недостойный язык подвел меня. Я лишь хотел сказать, что сами люди, населявшие наш мир во времена правления Ушедших, были более наделены добродетелью, чем те, которые обитают в нем сейчас. Несомненно, славный род Алдион — то немногое, что осталось от былого, чернь же во все времена оставалась чернью.
— Значит, в те времена не было убийств? В те времена не плодоносил тайлеб и фасх не туманил мозг? Верить в изначальную благость человека — это слабость, мой дорогой Витерон, это удел тех, кто, не будучи в силах проявить добродетель самостоятельно, пытается спрятаться за добродетелью толпы. Убийца, приговоренный к погружению в ывар-тэс, всегда будет считать, что изначально, едва появившись на свет Эно, он был безгрешен, лишь независящие от него причины виноваты в том, что ему пришлось взять в руки стис.
— Убийства были всегда, любое зло неизбежно. Но в те времена, когда ныне ушедшие боги смотрели за нами, добродетель имела совсем другую цену, нежели сейчас. В наше время проявление добродетели считается слабостью...
— И это так. — Крэйн хлопнул ладонью по столу. — Мне по душе нрав того времени, в котором я живу, он по крайней мере не спрятан за ложью. Да, добродетель — это слабость. Это всегда проявление слабости человека, попытка вымолить у судьбы или богов дары за то, что он совершал либо не совершал. Но с богами не торгуются, Витерон.
— Однако не каждое доброе дело содержит в своей основе желание получить благо за него, — нерешительно возразил жрец. — Некоторым людям свойственно совершать благо бескорыстно, не ожидая милости богов, мой шэл. Такова их природа.
— Эти люди слепы, но не думаю, что мне жаль их. Они лишь следуют однажды принятым принципам, их действия безотчетны, как действия диких животных. Они творят добро — что ж, это их выбор. Однако всю жизнь они будут зажаты между добром и злом, как между двумя стенами, которые невозможно сломать. Их сила творить добро — это сила оставаться без выхода, навсегда запереть себя в лабиринте греха и добродетели. Сильный человек не станет творить добро, поскольку это не в его природе, однако он не станет творить и зло. Сильный человек живет вне добра и зла, он сам определяет, что для него является добром, а что — злом. Согласись, в такой ситуации сами эти слова теряют смысл, это дает ему свободу делать то, что необходимо, вместо того, чтобы следовать каким-то абсурдным древним представлениям и традициям.
— Мой шэл великолепно разбирается в философии...
— Твой шэл сидит перед тобой, — оборвал Крэйн. — Обращайся к нему.
— Простите, шэл. Я лишь хотел сказать, что ваши суждения необычайно ясны и разумны, однако я, как жрец Ушедших, не могу разделить их в полной мере, — пробормотал Витерон. — Я считаю, что любой человек, рожденный под светом Эно или Урта, должен следовать добру и поступать так, как велят заветы богов. Боги покинули наш мир из-за того, что люди перестали видеть различия, посчитали себя выше богов, дали себе право самостоятельно судить о том, что есть благо и что есть зло. Боги наказали нас, они покинули мир, и теперь все мы обречены бесконечно блуждать в потемках, потеряв свет. Мы молимся им, чтобы искупить вину за это, и таим надежду, что рано или поздно в нашем мире родятся новые боги, которые вновь дадут нам надежду и поведут за собой.
— Ты считаешь, что они дадут новое добро? Оно будет отличаться от прежнего?
— Они лишь обозначат его, укажут направление, мой шэл. Этого будет достаточно для того, чтобы мы отринули грех, в котором живем.
— Ты глуп.
— Мой шэл как всегда прав, — с готовностью согласился Вптерон. — Я недостоин судить о таких вещах. Я пытаюсь это делать лишь в меру своих сил и веры.
— Веры в то, что миром должно править добро? — Крэйн сделал глоток из чаши, чтобы промочить горло. Сегодня фасх не радовал его. — Это суждение карка, а не человека. Вера всегда слепа, она не терпит сомнений. Карки живут стаями и верят своему вожаку, у человека же есть разум, который позволяет ему делать свои суждения. Но ответь мне, если Ушедшие столь стремились к добродетели, почему же они покинули нас, увидев, что добродетель в этом мире уже потеряла цену? Если они отвернулись от нас, значит, надежды уже нет. Не потому ли они освободили свое место, что убедились — нет разницы между грехом и добродетелью, как пусты сами понятия добра и зла? Может, поэтому они и предоставили нас самим себе, что рассудили — добро и зло не два полюса огромного шара, как принято считать, а лишь крохотные частицы внутри каждого из нас?
Витерон заглянул в пустую кружку, несмело наполнил ее на два пальца из кувшина. Если хмель и действовал на него, то это было незаметно, разве что щеки немного порозовели. Сидел он по-прежнему ровно, спрятав под столешницей набухший живот и скрестив на груди руки, словно демонстрируя смирение и покорность шэлу. «Обрадовался возможности набить брюхо, а теперь трусит, — думал Крэйн, поглядывая на жреца. — Теперь-то его пробрало, сообразил, что пустыми словами об Ушедших не отделаешься. Теперь, наверное, проклинает свою доверчивость и коварного шэла, заманившего его в ловушку».
— На все воля Ушедших, — наконец изрек Витерон. — Они сотворили этот мир, и они дали нам знание о том, что есть добро. Сколь мы рождены по их воле, нам остается только следовать ей во всем.
— То есть подчиняться.
— Мой шэл как всегда прав.
— Я вижу, ты все же глупец, Витерон. Твои рассуждения о добре смешны и наивны. Твоя вера — слепое подчинение, а силы разума не хватает для того, чтобы мыслить самостоятельно.
— Каждый из нас грешен, — покорно согласился Витерон. — В том числе и жрецы.
— А я грешен? Я уже спрашивал тебя, но не получил ответа.
— Я уже говорил моему...
— Ты пришел в город не сегодня, — размышлял Крэйн, не глядя на него, — городские ворота должны быть еще закрыты. Значит, должен был хоть что-то слышать обо мне. Чудовище из тор-склета? Так меня называет чернь? Ну же, говори.
Румянец на щеках Витерона подернулся бледностью, потух.
— Что вы, мой шэл... Зачем вы так говорите? Вас любят и уважают в народе, если ничтожные тайлеб-ха и осмеливаются помянуть вас недобрым словом, эти слова не остаются в сердцах тех, кто помнит вас и чтит ваш славный род.
— Ты лжешь мне, Витерон. Лгать в глаза шэлу Алдион опасно.
Витерон согнулся и словно даже стал меньше ростом. Даже его пухлые щеки, казалось, ушли на добрый палец внутрь, кожа посерела, как у мертвеца.
— Боюсь, до меня действительно доходили какие-то слухи, однако я, зная...
— Не думаю, что большая часть этих слухов ложна, — холодно сказал Крэйн. — Чернь всегда преувеличивает, но редко лжет открыто. Ты должен был слышать немало обо мне. Как ты думаешь, если в наш мир придут новые боги взамен Ушедших, что останется мне? Станут ли они судить меня, исходя из тех понятий добра и зла, которые столь крепко закрепились в твоей чернолобой голове?
Витерон залепетал что-то, его голос напоминал бульканье воды в большом кувшине. Крэйн смотрел на него с презрением, тонкие губы искривила усмешка.
— Убирайся. Ты надоел мне, жрец. И я надеюсь, что ты покинешь Алдион быстрее, чем я позову дружину. В противном случае тебе понадобится заступничество всех Ушедших, вместе взятых.
С неожиданной прытью Витерон вскочил из-за стола, оставив недопитый фасх и надкушенный плод туэ. Отвесив несколько быстрых поклонов, он бросился к двери, и его отвратительный раздувшийся живот колыхался на ходу. Крэйн поднял было кружку, чтоб запустить ему вслед, но передумал. В сущности, этот хитрый обжора ничем не хуже остальных. Расчетлив, знает свое место в жизни и не стремится забраться выше. Скорее всего он проживет долго. Но боги, неужели он говорил серьезно? В его голосе была искренность, но не ровная искренность человека, который верит в свою правоту и не боится выставлять ее на показ, а мягкая скользкая искренность неуверенного, но отчаянно надеющегося. Что ж, если таковы внутри все жрецы, у Ушедших просто не было выбора.
Когда на землю упали первые лучи Урта, тор-склет переменился. В мертвенном синем свете восходящего светила он казался еще острее и угловатее, чем при свете Эно, узкие жала башен встали над ним, как огромные шипы, пронзающие небо, непоколебимые и угрожающие. Возвышаясь над городом, он бросал густую жирную тень на шалхи черни.
Но внутри было светло от гроздей свежих вигов, висящих вдоль стен, и всей силы Урта хватало лишь на то, чтобы заглядывать в широкие окна. В большом зале было шумно и людно. Не меньше полусотни человек пировало за большим деревянным столом, оживленные голоса, утробно звенящие, как сталкивающиеся эскерты, почти заглушали музыку виндал. Над столом царил дух фасха и мяса, он перебивал даже едкий запах пота. Здесь были и мужчины, и женщины, в свете вигов их лица казались причудливо искаженными и плоским и, словно они были частью картины, но выпирали за грань холста.
Даже воздух казался необычным, плотным и густым, как соус из плодов туэ, им было тяжело дышать, но он вдыхал в кровь радость и сладкую дрожь.
— Неплохо, — заметил Лат, когда они с Крэйном покинули гостей и отошли в сторону. — Я замечаю, что визиты вежливости к Орвину участились. Каких-нибудь десять десятков Эно назад здесь не собралось бы и половины.
— Это было предсказуемо, — кисло улыбнулся Крэйн, всматриваясь в лица. — Спешат засвидетельствовать уважение будущему шэду. Вот увидишь, их станет еще больше.
— Да, скорее всего ты прав. Не думаю, что среди них многие испытывают теплые чувства к роду Алдион. Однако Орвин не выглядит грустным, хотя думаю, что он прекрасно понимает ситуацию.
— Я бы даже сказал, что он весел. Посмотри на его лицо.
Лат усмехнулся.
— Вижу.
— Всмотрись, он упивается каждой каплей внимания. Глаза, посмотри на глаза... Боги, он ведет себя так, словно уже стал шэдом!
— Будь справедлив к нему, Крэйн. Мы оба знаем, что даже сейчас власти у него больше, чем у шэда, его слово выполняется быстрее, чем слово Риаен. Он воспринимает внимание как должное.
— Жаль, что кроме внимания его мало что заботит.
— Я знаю, как ты относишься к нему, брат, да и он свое отношение к тебе не слишком тщательно скрывает, но тебе придется признать, что как правитель Алдиона он неплохо справляется со своими обязанностями. Лично я не могу сказать, что справился бы и на треть так, как это получается у него.
— Все его управление — умение принимать важный вид и молчать. В такие минуты он похож на сытого шууя...
— Вижу, ты уже успел поговорить с ним сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51