Тавалиск. Плетущий интриги архиепископ Рорнский оплачивает войну. Но ему-то какой прок ждать? Баралис слабел. Притяжение тела влекло его назад.
— Уже уходишь, Баралис? Так скоро? — поддел его младший.
— Еще одно слово, — сказал старший. — Выследи рыцаря и мальчишку и убей их, а мы будем руководить тобой в течении всей войны.
«Согласен», — грянуло над половиной континента, и Баралис уступил зову тела.
* * *
Волосы на затылке у Джека ощетинились, словно у собаки. Было холодно и сыро, дул легкий ветер, но ничто не могло объяснить ощущения, которое он испытывал. Точно темная тень прошла над ним.
Он плотнее запахнулся в свой новый плащ. Небо с каждой минутой становилось все пасмурнее. Темнело, и Джек с дороги, ведущей в горы, видел под собой весь Аннис. Джек решил нее возвращаться к Тихоне — слишком это было опасно: вся округа кишела людьми, ищущими его. Дорога к травнику слишком ужи людная — не меньше сотни человек могло бы узнать беглеца. Джек и так уже свалял большую глупость, отправившись в город. Ведь его приметы, если верить Тихоне, расклеены по всему Аннису.
А вздумав вернуться, он поставил бы под удар и самого Тихоню. Пусть этот человек скрывал от него правду о Мелли — все равно он не заслуживает того, чтобы его ославили изменником. Джек не знал, что полагается за укрывательство военного преступника, — не иначе как пытки, а после казнь.
Он начал подниматься по узкой горной тропе. Он знал, что поступает правильно, не возвращаясь к Тихоне, но на душе все равно было нехорошо. Травник сочтет, что Джек убежал от него в приступе гнева. Что ж, разве не из этого состоит жизнь? Из непониманий, полуправд и сожалений?
Джек сжал губы в тонкую линию, которая могла бы в темноте сойти за улыбку. Очень редко человеку представляется случай заглушить шипящие голоса сожалений.
Много месяцев он, пока не узнал правду о Мелли, терзал себя мыслями о том, что случилось с ней в курятнике. Если бы он только не уходил, думал он. Если бы он не поддался Ровасу. Если бы хальки схватили его, а не ее. А теперь ему дали случай исправить дело. Мелли в опасности, и на сей раз он будет с ней рядом.
Тихоня потому и утаивал от него правду — он хорошо понимал: Джек захочет тотчас же отправиться к Мелли. Возможно, травник догадается все же, почему Джек не вернулся: ведь он далеко не глуп.
Из-за туч показалась луна, и последний свет дня померк. Старуха, с которой Джек говорил утром, сказала, что в Брен ведут две дороги. Герцогская дорога широка и местами пробита в скале — она сужается только там, где это необходимо. По ней путешествуют солдаты и торговцы. Но есть дорога потише — ею можно пользоваться только летом и ранней осенью, она вьется по горам и дает лиг десять крюку: это Старая Козья дорога. По ней ходят только шпионы да пастухи. Джек дал старухе за труды ломоть сыра, а она поцеловала его в щеку сухими как пергамент губами.
За весь день он встретил только одного пастуха. Тот посмотрел на Джека с подозрением, явно приняв его за шпиона. Решив созорничать, Джек принялся пересчитывать его коз, словно это были вражеские солдаты. Пастух уставился на него как баран.
— Ты для кого считаешь — для Анниса или для Брена?
— Ни для того, ни для другого, — ответил Джек, увидев здесь случай поживиться. — Для Града.
Пастух, утвердившись, как видно, в своих подозрениях, важно кивнул и втянул щеки.
— Вон как. Для Града. — Он посмотрел на своих коз, на Джека, на отдаленный горизонт, набрал воздуха и сказал: — А не мог бы ты сократить их число наполовину?
Джек, ожидавший этого, стал разглядывать грубый шерстяной плащ пастуха.
— У тебя ведь есть еще один, праздничный, верно?
Пастух, пахнущий козьим навозом, козьим сыром и козами, поскреб подбородок.
— Так тебе праздничный нужен? — со смесью удивления и облегчения спросил он.
— Нет — тот, что на тебе.
— Так он весь залубенел от навоза.
Джек с трудом подавил смех.
— Ничего, сойдет. — Все лучше, чем окоченеть до смерти на темной стороне горы. Хоть теперь и лето, ночь на времена года не смотрит. В одном легком камзоле и рубашке ему до утра не дотянуть. Джека подмывало забрать у пастуха еще и сапоги — и он забрал бы, будь они ему мало-мальски по ноге.
Пастух отдал плащ и спросил:
— Ну, так сколько у меня коз?
Джек насчитал сорок штук.
— Да что там — такую малость не стоит и упоминать в отчете. — Он взял плащ, пахнущий совсем не так скверно, как ему думалось.
Пастух одобрительно кивнул.
— Моя жена спасибо тебе скажет за то, что ты избавил меня от этой хламиды. Она уж сколько лет старается это сделать.
— Пусть благодарит Град, не меня. — Джек откланялся и ушел, прижимая к себе свой трофей.
Борк, как же этот плащ пришелся кстати теперь! С восходом луны лето как-то сразу кончилось. Ветерок, потихоньку дувший весь день, вдруг озлился и стал пробирать до костей. Джек шел теперь медленнее, то и дело останавливаясь и оглядывая местность по обе стороны тропы. Пора было приискать какое-нибудь пристанище на ночь.
Еды у него благодаря пекарской гильдии имелось на несколько дней, а кончатся припасы — что ж, придется разжиться сыром у другого простодушного пастуха. Джек улыбнулся, представив себе, как тот, первый, заявится к своей жене без плаща. А Ровас научил Джека не только искусству самозащиты. Джек перенял заодно и кое-что из его уловок.
Его внимание привлекло скопление скал — лучшего, пожалуй, ему этой ночью не найти. Он сошел с тропы и направился туда. Ветер, дующий с горы, принес с собой дождь. Первые капли ударили в лицо, за ними последовали другие, и Джек внезапно оказался в самой середине ливня. Он бросился к укрытию, плотно запахнувшись в плащ.
Скалы окружали кольцом небольшую выемку. Она хорошо защищала от ветра, но дождь стекал в нее как в чашу. Джек взглянули на небо. Луна еще виднелась из-за быстро летящих туч — стало быть дождь обещал быть недолгим. Джек решился слезть вниз, слева от него росло несколько молодых деревьев — он нарезал ток и сложил в углубление между камнями, чтобы не лежать на мокрой земле. Другой охапкой веток укрылся сверху. Совсем не уж плохо, подумал он, устроившись среди пахучих летних листьев.
Сон не заставил себя ждать после двух тяжелых дней. Старуха сказала ему, что по Старой Козьей дороге до Брена надо идти с неделю. Быть может, его ноги никогда ему этого не простят, но так или иначе он доберется до Мелли. С этой утешительной мыслью Джек погрузился в глубокий, без сновидений, сон. Дождь, тихо стучавший по его зеленому одеялу, постепенно перестал.
V
Мелли сочла, сколько недель прошло со дня ее свадьбы. Одиннадцать. Неужто так много? Стало быть, ее беременности уже почти три месяца. Она ощупала живот, пробуя, не вырос ли он. Нет, ничего, — она только чуть-чуть пополнела в талии.
Утром Хват доставил ей несколько новых платьев. Мелли испугалась, увидев их: широкие, точно поповские рясы, и, что еще хуже, все в красных тонах. Со дня бичевания в Дувитте Мелли не выносила красного цвета. Эту неприязнь усугубляло то, что и венчалась она в красном. Зато Хват просто обожал красное, и все, что он приносил ей — будь то кошельки, цветы или ленты, — было либо алым, либо рубиновым, либо багряным. И у Мелли не хватало духу сказать ему, что она предпочла бы синий цвет.
Все так добры к ней. Боджер и Грифт пичкают ее разными вкусностями, словно незамужние тетушки. Хват засыпает подарками, как пылкий поклонник, а отец носится с ней точно нянька. Один только Таул дает ей дышать свободно. Он всегда там, по ту сторону двери, на своем подоконнике, — но не вторгается ни в ее мысли, ни в ее время.
То и дело она слышит его шаги за дверью — и знает, что он тоже прислушивается к ней. Как описать чувство, которое вселяют в нее эти шаги? Спокойствие, уверенность — да, но и нечто большее. Гораздо большее. Таул готов жизнь отдать за нее — Мелли знала это так же твердо, как свое имя. Но дело не только в этом. Таул проводит за ее дверью все дни напролет, там же он и спит. К этому побуждает его преданность — но не она, а любовь велит ему подкрадываться к двери и слушать, не плачет ли Мелли.
И та же робкая, невысказанная любовь побуждает ее жить, несмотря ни на что.
Однажды, недели две назад, Таул ушел из дому, не сказав ей об этом. Мелли вышла, чтобы спросить его о чем-то. Когда она увидела, что его нет, сердце ее тревожно забилось. Таул всегда был на месте. Он поклялся никогда не покидать ее — и на один страшный миг Мелли показалось, что он нарушил свою клятву. Никто не знал, куда он ушел. Хвата тоже не было дома. Мелли обуяла паника: без Таула она чувствовала себя уязвимой и одинокой в мире, желавшем ее смерти. Тут хлопнула входная дверь — он вернулся и сразу прочел все у нее на лице.
Оставаясь рыцарем до мозга костей, он сказал только одно:
— Больше я никогда вас не покину.
От этих слов холод прошел у Мелли по спине, и она сказала в душе: нет, покинешь.
Это откровение, как ни странно, сделало ее сильнее. Она сосредоточилась мыслями на себе. Она всегда была сильной, но после убийства герцога как-то перестала полагаться на себя. Tayл заботился обо всем, и она охотно покорилась этому. Со дня отлучки Таула она стала потихоньку вновь обретать самостоятельность. Предчувствие говорило ей, что скоро она останется одна и потому должна быть сильной ради своего ребенка.
Таул любил ее — она поняла это в день своего замужества и по-своему пользовалась этой любовью. Она служила ей утешением в это смутное время. В течение многих недель после дня свадьбы жизнь представлялась ей тусклым сном, и лишь спокойная сила Таула помогла выжить. Его шаги за дверью, его нежная внимательность, а главное, сознание, что он обо всем позаботится, — все это успокаивало ее в долгие часы горя. В дверь тихо постучали, и раздался голос Таула.
— Мелли, вы не спите?
— Не сплю, входите. Меня мутит, как водится.
Таул вошел, улыбаясь.
— Подать вам тазик?
Тазик был кошмаром ее существования — он сопровождал ее по всему дому, готовый к услугам.
— Да нет, не теперь еще.
Таул, подойдя, взял ее за руку.
— Вы слышали — сегодня свадьба Катерины и Кайлока.
— Да, я знаю. — Мелли не хотелось думать об этом. Пусть себе женятся.
— В этом есть и хорошая сторона, — мягко заметил Таул. — Баралис в последние десять дней был так занят приготовлениями что не имел времени разыскивать нас, и на улицах было спокойно.
— Слишком спокойно для города, выдающего замуж свою возлюбленную дочь.
Таул коротко вздохнул.
— Мелли, нам надо уходить. Ночью Хват обнаружил отводной люк, ведущий под стену. Он говорит, что на той стороне стоят всего двое часовых, которых легко снять.
— Нет, я еще не готова. Здесь нам пока ничто не угрожает — вы сами сказали. — Мелли отвернулась. — Вряд ли я смогу убежать, если стража погонится за нами. Я и встать-то не могу, чтобы меня не стошнило. Нельзя рисковать здоровьем ребенка. Грифт говорит, что по прошествии первых трех месяцев меня можно будет увести без опаски.
— Здесь не менее опасно. — Таул взял ее за плечи и повернул к себе. — Нас перестанут искать, только когда поймут, что мы ушли из города...
— Перестанут ли? — прервала Мелли. — Теперь, когда отец брякнул в полной народу таверне, что я жду ребенка, Баралис, по-вашему, прекратит поиски?
— Баралис не властен над Аннисом и Высоким Градом. Мы можем отправиться туда. Если же мы задержимся, весь Север обратится в сплошное поле битвы.
— Ну так ступайте, — с внезапным гневом ответила Мелли. — Ведь ищут, собственно, вас, а не меня. Полгорода думает, что это вы убили герцога. — Но Мелли тут же раскаялась в своих словах и потупила голову. — Простите, Таул. Я сама не знаю, что говорю. От этой беременности я совсем помешалась.
Ей хотелось сказать еще, что мысль о том, что он ее покинет, никогда не оставляет ее, потому у нее и вырвались эти жестокие слова.
Таул приподнял ее лицо за подбородок.
— Мелли, — сказал он, глядя прямо на нее своими голубыми глазами, — я готов на все, чтобы уберечь вас, и, если бы я думал, что мое присутствие для вас опасно, я ушел бы в тот же миг.
Что-то темное, полное муки таилось в его голосе. Мелли понимала, как мало она знает его. Он никогда не говорил ни о я себе, ни о своем прошлом. Знала она только, что он вышел из рядов рыцарей, и только на прошлой неделе, в праздник первого чуда Борка, поняла, какую боль это ему причиняет. В тот день он был точно человек, потерявший свою душу. Но откуда он родом, кто его родные и о чем он мечтает, оставалось неизвестным ей. День и ночь он нес караул у нее за дверью, но, даже переступая порог, никогда не говорил о себе.
Она ступила вперед, Таул раскрыл ей объятия и прижал к своей груди. Она приникла к нему, чувствуя мощное биение его сердца. Ей хотелось сказать, чтобы он никогда не оставлял ее, даже если это понадобится ради ее или ребенка блага, но что-то — то ли гордость, то ли чутье — удержало ее от этих слов.
* * *
Джек вошел в город Брен под вечер. Путешествие по Старой Козьей дороге отняло у него десять дней хорошего хода. С погодой ему повезло, если не считать мелких дождей, докучливого ветра и резкого похолодания по ночам. С ногами дело обстояло несколько иначе: он приобрел больше мозолей, чем целая армия на марше, так ему по крайней мере казалось.
Еда у него кончилась три дня назад, притом тогда, когда он сильно проголодался. Входя в юго-западные ворота Брена, он и думал, собственно, только о том, как бы раздобыть немного еды. Тут простодушные пастухи явно не водятся. Придется кого-то ограбить, и после трех дней голодухи ему все равно, кто это будет — возможно, первый же встречный с горячим пирогом в руках.
От размеров города у него захватило дух. Дома здесь строились из камня, кирпича и дерева, иные были в три этажа вышиной. Широкие улицы большей частью вымощены были плоским камнем или булыжником. Лавки, таверны и склады теснились друг к другу, все с яркими вывесками или резьбой над дверью. И над всем этим возвышалась городская стена, отбрасывая длинную тень в сторону востока. Ничего подобного Джек еще в жизни не видывал. Аннисская стена по сравнению с этой казалась кучкой голых камней.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12