https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Он видел ее почерневшее от угля лицо и руки, понимал, что и его кожа тоже постепенно становится в Уигане темнее; но все подавляли ее глаза, устремленные на него и торжествующе сияющие.
Над бровью у нее выступили капельки пота, они покатились вокруг глаз вниз, отчего белки стали казаться ярче, а зрачки темнее, взгляд ее притягивал и тянул куда-то вглубь. Разве должна необразованная девушка быть непременно пустой и поверхностной? В Розе обнаружилась глубина, к которой Блэар был совершенно не готов; и он рухнул в эту глубину. Даже не рухнул: нырнул с головой.
Боль куда-то ушла. Или же Блэар поднялся до таких высот, на которые боль просто не могла вслед за ним забраться. Там, на этих высотах, была только Роза, а сам он, как ему казалось, то с удовольствием исчезал куда-то, то появлялся снова, тело его напрягалось, становилось все тверже, как камень, и она льнула к этому камню, пока их обоих не пронзила дрожь и тела из камня не стали плотью.
— Сколько тебе лет? — спросила Роза.
— Тридцать или тридцать два, что-то около этого.
— Что-то?! Как это можно не знать?
Блэар пожал плечами.
— Я знала, что люди уезжают в Америку, чтобы начать там жизнь заново, — сказала она. — Но не думала, что они настолько забывают все прежнее.
— Я начал очень рано и много чего забыл.
— А где ты сейчас, ты знаешь?
— Да.
Роза зажгла лампу, сделав малюсенькое голубое пламя, и уселась, опершись спиной на горку наваленных в изголовье кровати подушек. Обнаженная, она демонстрировала — если это слово здесь подходит — полное отсутствие стыдливости. Если отвлечься от эмоций — в конце концов, Блэар все же инженер, — у нее было стройное, почти жилистое тело с остроконечными грудями и кустиком каштановых, не медно-рыжих, волос у основания живота. Глаза ее скользнули по собственному телу и встретились со взглядом Блэара, она смотрела не мигая и явно давая понять, что ему еще много с чем придется столкнуться и побороться.
— Я не Уиган имела в виду, — сказала она.
— Я понимаю.
Он сел в ногах кровати, опустив больную ногу на дощатый пол.
— Фло не будет еще час, а возможно, и всю ночь, — сказала Роза.
— И весь дом в твоем распоряжении? Как тебе это удается?
— Это мое дело.
— А ты девушка непростая.
— Тебе нужна была простушка?
— Мне вообще никто был не нужен. Я не за этим сюда пришел. Или, во всяком случае, думал, что иду не за этим.
— Тогда в чем же дело?
— Не знаю. — Он и сам не мог объяснить себе, почему протянул к ней руки. — Единственное, что я знаю, так это то, что твой ненормальный Билл носится где-то по дождю и ищет меня.
— Здесь ты в безопасности.
— Что-то я в этом не уверен.
— Хочешь уйти?
— Нет.
— Вот и хорошо.
В голосах их звучало то возбуждение, какое объединяет двоих, отплывших на маленьком плоту от твердого берега в темноту, в бурное море и не имеющих при этом никакого плана действий. Она ведь ему не ровня, напомнил себе Блэар. Он побывал уже на четырех континентах, она всю свою жизнь провела возле шахты. Однако здесь, в постели, они казались ровней друг другу. И теперь ее претензии на отличие, индивидуальность — вроде бархатной ленты, которую она носила на голове, или даже брюк — уже не выглядели чем-то странным. Взгляд ее свидетельствовал об уме, интеллекте; впрочем, возможно, Блэару просто очень хотелось их обнаружить?
— Ты, наверное, привык жить как важная персона. Сможешь выдержать здесь всю ночь?
— Я привык жить как мертвец. Так что смогу, мне здесь даже очень нравится.
— «Жить как мертвец»? Отличное выражение, я понимаю, что ты хотел сказать. Иногда, когда я на шахте сортирую уголь, у меня возникает такое ощущение, будто я работаю прислугой в аду.
— Не любишь эту работу.
— Нет, почему? Вот работу на фабрике я бы не вынесла. Какой там шум! У меня есть подруги, которые уже почти оглохли. И в воздухе столько хлопковой пыли, что дышать невозможно! А ходить в юбке, когда вокруг все вертится и крутится? Или без ноги останешься, или задохнешься, или помрешь от чахотки. И платят меньше. Нет, мне еще повезло.
— Могла бы работать у кого-нибудь в доме.
— Служанкой! Это, конечно, престижней, но лучше уж я сохраню уважение к себе.
Разговор на время прервался — наверное, потому, подумал Блэар, что они совершенно не знали друг друга. «У нас нет ничего общего, мы не прошли через период взаимного обхаживания, нас просто внезапно потянуло друг к другу, как две планеты, оказавшиеся в пределах взаимного притяжения».
— И сколько служанок ты совратил?
— А скольких мужчин ты соблазнила?
Вместо ответа она только улыбнулась, как будто ее улыбка снимала все вопросы.
— А что, белые девушки действительно чем-то отличаются от черных? Или верно говорят, что в темноте все кошки серы?
— У меня было не так уж много женщин; но все они отличались друг от друга.
— Чем?
— Запахом, вкусом, ощущениями при прикосновении, жестами, походкой, телодвижениями, теплом.
— О Господи, да ты прямо ученый! А у меня какой вкус?
Он погладил рукой ее по боку, провел по животу, потом облизал ладонь.
— Розы. Слегка подпаленной розы.
Она повернулась на бок и легла, опершись на локоть. Брови ее скрывались под спутавшимися волосами, однако лучистые глаза словно разбрасывали вокруг карие и зеленые брызги. И хотя угольная пыль оставила у нее на лице постоянную тень, тело ее отличалось той особой белизной, какая свойственна именно рыжеволосым, а вены ее грудей были такими голубыми, что Блэару казалось, он видит их биение.
Роза провела рукой по его ноге снизу верх и там остановилась:
— Я смотрю, ты снова оживаешь.
Все-таки Роза — необычная девушка, думал Блэар. Он оказался в ее постели после годового голодания, и тем не менее ее страсть была не меньшей, чем его собственная: как будто за одну эту ночь ей, как и ему, предстояло насытиться на всю оставшуюся часть жизни. Она обладала той способностью, что позволяет наделенным ею людям отдаваться страсти, даже заведомо зная, что этим они обрекают себя на вечные муки, лишь бы только рядом был кто-то, с кем эти муки можно было бы разделить.
И она бесспорно была личностью. Не пустым местом, не натурщицей для фотографий на сувениры туристам и не силуэтом, торчащим на шлаковом отвале. Она была личностью в не меньшей степени, нежели любой из Хэнни.
Было ли испытываемое им чувство любовью? Блэар так не думал. Тела их двигались сами с энергией, более похожей на ярость, ударяясь друг о друга, словно одержимые, покрытые потом музыкальные тарелки. Она вонзалась ему в спину ногтями, оставляя глубокие длинные царапины, и глаза его вылезали из орбит, а плечи распрямлялись и напрягались еще сильнее.
Постель была в полном беспорядке, простыни перепутались и лежали поперек кровати. Пространство вокруг оставалось прежним, но на самой постели оно было иным. Здесь был не Уиган. А какая-то совершенно иная страна.
— А ты начинаешь поправляться.
Она уселась на него верхом и отвела волосы со шва на голове.
— В этом и состоял мой план, — ответил он.
— Блестящий план, если только сумеешь не попасться Биллу.
— А это главный пункт плана; по крайней мере, был главным пунктом.
Роза спрыгнула с Блэара и через минуту вернулась с шалью. Она уселась ему на грудь и повернула ему голову набок.
— Что ты собираешься делать? — спросил он.
Роза плюнула ему на пораненное место и принялась сдувать туда угольную пыль с шали.
— То же, что делают все шахтеры, — ответила она.
Глава четырнадцатая
Пьеса Мендельсона для фортепиано закончилась, почти сразу же духовой оркестр заиграл «Вперед, Христово воинство», и на сцену «Театр-ройял» вышли дети в огромных бумажных воротниках и с ватными бородами — они изображали мучеников времен Реформации.
— Дети — шахтерские сироты. Весь сбор пойдет в их пользу, — прошептал Блэару Леверетт. Они стояли в задней части зрительного зала, прямо под бюстом Шекспира, державшего в руке перо. Театр поклонялся Барду, ставил все его произведения, и потому фрески на стенах зала изображали главных героев самых известных его пьес — как трагических персонажей, так и страстных любовников, — а над просцениумом мавр Отелло управлял гондолой, плывущей по Большому каналу.
Блэар пришел с опозданием и стоял, не снимая шляпы, чтобы не видны были посиневшие швы на голове. Он видел сидевшего в ложе Хэнни; высокорослый епископ, казалось, снисходительно наблюдал за тем, как разворачивается простодушная, но в высшей степени забавная комедия.
— Рыжая девочка в самом красивом платье — это королева Елизавета, — пояснил Леверетт, — а та, у которой руки в крови, — Кровавая Мэри.
— Напоминает мне Шарлотту.
— Привязанный к столбу, разумеется, Уиклиф, мученик. Вот почему у большинства ребят в руках факелы.
— Я примерно так и предполагал.
— Будут две части, первая религиозная, вторая культурная.
— Прекрасно, но зачем все-таки Хэнни меня сюда пригласил?
Леверетту явно хотелось уйти от ответа. Немного помолчав, он сменил тему:
— У меня есть список, который вы просили.
— «Женщин, павших впервые»?
— Да. — Леверетт вручил Блэару конверт с такими предосторожностями, как будто передавал комплект французских порнографических открыток.
Два палача в черных балахонах увели со сцены мучеников. Струнный квартет сыграл «Наполни душу мне взглядом Твоим», У.Б.Феллоуз из профсоюза шахтеров отчитался о состоянии Фонда помощи вдовам, и струнный квартет завершил первую часть программы исполнением еще одной пьесы.
На время антракта вся благородная публика Уигана спустилась по лестнице в фойе. Это были люди, чьи экипажи постоянно стояли на Уоллгейт и Миллгейт возле магазинов тканей и дамских шляп, чьи слуги полировали бронзу и подметали каждое утро мостовые, люди, которые вкладывали средства в правительственные ценные бумаги под пять процентов годовых; иными словами, люди, носившие туфли, а не клоги. Какие же усилия затрачиваются на то, чтобы одеться должным образом на подобное благотворительное мероприятие, подумал Блэар: на шнуровку корсетов, на точное, по костлявой фигуре, пришивание крючков и петелек, подгонку кринолиновых каркасов на вихляющиеся талии, навешивание на них нижних юбок; за каждой разодетой дамой стояла толпа горничных с исколотыми, окровавленными пальцами. Конечным итогом всех этих усилий и был поток наряженных в муаровые шелка, фуляр, полушелковые, в утонченный рубчик ткани фуксиновых и гранатовых цветов дам, что фланировали сейчас в сопровождении истуканоподобных, в черных костюмах с широкими галстуками, мужчин, похожих на мертвые сгоревшие деревья. Некоторые из женщин помоложе слегка прихрамывали, подражая принцессе Александре, захромавшей после перенесенного ревматизма. Поскольку у самого Блэара нога еще не прошла, он чувствовал, что вписался в местное общество как нельзя лучше.
Ум его продолжала мучить загадка, что именно должно было проясниться в театре, хотя при этом Блэар и отдавал себе отчет, что вокруг него идут какие-то многозначительные перешептывания. В центре общества находилась леди Роуленд, блиставшая эротическим великолепием женщины, привыкшей к мужскому вниманию. На ее черных, слегка тронутых серебристой сединой волосах удобно восседала украшенная зеленым камнем шляпа. Блэар не слышал, о чем шла легкая, явно шутливая беседа, но хорошо видел, как умело вела ее леди Роуленд, движениями веера управляя разговором и встречая каждую следующую остроту понимающей улыбкой зрелой, сознающей свою красоту женщины. На самой внешней орбите образовавшегося вокруг нее подобия солнечной системы вращался начальник полиции Мун, разодетый в черный сюртук, черные шелковые галуны которого тянулись с плеч до запястий, в руках у него был парадный шлем, украшенный плюмажем из черных страусиных перьев. Блэар полагал, что Муну вряд ли могло уже стать известно о его ночном визите к Розе Мулине, но на всякий случай держался от начальника полиции подальше.
Плотный кружок молодых воздыхателей окружал Лидию Роуленд, и если мать блистала, то дочь ее, прилагая к этому значительно меньше усилий, просто-таки сияла красотой. Веночек из белых роз украшал ее золотистые волосы, оттеняя и подчеркивая голубизну глаз, светившихся кристально чистой невинностью. «Впрочем, невинность ли это, — спросил себя Блэар, — или же полнейшая пустота?»
Он был настолько загипнотизирован созерцанием двух Роуленд, что не сразу заметил стоявших в уголке Эрншоу и Шарлотту Хэнни. Для последней, наверное, вынужденное пребывание в одной комнате с Лидией Роуленд должно было быть сущим наказанием: если кузина ее сверкала, то сама Шарлотта, одетая в строгое длинное платье пурпурных тонов, с небрежно наброшенной на медноватого оттенка волосы черной кружевной вуалью, казалась бледной и бесцветной. Наследницу крупнейшего в здешних краях состояния вполне можно было принять за гувернантку или же за эмигрантку из какой-нибудь малоуважаемой центральноевропейской страны. Рядом с ней стоял Эрншоу, борода его блестела так же, как и его костюм.
В ответ на какую-то реплику Эрншоу Шарлотта наградила его столь ядовитым взглядом, что любой нормальный человек от него немедленно бы смолк; однако член парламента выглядел таким же самоуверенным и довольным собой, как обычно. «Потому-то политиков и убивают, ничем другим их пронять невозможно», — подумал Блэар.
— Так значит, весь сбор пойдет в пользу сирот? — спросил он Левертта.
— Да, специально на устройство для них праздника.
Оркестр тоже спустился вниз и выстроился перед столом, на котором стояли чаши с пуншем и блюда с меренгами. Голубой серж и медные пуговицы формы оркестрантов подчеркивали их специфически английскую розовощекость. Позади стола висели непропорционально большие картины на возвышающие душу сюжеты: «Нагорная проповедь», «Усмирение волн», «Юдифь, держащая голову Олоферна». Блэар вдруг обнаружил, что рядом с ним стоят епископ Хэнни и Лидия Роуленд.
— Как вам кажется, мистер Блэар, «Проповедь» — такая умиротворяющая картина, правда? — спросила Лидия. — Эта толпа, голубое небо, оливковые пальмы и Христос в отдалении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59


А-П

П-Я