" и мчится на Норт-Бич искать всю кодлу или на работу ловить свой поезд, а девчонки повсюду на улицах и в наших барах и вся сцена Фриско это одно безумное кино -- Я вижу себя выходящим на эту сцену, идущим по экрану, оглядываюсь, с опустошением все кончено -- Белые мачты кораблей у подножий улиц.
Вижу себя бродящим по оптовым рынкам -- вниз мимо пустующего дома профсоюзов торгового флота где я так настойчиво пытался получить себе судно, много лет -- Вот я иду, жуя плитку Мистера Гудбара -
Прохожу мимо универсального магазина Гампи и заглядываю в отдел художественных рам где Психея, всегда одетая в джинсы и свитер у которого воротник хомутом и беленький воротничок выложен из-под низу наверх, работает, чьи брючки я бы просто стащил а хомут и воротничок и все остальное просто оставил все для себя и все так слишком сладко для меня -- Я стою на улице и долго смотрю внутрь на нее -- Украдкой проскакиваю несколько раз наш бар (Место) и заглядываю вовнутрь -
18
Просыпаюсь и я на Пике Опустошения и ели неподвижны посреди голубого утра -- Две бабочки соответствуют, мирам гор как своему заднику -- Мои часы оттикивают медленный день -- Пока я спал и путешествовал в снах всю ночь, горы ничуть не сдвинулись с места и сомневаюсь что им что-нибудь снилось -
Выхожу принести ведро снега чтоб высыпать его себе в старую жестяную ванну которая напоминает моего деда в Нэшуа и обнаруживаю что лопата моя исчезла из сугроба на утесе, заглядываю вниз и вычисляю что сползать туда и карабкаться потом наверх будет очень долго а увидеть ее не могу -- Потом вижу, прямо в грязи у подножья сугроба, на карнизе, спускаюсь очень осторожно, поскальзываясь в грязи, смеху ради выворачиваю из земли здоровый валун и пинаю его вниз, он с гулом летит и разбивается на скале и раскалывается надвое и громыхает 1500 футов дальше вниз дотуда где я вижу как последний его обломок катится по длинным снежным языкам и успокаивается у валунов со стуком долетающим ко мне лишь 2 секунды спустя -- Тишина, прекрасная горловина не подает никаких признаков животной жизни, только ели да горный вереск да скалы, снег рядом со мной ослепляет бело под солнцем, я выпускаю вниз на небесное нейтральное озеро скорбный взгляд, маленькие розовые или почти коричневые облачка дрожат в его зеркале, я смотрю вверх и высоко в небе краснокоричневые шпили могущественного Хозомина -- Достаю лопату и остороино поднимаюсь по грязи, скользя -- набиваю ведро чистым снегом, прикрываю запас морковки и капусты в новой глубокой снежной дыре, и иду обратно, вываливая ком в жестяную ванну и плеща водой через края на свой пыльный пол -- Затем беру старое ведро и как японская старуха спускаюсь по прекрасным вересковым луговинам и собираю хворост на растопку. По всему миру стоит субботний день.
19
"Если б я сейчас очутился во Фриско," размышляю я сидя в своем кресле на закате дневных одиночеств, "Я бы купил здоровенную кварту портвейна Христианские Братья или какой-нибудь другой превосходной особой марки и поднялся бы к себе в чайнатаунский номер и опустошил бы половину содержимого в пустую пинту, засунул бы ее в карман, и отчалил бы, по улочкам Чайнатауна наблюдая за детишками, маленькими китайскими детишками такими счастливыми с ручонками обернутыми ладонями родителей, я бы заглядывал в бакалейные лавки и видел бы ни к чему не причастных дзэнских мясников рубящих шеи цыплятам, я бы глазел истекая слюнками на прекрасных под румяной корочкой жареных уток в витрине, я бы бродил везде, постоял бы и на углу Итальянского Бродвея, чтобы причаститься к жизни, голубые небеса и белые облака над головой, я бы вернулся и пошел в китайскую киношку со своей пинтой и сидел бы там потягивая из нее (с этого времени, с 5 часов вечера) целых три часа подрубаясь по прикольным сценам и неслыханным диалогам и сюжетным ходам и может кто-нибудь из китайцев увидел бы как я прикладываюсь к пинте и подумал бы "Ах, пьяный белый пришел в китайское кино" -- в 8 я бы вышел в синие сумерки с мерцающими огоньками Сан-Франциска по всем волшебным холмам вокруг, теперь я бы снова наполнил свою пинту в гостинице и по-настоящему пустился бы в долгий поход по всему городу, нагуливать аппетит перед полуночным пиршеством в кабинке изумительного старого ресторана Сунь Хьон Хунга -- Я бы перевалил через холм, через Телеграфный, и вниз до самого железнодорожного тупика где я знаю место в узеньком закоулке где можно сидеть и пить и лыбиться на огромный черный утес обладающий волшебными вибрирующими свойствами благодаря которым он отражает послания роящегося святого света в ночи, я знаю я пробовал -- затем, прикладываясь, потягивая, снова закручивая бутылочку, я иду своим одиноким путем вдоль по Эмбаркадеро сквозь районы ресторанов Рыбачьей Пристани где тюлени разбивают мне сердце своими кашляющими любовными криками, я иду, мимо креветочных ларьков, наружу, мимо мачт последних судов в доках, а потом вверх по Ван-Несс и переваливаю вниз в Вырезку -- подмигивающие шапито и бары с вишенками в коктейлях, бледные личности старые кирюхи-блондинки ковыляющие в штанах к винным лавкам -- потом иду (вина чуть-чуть на донышке а я торчу и радуюсь) вниз по главной артерии Маркет-Стрит и кабацкой мешанине из моряков, киношек, и забегаловок с содовой, через переулок и в Скид-Роу (там приканчивая свое вино, среди скабрезных старых парадных исписанных мелом и обоссанных и со стеклами вышибленными сотней тысяч скорбящих душ в лохмотьях от Гудвилла) (теми же самыми мужиками которые скитаются на товарняках и цепляются за клочки бумаги на которых всегда находишь какую-нибудь молитву или философию) -- С вином покончено, я иду напевая и тихонько прихлопывая в ладоши в такт своим шагам до самого Кирни обратно в Чайнатаун, уже почти полночь, и я сижу в чайнатаунском парке на темной скамейке и дышу воздухом, допивая в виду у пищевых вкусных неоновых вывесок моего ресторана мигающих на всю улочку, время от времени в темноте мимо проходят чокнутые пьянчуги шаря по земле в поисках бутылок где еще что-то осталось, или бычков, а на той стороне Кирни видишь как в большой серой тюрьме входят и выходят синие копы -- Затем захожу в свой ресторан, делаю заказ по китайскому меню, и сразу же мне приносят копченую рыбу, тушеного цыпленка с кэрри, сказочные пироги с уткой, невероятно вкусные и нежные серебряные блюда (на ножках) с исходящими паром дивами, с которых поднимаешь крышку и принюхиваешься -- с чайником, чашкой, ах я все ем -- и ем -- до полуночи -- может быть потом за чаем пишу письмо любимой Ма, рассказывая ей -- потом всё, отправляюсь либо спать либо в наш бар, Место, чтоб найти всю шарагу и напиться...
20
Мягким августовским вечером я продираюсь вниз по склону горы и отыскиваю отвесное место чтобы можно было сидеть скрестив ноги поблизости от елей и вывороченных старых древесных пней, лицом к луне, к желтому полумесяцу который тонет в горах на юго-западе -- В западной части неба, теплая роза -- Около 8:30 -- Ветерок над озером в миле внизу ароматен и напоминает обо всех тех мыслях что были у тебя насчет очарованных озер -- Я молюсь и прошу Пробуждающего Авалокитешвару возложить свою алмазную руку мне на чело и дать мне бессмертное понимание -- Он Слышащий и Отвечающий На Молитву я знаю что эти дела самообман галлюцинация и чокнутые дела вообще но в конце концов только пробуждающие (Будды) говорили что их не существует -- примерно через двадцать секунд такое вот понимание приходит мне в разум и в серлце: "Когда рождается ребенок он засыпает и ему снится сон жизни, когда он умирает и его хоронят в могиле он снова просыпается навстречу Вечному Экстазу" -- "И когда все сказано и сделано, уже не важно" -
Да-а, Авалокитешвара действительно возложил свою алмазную ладонь...
И тогда вопрос почему, почему, это всего лишь Сила, единая ментальная природа распространяющая свои бесконечные возможности -- Какое странное чувство читать что в Вене в феврале 1922 года (за месяц до моего рождения) то-то и то-то происходило на улицах, как могла существовать Вена, нет даже само понятие о Вене до того как я родился?? -- Это потому что единая ментальная природа продолжается, не имеет ничего общего с индивидуальными прибывающими и убывающими носителями ее пребывающими в ней и в которых пребывает она -- Так что 2500 лет назад был такой Гаутама Будда, который придумал величайшую мысль во всем Человечестве, каплю в ведре те годы в той ментальной Природе которая суть Вселенский Разум -- Я вижу в своей удовлетворенности на горном склоне что Сила обретает восторг и радость как в невежестве так и в просветлении, иначе не было бы невежественного существования бок о бок с просветленным невежеством, чего ради Силе ограничивать себя одним или другим -- либо в форме боли, либо как неосязаемые эфиры бесформенности и безболезненности, какое это имеет значение? -- И я вижу как желтая луна тонет поскольку земля откатывается назад. Я выгибаю шею чтоб увидеть вверх тормашками и горы земли просто те же самые старые висящие пузыръки свисающие в безграничное море пространства -- Ах, если б существовало иное зрение помимо глазного каких только атомных иноуровней мы б только не увидели? -- однако мы видим здесь луны, горы, озера, деревья и разумных существ и только, своим глазным зрением -- Сила наслаждается всем этим -- Она напоминает себе что она есть Сила, вот почему, ибо она, Сила, на самом деле лишь исступленье, и ее проявления видят сны, она Золотая Вечность, вечно безмятежная, сей неясный сон существования просто смуть в своем -- у меня не хватает слов -- Теплая роза на западе становится приглушенным пастельным парком серого, мягкий ветер вздыхает, зверюшки шелестят в вереске и в норках, я меняю отсиженные ноги, луна желтеет и тает и наконец начинает стукаться о самый верхний утес и как всегда видишь силуэт в его волшебном очаровании какой-нибудь коряги или пня похожий на легендарного Койотля, Бога Индейцев, готового завыть на эту Силу -
О что за мир и довольство я испытываю, возвращаясь к себе в хижину зная что мир есть сон младенца и исступление золотой вечности вот все к чему мы возвращаемся, к сущности Силы -- и к Первобытному Восторгу, нам всем он знаком -- Я лежу на спине в темноте, сцепив руки, радостный, а северное сияние пылает как голливудская премьера и на него тоже я гляжу вверх тормашками и вижу что это просто большие куски льда на земле отражающие потустороннее солнце в каком-то дальнем свете дня, фактически, к тому же, силуэт кривизны земной поверхности также виден изгибаясь на ту сторону и вокруг -- Северное сияние, яркое настолько чтобы осветить всю мою комнату, словно ледяные луны.
Какое довольство знать что когда все сказано и сделано уже не имеет значения -- Горести? жалобности которые я ошущаю когда думаю о матери? -- но все это должно быть возбуждено и запомнено, его не существует там самого по себе, и это потому что ментальная природа по природе своей свободна от сна и свободна от всего -- Будто те курящие трубки философы-деисты что говорят "О заметь изумительное творение Господа, луну, звезды и т.д., ты на что-нибуль согласился бы это променять?" не осознавая что они бы этого вовсе не говорили если бы не какая-то первобытная память о том когда, о том что, а том как ничего не было -- "Это лишь недавно," понимаю я, глядя на мир, некий недавний цикл творения Силой чтобы ей самой радоваться напоминая своему безэговому эго что она и есть Сила -- и все это по своей сущности роящаяся нежная тайна, которую можешь увидеть закрыв глаза и впустив вечное молчание себе в уши -- в эту благословенность и блаженство определенно нужно верить, дорогие мои -
Пробуждающие, ежели предпочтут, рождаются младенцами -- Это мое первое пробуждение -- Нет никаких пробуждающих и никакого пробуждения.
У себя в хижине я лежу, вспоминая фиалки у нас на заднем дворе на Феба-Авеню, когда мне было одиннадцать, по ночам в июне, смутный сон, эфемерный, призрачный, давно ушедший, уходящий все дальше, пока не выйдет весь.
21
Просыпаюсь среди ночи и вспоминаю Мэгги Кэссиди и то как мог бы жениться на ней и был бы старым Финнеганом для ее Ирландской Девицы Плюрабель, как мог бы снять домик, маленький полуразвалившийся коттедж весь в ирландских розах среди камышей и старых деревьев на берегах Конкорда и работал бы суровым в спецовке рукавицах и бейсбольной кепке сцепщиком в холодной ночи Новой Англии, ради нее и ее ирландских бедер из слоновой кости, ее и ее зефирных губ, ее и ее ирландского акцента и "Божьей Зеленой Земли" и двух ее дочерей -- Как раскладывал бы ее поперек кровати ночью всю мою и старательную и искал бы ее розу, копи ее бедер, ту изумрудно темную и героическую вещь которой хотел -вспоминаю ее шелковистые бедра в узких джинсах, и как она складывала одну ногу подворачивая бедро под руки и вздыхала когда мы вместе смотрели Телевидение -в гостиной у ее матери в тот мой последний неотвязный приезд 1954 года в октябрьский Лоуэлл -- Ах, вьющиеся розы, речной ил, теченье ее, глаза -Женщина для старого Дулуоза? Невероятно у моей печки в полуночи опустошенья чтоб это было правдой -- Мэгги Приключение -
Когти черных дерев в залитых лунным светом розовых сумерках могут статься и по случаю удержать мне к тому же премного любви, и я всегда могу оставить их и странствовать дальше -- но когда состарюсь у своей финальной печки и птичка рассыплется на своей веточке праха в О Лоуэлле, что подумаю я, ива? -- когда ветра заползают мне в рюкзак и голая спина хандрит голоспинным блюзом и я уйду согбенный по своим похвальным делам и обязанностям в покрытую дерном почву, что за любовные песни тогда для старого лодыря дерзилы туманного Джека О -- ? -- никакие новые поэты не принесут свои лавры медом к моему молоку, насмешки -- Насмешки любви женщины были б лучше я полагаю -- Я бы свалился с лестницы, брабах, и стирал бы себе в реке белье -- насплетничал себе бельевых веревок -проветривал бы себя по понедельникам -- нафантазировал бы себе домохозяйкиных Африк -- наплодил бы себе как Лир дочерей -- выклянчил бы себе мраморное серлце -- но все это могло бы быть лучше чем может быть, одинокие нецелованные губы Дулуоза мрачно кривятся в склепе
22
По воскресеньям рано утром я всегда вспоминаю дом в доме у Ма на Лонг-Айленде, в последние годы, когда она читает воскресные газеты а я встаю, залезаю под душ, выпиваю чашку вина, смотрю таблицу очков а после этого съедаю очаровательный маленький завтрак который она мне накрывает, мне просто надо лишь попросить ее, ее особый способ подрумянивать бекон и то как она жарит глазунью солнечной стороной -- Телевизор не включен еще поскольку в воскресенье по утрам нет ничего достойного внимания -- Я печалюсь когда думаю о том как седеют у нее волосы а ей 62 и будет 70 когда мне стукнет совиные 40 -- скоро она уже будет моей "старенькой мамой" -- в койке я пытаюсь думать как стану о ней заботиться -
Затем пока день удлиняется а воскресенье тащится дальше и горы напяливают благочестивую скучноватую наружность Саббатини я постоянно начинаю думать вместо этого о ранних днях в Лоуэлле когда краснокирпичные фабрики были так полны привидений у реки около 4 пополудни, ребятишки возвращавшиеся домой из воскресного кино, но О печальный краснокирпич и везде в Америке его увидишь, в краснеющем солнце, и облака за ним, и люди в своих выходных костюмах повсюду здесь -- Мы все стоим на грустной земле отбрасывая длинные тени, дыхание обрезано плотью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10