тогда, за несколько часов до собственной смерти, Макмаллен не рассчитывал, что встретится с ними когда-либо в будущем.
Почему? Был ли он так уверен в неотвратимости скорой гибели? Ожидал ли, что несчастный случай произойдет с Паскалем или с ней? А может, тому было какое-то другое объяснение?
Поднявшись со скамьи, она вышла на середину храма и ненадолго застыла перед алтарем, все еще думая о Хоторне и загадочных словах, сказанных им той ночью. Джини задумалась, каково быть воспитанным в католических правилах, а потом утратить веру. Ее собственное детство можно было назвать безбожным, причем во многих отношениях. Поддавшись душевному порыву, она опустила монетку в прорезь ящика для пожертвований и зажгла свечку, какие обычно ставят во исполнение обета. Уже открыв дверь, чтобы выйти из церкви, она оглянулась. Из-за открытой двери по церкви потянуло сквозняком. Пламя свечи затрепетало, словно сжалось, но не погасло.
К ее возвращению Паскаль был уже на ногах. Дом наполнял запах свежесваренного кофе. Сам же Паскаль ползал на коленях по гостиной, проверяя свою аппаратуру и раскладывая по футлярам последние нужные детали.
Когда Джини вошла, он рассеянно обернулся, поцеловал ее руки и вновь погрузился в работу. Джини не уходила, наблюдая за ним. На полу стояли два тяжелых алюминиевых кофра. Внутри них, по отсекам, отделанным черным латексом, были разложены орудия труда Паскаля: сами фотокамеры, спектрометры, наборы всевозможных линз. Среди объективов выделялись два телевика – громоздкие и тяжелые, примерно по полметра в длину. Рядом с алюминиевыми ящиками соседствовали треноги – в длинном чехле черной кожи, который размерами и формой напоминал чехол от ружья.
Джини завораживал тусклый блеск футляров и дисков, исписанных по кругу непонятными цифрами; черные, глубокие зрачки объективов словно гипнотизировали ее. Она наблюдала, как работают руки Паскаля: левая – проворно и быстро, правая – медленно. Он ненадолго отвлекся, чтобы несколько раз согнуть и разогнуть раненую руку, а затем продолжил работу. «Вот оно, оружие Паскаля», – подумала Джини.
Она никогда не любила фотоаппараты – именно за то, что они способны замораживать время. Их техническое устройство было недоступно ее пониманию. Потенциал всех этих фотовооружений устрашал. Линзы, уютно, словно бриллианты, разместившиеся в ящичках, ехидно подмигивали ей. Может быть, именно им суждено зафиксировать правду. Кто знает?
Наконец Паскаль захлопнул все ящики и с улыбкой посмотрел на нее.
Ею овладела нерешительность. Однако, зная, что если уж она собралась ему сказать это, то лучше говорить прямо сейчас, Джини выпалила:
– Паскаль, сегодня я с тобой никуда не еду. Я тебе там не нужна. Лучше я отправлюсь в Оксфорд.
– Что? – выпрямившись, он удивленно вытаращил на нее глаза.
– Я еду в Оксфорд. Что касается фотосъемок, я тебе не помощница. Какой от меня прок? Я еду в Оксфорд, чтобы разобраться со смертью Макмаллена.
– Ты соображаешь, что говоришь, дорогая? – Поднявшись с пола, он взял ее за руку. – Мы должны быть вместе. Разве тебе это не понятно? Я не позволю тебе ехать. Это лишено смысла и небезопасно.
– Нет, Паскаль, я поеду. Я доеду до дома в Сент-Джонс-Вуде вместе с тобой. Это по пути на вокзал. А потом направлюсь в Оксфорд. Нужно же кому-то из нас разобраться с этим. Тебе некогда, значит, остается мне. Ведь мы многим обязаны Макмаллену, разве не так?
– Обязаны? – его глаза неожиданно вспыхнули гневом. – Речь идет о подготовке материала, а не о каком-нибудь крестовом походе. Мы ничем не обязаны Макмаллену. У нас полно времени для того, чтобы расследовать его смерть. Это можно сделать позже. На будущей неделе, например. Господи, да пойми же, Джини, он мертв! Мертв, слышишь? И от твоей поездки в Оксфорд ровным счетом ничего не изменится.
– Всякое может быть.
– Нет, все-таки я тебя не понимаю. Как ты можешь! Все, что мы с тобой до сих пор делали, абсолютно все было нацелено на воскресенье, на это чертово любовное свидание, назначенное Хоторном. – Он захлебнулся, его лицо окаменело. – Ах, да, конечно. Понимаю. Все это почти не касается нашего глубокоуважаемого Макмаллена. Ведь речь всего лишь о каком-то Джоне Хоторне. Прав я или нет?
– А что, если я не верю, будто подобные свидания вообще когда-либо имели место? Нет, ты не ослышался: я не верю, что тебе удастся увидеть там Хоторна или какую-то блондинку, не говоря уже о том, чтобы их сфотографировать. Их там попросту не будет. Нет, Паскаль, ты не дождешься их.
– А откуда тебе это известно? – накинулся он на нее. – Разве ты то же самое думала, когда беседовала вчера днем с девкой по вызову? Нет, ты думала совсем другое. И говорила тоже. Так что же вдруг изменилось? И почему? Я знаю: все из-за этой сволочи Хоторна. Это он заставил тебя передумать… Ну ладно, с меня довольно! Любому терпению приходит конец. Хватит душеспасительных бесед! Хватит споров! Я еду в тот дом. А ты едешь со мной – и точка!
– Нет…
– Господи, да сколько же можно вести разговоры на эту тему?! – В его глазах мелькнуло отчаяние. – Я хочу, чтобы ты была в безопасности. Уже четыре человека распрощались с жизнью. Вчера вечером меня самого чуть не прикончили. Нет, Джини, без меня в Оксфорд ты не поедешь. Я не позволю.
– Ты же знаешь, что не остановишь меня. Я буду в полной безопасности. Оксфорд… Подумаешь, час езды на поезде. Мне всего-то и надо, что поговорить с полицией. Ну, может быть, и с Энтони Ноулзом, если он, конечно, снизойдет до беседы со мной. А потом я вернусь. Уже рано вечером приеду обратно и с вокзала – прямиком к тебе. Все равно до полуночи ничего не случится. Если верить тому, что мы слышали, свидание назначено на полночь. Когда я вернусь, у нас в запасе будет еще несколько часов.
– Нет. Ты прекрасно знаешь, что я не смогу проводить тебя. Мне нужно установить камеры, а на это нужно время. Я должен дождаться нужного момента… Джини, обещаю, первое, что мы с тобой сделаем в понедельник, так это отправимся в Оксфорд, если уж тебе так нужно. Все равно ты там ничего не узнаешь. Неужели нельзя подождать?
– В том-то и дело, что нельзя. Я это сердцем чувствую, – положила она ладонь на грудь. – Такая поездка в любом случае имеет смысл. Мы убьем сразу двух зайцев: я разберусь с Макмалленом, а ты с Хоторном. К шести вернусь.
– Нет! Давай-ка говорить начистоту, – ледяным голосом резко оборвал он ее. – Так я работать не могу. Постоянные споры, идиотские планы, какие-то изменения в последнюю секунду… Ты права, не в моих силах заставить тебя отказаться от задуманного. Ну хорошо, тогда я прошу тебя – слышишь? – прошу: не делай этого.
– Паскаль, я должна. И думаю, что в этом случае я права.
– Значит, ты не хочешь послушать меня? Мое мнение, мои чувства, мое беспокойство за твою безопасность – все это чушь для тебя?
– Ты же знаешь, что это не так.
– А что я знаю, в самом деле? – уставился он на нее. – Мне начинает казаться, что я вообще не знаю тебя. Сперва прошедшая ночь. Теперь вот это. Я люблю тебя, Джини, и только поэтому прошу в последний раз: останься со мной, не нарушай наших планов…
– Нет, – ответила Джини. Воцарилась долгая, напряженная тишина. Паскаль отвернулся.
– Очень хорошо. – Он наклонился, поднял свои ящики и перенес их ближе к двери. – В таком случае с возвращением можешь не торопиться. Оставайся в Оксфорде сколько душе угодно.
Опять наступило молчание. Джини, не отрываясь, смотрела на него.
– Ты это серьезно? – спросила она.
– Вполне.
– Значит, таковы твои условия?
– Совершенно верно.
– Отлично. – Она закусила губу, едва сдерживая слезы. – В таком случае ты не оставляешь мне иного выбора. Я еду с тобой в тот дом, а потом отправляюсь в Оксфорд. И не надо меня шантажировать, Паскаль.
– Как ты можешь говорить такое! Да как у тебя язык поворачивается! – Паскаль шагнул к ней, и на секунду ей показалось, что он готов ее ударить… или обнять. Однако его намерения так и остались тайной, поскольку в последний момент он сдержался. Они стояли, глядя друг на друга, – оба бледные от душевной боли.
– Паскаль, – произнесла она умоляющим тоном и протянула к нему руку. – Я ни за что не поступила бы так с тобой. Но я действительно должна ехать. Говорю же тебе: это займет всего лишь несколько часов. А потом…
– Уясни себе раз и навсегда: никакого «потом» не будет, – ответил он и вышел из комнаты.
Они добрались до дома в Сент-Джонс-Вуде в десять тридцать утра. За все время, пока они ехали в такси, Паскаль не проронил ни слова. Не заговорил он с нею и по прибытии на место. Поджав губы, он протопал мимо Джини вверх по лестнице так, будто отныне ее для него не существовало. Наверху, в спальне, где некуда было деваться от розовой парчи, он разложил на кровати свои ящики и начал их распаковывать.
Джини следовала за ним по пятам. Ей отчаянно хотелось поговорить с ним, но ни одно из слов, от которых едва не лопалась голова, не казалось ей в такой ситуации подходящим. Паскаль даже не поднял головы, когда она следом за ним вошла в спальню. С потерянным видом она смотрела на него, а затем подошла к окну. Джини попыталась, как и он, сконцентрировать внимание на практических аспектах стоящей перед ними задачи. Она видела, что Паскаль сделал очень удачный выбор. Из этого окна готическая вилла, на которую вывела их Лиз Хоторн, была видна как на ладони.
В каких-нибудь ста пятидесяти метрах отсюда, через открытый газон, можно было ясно рассмотреть как окна задней части дома, так и парадное крыльцо. Вход в виллу, расположенный сбоку, представлял собой пять ступенек, ведущих к заостренному крыльцу в готическом стиле. Никто из входящих или выходящих не мог миновать этих ступенек. Паскаль, подтверждая свою профессиональную репутацию, выбрал идеальную точку для шпионажа.
Она услышала сзади его шаги. Встав рядом с ней, он проследил, куда устремлен ее взгляд, и вручил ей бинокль.
– А у фотообъектива разрешающая способность еще выше, – поведал он вежливым, нейтральным голосом, как если бы говорил с совершенно незнакомым человеком. – Посмотри.
Джини посмотрела. Дверной проем и лестничные ступеньки пугающе приблизились. Она могла разглядеть даже рисунок чугунных перил. Поведя биноклем чуть в сторону, все еще остро ощущая близость Паскаля, она начала изучать заднюю часть здания. Там было три окна – по одному на каждый этаж. Самое верхнее – слуховое, врезавшееся в крышу – было совсем крохотным. То, что располагалось ниже, было побольше. Очевидно, за ним находилась спальня. За занавесками можно было различить смутные очертания мебели. Окно первого этажа давало наилучший обзор. Оно было высоким и широким, да к тому же выходило на балкон, с которого на задний дворик вела лестница. На стеклах играли солнечные блики, но даже они не мешали видеть, что располагалось за оконной рамой: светлый ковер, широкий белый диван, угол стола, ваза с цветами.
– В любом случае там кто-то живет, – произнесла она тем же нейтральным тоном, каким разговаривал с нею Паскаль. – Или намеревается использовать этот дом. В той комнате даже цветы стоят.
Забрав у нее бинокль, он ненадолго навел его на то окно, о котором она говорила, а потом начал разглядывать другие детали. Джини видела, как взгляд его скользит по деревьям сада, окаймлявшего улицу и тупик, которым она заканчивалась. Опустив бинокль, Паскаль озабоченно нахмурился.
– Странно, – пробормотал он.
– Что странно?
– Слишком уж здесь тихо, вот что. Ни машин, ни людей.
– Половина домов здесь относятся к разряду загородных и используются только для летнего отдыха. Помнишь, я тебе говорила? Иногда они месяцами пустуют. К тому же сегодня суббота. Еще рано. Многие до сих пор спят.
– В такой погожий день? Присмотрись, Джини. Как на кладбище.
Джини вновь взяла бинокль, а Паскаль вернулся к своим камерам. Тупик и в самом деле выглядел до странного пустынным. Ни на улице, ни на подъездных путях не было запарковано ни одной машины. Ни одного пешехода. Джини стало слегка знобить. Она посмотрела на часы: скоро пора идти.
Джини отошла от окна. Паскаль не обращал на нее ни малейшего внимания. С подчеркнутой тщательностью он прилаживал к фотокамере телеобъектив. Джини прокашлялась.
– Днем, – начала она, и даже ей собственный голос показался слишком напряженным и фальшивым, – днем это отличная точка для наблюдения. А что же ночью, Паскаль?
– Ты же не веришь, что он вообще когда-либо здесь появится. Так что на твоем месте я бы не очень волновался.
– Неужели и спросить нельзя?
– Если тебе так хочется знать, то темнота не является помехой. Видишь вот это? – Он поднял камеру, посмотрел в видоискатель и что-то быстро подрегулировал. – Спасибо военным. С помощью этой штуковины я могу видеть и в темноте. Как кот.
– При чем тут военные?
Паскаль пожал плечами. От его позы по-прежнему сквозило холодом.
– Нет времени объяснять. Слишком много технических подробностей. Боюсь, не поймешь. К тому же тебе на поезд надо. Смотри не опоздай.
– И все же мне хотелось бы понять, Паскаль.
– Ну, коли так, то слушай.
Паскаль сел на корточки. Разговаривая, он одновременно ловко заряжал фотокамеры пленкой.
– Очень многое в современной фотоаппаратуре появилось благодаря исследованиям в области вооружений. Взять хотя бы инфракрасные приборы ночного видения или приспособление, известное как усилитель изображения. С помощью такой штуки солдат может за полтора километра снять противника из винтовки. В кромешной тьме он легко различит его. Поймав противника в такой прицел, солдат способен попасть ему точно в голову. Перед тем как нажать на спусковой крючок, он может с уверенностью сказать, не следовало ли тому накануне побриться. – Он повел плечом. – В дневное время, конечно, дальность прицельной стрельбы увеличивается. Тогда уже противника можно попытаться достать и за три километра, уж во всяком случае более чем за два. Ну, а в ночное время и полтора не так уж плохо.
– Не так уж плохо? Да это просто ужасно.
– Ясное дело. Это делает убийство чисто клиническим действием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56