Открыв ключом дверь, еще острее почувствовал свою ненужность, никто не вышел встретить мужа и отца. Ольга смотрела телевизор, тупо уставившись в экран, сын Игорь, первоклассник, несмотря на то, что было поздно, сидел и делал уроки и даже не выбежал ко мне как раньше, когда я приходил со службы.
— Оль, я там продуктов немножко принес, — виновато произнес я, но она даже не пошевелилась. Зайдя на кухню, бросил вещмешок в угол и вернулся в комнату.
— Как учеба? — спросил у сына, — Что получил?
— Нормально, — буркнул тот в ответ.
— Что вы все как немые, нечего рассказать? — я начинал злиться, если уж дом становится не домом, а просто местом ночлега, то это уже не семья.
— А что тебе, Максим, рассказать? — начала в ответ заводиться жена, — Что мы не можем для Игоря сдать деньги на обеды в школе и что с собой я ему в школу ничего не могу дать? Что мне нечего одеть и обуть, что сыну надо куртку и ботинки покупать?
— Хватит, замолчи! Сколько можно это обсуждать? Обещают выплатить…
— Да мне твои обещания вот уже где сидят! Денег нет, тебя днями и ночами дома нет, все Родину защищаешь, сын твой опять двойку за поведение схлопотал… — Ольга заплакала и убежала на кухню, где, всхлипывая, тихонько рыдала.
Я уже тоже не мог остановиться, злость и обида душила меня. Игорь сжался над письменным столом в комочек, стараясь не дышать и, надеясь, что его не заметят.
— А ты чего опять? Под зад давно не получал? Я тебя предупреждал, что если еще раз двойку получишь — выпорю, предупреждал? — сын еще сильнее сжался и виновато опустил голову.
— Меня мальчик отвлекал, а учительница мне двойку поставила…
— Вот за это и получишь! — я схватил его за руку, рывком кинул на кровать, развернув к себе задом и, выдернув ремень из штанов, с размаха опустил его на зад сына. Сын тихонько завыл, я бил его снова и снова в каком — то тумане, пока на моей руке не повисла Ольга.
— Ты что? Совсем сдурел? Посмотри на себя, ты же на человека уже не похож, зверь — зверем! Не трогай сына! — Ольга обхватила и прижала рыдающего Игорька к себе, и я вдруг резко почувствовал его беззащитность, боль и обиду на меня.
Я бросил ремень, стыд и боль душевная душили меня. Уйдя на кухню, сам чуть не зарыдал, перед взором стояли умоляющие не бить его плачущие глаза сына. Там просидел до тех пор, пока Ольга не уложила Игорька спать и не зашла на кухню.
— Никогда больше не смей бить сына, — чеканя каждое слово, произнесла она.
Спать легли, так и не заговорив друг с другом. Оля отвернулась к стенке, я в другую сторону. Кровать сына стояла возле нашего дивана, в голове. Игорек спал неспокойно, ворочаясь и вздыхая, а мне хотелось подойти и обнять его, приласкать, чтобы его глаза засветились радостью, любовью и доверием ко мне.
Как уснул, не знаю, просто забылся тяжелым неспокойным сном, в который провалился как в болото.
Из этого неспокойного сна меня вырвал кошмар. Мир рушился вокруг, все качалось, ходило ходуном, сыпалось и вдруг в какие — то доли секунды рухнуло на меня…
Сознание возвращалось медленно. Я открыл, или попытался открыть глаза, но так и не понял, удалось мне это или нет — вокруг была темнота, боль, страх, пыль, гарь…. Пошевелился и сноп острой боли ударил в сознание, от которой я снова чуть не провалился в темноту. Что-то давило на меня со всех сторон, и я понял, случилось страшное. В мозг резко ударила мысль — Ольга, Игорек! Попытался закричать и с губ сорвался не то стон, не то хрип….
Прислушался к своим ощущениям и понял, что дела плохи. Левая рука немного шевелилась, видимо рухнувшими плитами я был прижат к дивану, и подушки давали какую — то свободу движениям руки. Кисть правой руки была раздроблена и зажата рухнувшей плитой. Самое страшное было с ногами, попытки пошевелить ими говорили, что у меня их нет минимум по колено, и жизнь уходила через эти обрубки толчками, ведя отчет последним минутам моей жизни. Наложить жгуты я не мог, так как свобода движений ограничивалась шевелениями левой руки и головы… Головы…! Впереди была ниша, а значит, Игорек мог выжить в этом кошмаре!
Игорек, кровиночка моя, которую я жестоко обидел перед своей смертью и в памяти которого останусь жестоким и сухим человеком! Игорек, прости меня! Ненависть к себе дает мне силы, и я начинаю миллиметр за миллиметром двигать левую руку вперед, к нише. Двигая руку, натыкаюсь на уже коченеющее тело Ольги…. Прости…. Наконец просунул руку вперед и понял, что впереди действительно ниша, образованная рухнувшими плитами.
Сына, верю, что ты жив! Держись! Правая рука, раздробленная и зажатая плитой, держит тело, и не дает мне еще на несколько сантиметров подвинуться к сыну и я остатками сознания и силы воли заставляю тело шевелить правую руку, разрывая сухожилия и мышцы, чтобы освободить ее. Борьба забирает остатки сил, и я снова проваливаюсь в пропасть.
Приход в себя безболезнен, боль не чувствуется, тело легкое и воздушное. Сил нет вообще, и только сознание двигает или пытается продвинуть тело к сыну. Я не могу понять, галлюцинация это угасающего сознания или нет, но мне кажется, что я слышу плач сына, зовущего меня…. Я прошу у него прощения, но понимаю, что никогда не узнаю, простил ли он меня?…
Неожиданно далеко впереди появляется свет, притягивающий и сулящий добро и теплоту, и к которому вдруг тянется все мое существо. Свет сулит встречу со всеми, кого я любил и люблю, и моя душа, свободная от боли и муки бренного тела, рвется к нему ….
* * *
Мне хорошо. Мне не просто хорошо. Я кутаюсь в волнах блаженства, которые ласкают меня. Я парю над землей и ощущение свободы от телесной оболочки наполняет восторгом дух. Вижу, как внизу подо мной немецкая овчарка скребет в стык между плитами разрушенного дома, и находящиеся рядом люди начинают суетиться, пытаясь осторожно разобрать завал. Они волнуются, теперь надо извлечь обнаруженного собакой человека, чтобы в ходе разбора завала его не придавило обломками. Этот человек — мой сын Игорь. Он жив. Он будет жить. И самое главное — он простил меня!… Он крепко держится за руку моего коченеющего тела, и я чувствую, что в этом кошмаре моя рука была для него той единственной ниточкой, связывающей с реальностью, которая помогла ему выжить….
Наконец спасатели прорезали отверстие в плите и осторожно вытаскивают из маленькой ниши маленького мальчика. Он крепко держится руками за окоченевшие пальцы вытянувшегося в его направлении как струна абсолютно седого старика. Неужели это я?…
— Смотри ты — дед, поди…. Как старался к внуку подобраться… — бормочет один из спасателей себе под нос.
Спасатели передают щурившегося от яркого дневного света мальчика врачам, изуродованные тела погибших старика и женщины оттаскивают к другим телам и продолжают свою нелегкую работу…
1995 год. Н-ск. Онищенко Геннадий.
Я был откровенно, как идиот, счастлив. Меня поставили в очередь на квартиру. Я был на подполковничей должности. Я получил звание майора налоговой полиции. Я получал пусть ненамного, но больше, чем равный по должности армейский офицер. Но самое главное — я любил свою работу.
Каждое утро я летел на службу, как на крыльях. Не было, как в армии дебилизма, когда каждый, кто выше по должности, лезет тебя поучать тому, в чем сам не разбирается. Свобода окрыляла, дала толчок творчеству, и мы как малые дети по уши окунулись в изучение тонкостей работы спецназа.
К моему удивлению оказалось, что я специалист высокого класса по вопросам вооружения, способам и приемам ведения боя на средней и дальней дистанции, организации охраны стационарных постов, обеспечения безопасности автоколонн и прочим вопросам, которые вплотную решал в бытность своей службы в армии. Все это было пропущено через горнило трех локальных войн и ясно мне как дважды два.
Но еще большего я не знал. И чем больше занимался со своими подчиненными, тем сильнее убеждался, что все знать и уметь невозможно. В любом спецподразделении нужна жесткая специализация. Мы определили дисциплины, общие для всех сотрудников физической защиты и требовали от них отличной физической формы, высококлассных навыков скоростной стрельбы и стрельбы навскидку на короткие расстояния.
В остальном, исходя из личных навыков, способностей, предрасположенности и физического развития каждого сотрудника, разделили их на боевые «двойки», «тройки» и «четверки». Основной боевой единицей была «двойка».
«Двойка» комплектовалась по принципу психологической совместимости и физической подготовленности. «Двойка» тренировалась на захваты и задержания «подозреваемых лиц» в помещении, в ограниченном пространстве, на улице, работала на зачистку и осмотр помещений, упражнялась в вопросах обеспечении безопасности охраняемого лица и прочих необходимых вопросах. И помимо этого специализировалась в каком-то одном направлении. Одна «двойка» специализировалась в горно-штурмовой подготовке, другая в снайперском деле, третья в минно-взрывном деле и так далее.
Мы громко заявили о себе на годовщину налоговой полиции, к которой подготовили показное занятие, и на которое пригласили представителей всех силовых структур. После него нас, как равных, признали все силовые структуры. Не знаю, что приглашенные руководители МВД и ФСБ сказали нашему руководству, но заместитель начальника нашего управления сказал:
— Мы думали, что вы дебилы, которые балдеют в спортзале, а вы оказывается, что-то умеете!
Начальник оперативного отдела был потактичнее:
— Все знали, что мы очень умные, теперь все знают, что мы еще и очень сильные!
Начальник Управления налоговой полиции полковник Ишаковский был типичным «умником», прямо излучающим из себя физическую немощь. Видимо в детстве его часто били, потому что у него сформировался какой-то комплекс неполноценности, заключающийся в шизофреничном стремлении набрать самых лучших бойцов рукопашного боя и постоянно подчеркивать перед всеми, что они всегда стоят за его спиной, и готовы выполнить его любое распоряжение. По характеру был мнительным, подозрительным и мстительным, относящийся к другим людям, как к дерьму, но сам по характеру абсолютно безвольный, неспособный принять решения и добиться его претворения в жизнь. И считающий себя незаслуженно обиженным, так как был глубоко уверен, что заслужил и должен быть генералом, а ему генерала не присваивают! В общем, имел все задатки «большого» начальника.
Я верил в то, что налоговая полиция — непродажный орган и гонял своих подчиненных, готовя к «войне» с криминальным миром, так как рано или поздно, мы должны были с ним перехлестнутся.
Но однажды эта сладостная эйфория окончилась. На должность начальника одного из оперативных отделений Управления пришел молоденький мальчик с гонором, по фамилии Анцупик, только год назад окончивший университет и получивший диплом о юридическом образовании. На служебном совещании начальник Управления полковник Ишаковский представил его как специалиста-юриста экстра класса, год проработавшего помощником по правовым вопросам полномочного представителя президента в нашем регионе.
Я все могу понять, но когда на подполковничью должность начальника отделения государственной структуры приходит молоденький мальчик без жизненного опыта, без опыта работы и ему сразу присваивают звание старшего лейтенанта, при этом выясняется, что полковник Ишаковский этому Анцупику неровно в попу дышит, уж извините! Здесь, если здраво рассудить, могут быть только три варианта объяснения этого — либо они голубые, либо Анцупик устроен по блату на службу, либо кто-то для чего-то дал команду Ишаковскому взять Анцупика на работу.
Так как я не люблю ходить вокруг да около, тем более у нас это в спецназе никогда не было принято, как-то встретив Анцупика в курилке, решил пошутить и напрямую спросил его:
— Владимир Викентьевич, скажи мне прямо — ты человек металлургического комбината?
— Какого комбината? — сначала побледнел, потом вдруг покраснел Анцупик.
— Ну, как какого? — нагло продолжал я, — градообразующим предприятием нашего края является металлургический комбинат. Его руководство заинтересовано, чтобы везде были его люди. К примеру — бывший начальник службы безопасности комбината Зайкин стал Главным судебным приставом края, логично предположить, что он в первую очередь защищает не государственные интересы, а интересы комбината. Вы были помощником полномочного представителя президента в крае, который, как всем известно, тоже является человеком комбината, и был назначен по его протекции. Значит, вы тоже являетесь человеком комбината. Будучи помощником представителя президента, вы получали, я думаю, большую зарплату, чем будете получать здесь. Значит, вы пришли сюда не сами, а были посланы комбинатом для защиты его каких-то интересов. Правильно?
— Между прочим, я на комбинате ни разу не был, — Анцупика колотила мелкая нервная дрожь, — и никогда на комбинат не работал.
Он повернулся и чуть не бегом пунцовый выскочил из курилки.
Через час все и началось. Меня срочно вызвал начальник отдела. Когда я вошел к нему, он сидел хмурый и злой.
— Что там случилось? Что ты Анцупику наговорил?
— Товарищ полковник, а что случилось? — задал я ему встречный вопрос.
— Гена, ничего не случилось, просто меня вызвал начальник Управления и отодрал за тебя. Что ты сплетничаешь про Главного судебного пристава края, про Анцупика, про него.
— Так вот оно что! — расхохотался я и подробно пересказал ему мой разговор с Анцупиком.
— Ну и дурак же ты! Что ты лезешь, куда не надо? Ты хоть понимаешь, в какое дерьмо вляпался? — заговорил начальник отдела на повышенных тонах, — Ишаковский сказал мне передать тебе, что если ты такой умный, должен молчать и не высовываться, а будешь языком трепаться, то у них хватит возможностей устроить тебе веселую жизнь. К примеру, подкинут наркотики, и сядешь в тюрьму. Пока разберутся что к чему, хлебнешь тюремной жизни.
— Ох, козлы! Значит, они действительно работают на комбинат. И получается, я тоже работаю не на Родину, а на этот драный комбинат в лице всяких Ишаковских и Анцупиков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22