— Ну что ж, — раздумчиво сказал Михаил. — Уж раз машину привезли, значит, наверняка от кроют… Одна надежда, что в самом деле испортится…
Снаружи за стеной загрохотало, и тут же через отверстие на желоб и железную решетку посыпались каменистые комья глины. В тепляк шумно ввалился толстый мужик с коротенькими ножками и ручками. Это был ровняльщик. Он с силой бросил в угол лопату и крикнул тоненьким, почти визжащим голосом:
— Опять лясы точите, а работу псу под хвост? Смотрите, кому работа не по нутру, тот ведь здесь долго не задержится!
Женщины засуетились, и места у теплой печки быстро опустели. Из-под моста, через протянутую над железной решеткой вашгерда трубу, яростно плеснулась в деревянный желоб вода и, не сумев пробиться вниз сквозь комья глины, рассыпалась брызгами во все стороны. Женщины встали по обе стороны вашгерда, разминая лопатами куски породы на решетке и выталкивая отделившиеся от глины камни. Порода помельче проходила к головке вашгерда, а от головки к низкому ящику с набитыми на него решетками. Ровняльщик все горячей размахивал коротенькими ручками, кричал то на одну женщину, то на другую, стараясь заглушить тонким голоском и лязг лопат, и шум воды, потом обернулся к спокойно курившему в сторонке Михаилу. Увидев, что Михаил не обращает на него никакого внимания, он подкатился и заорал:
— Тебе что, не —вкрутили еще мозги в тех краях? Так еще вкрутят, не сумлевайся! Всех мужиков на прииске с толку сбил, теперь к бабам пришел смуту сеять? Иди на место, что стоишь?
— Не пищи, побереги горло, а то как бы не охрип, — усмехнулся Михаил, попыхивая труб кой. — Я пока еще на оба уха слышу, не глухой, понял? И заруби себе на носу, если ты своим писком мышиным бабу спугнешь, то в этом ни какой твоей заслуги нету, потому как баба на то и пугливая, что не мужиком родилась, а то еще па такую когда-нибудь нарвешься, что и от бабы не поздоровится! Не баба я тебе, а потолковать со мной придет охота — можешь и шепнуть, я доходчивый, нечего зря пасть-то разевать — Он стряхнул пепел и затянулся. Ровняльщик побагровел и хотел было отойти, но Михаил продолжил: — И потом — что это ты вздумал мне указывать? Я и без тебя знаю, когда мне свою работу начинать, мне указчики ни к чему! Так что греби отсюда, пока цел, ясно? Греби, греби! — добавил Михаил, заметив, что ровняльщик не может двинуться с места и как будто ищет, что ему ответить. — А то ведь я и помочь могу, когда ноги сами не ходят!..
Ровняльщик быстро отошел и, взяв деревянную мотыгу, стал мешать песок, проходящий с водой через решетку. Михаил постоял еще немного, вытряс пепел из потухшей трубки, усмехнулся и медленно направился к дверям. У дверей он еще раз обернулся и, встретив злобный, насупленный взгляд ровняльщика, вдруг сделал такое движение, будто хочет к нему броситься. Ровняльщик отпрянул, споткнулся об ящик и с грохотом полетел на решетки. Михаил громко рассмеялся и вышел, хлопнув дверью. Женщина в черном платке прыснула в кулак, краснощекая толстушка, зажав рот ладонью и согнувшись пополам, отвернулась, прислоняясь к стене и трясясь от хохота.
Ровняльщик, чертыхаясь, поднялся с решеток, отряхнулся и тут только заметил неподвижно стоящего в углу парня. Он поманил Хисматуллу пальцем.
— Это тебя, что ли, из конторы прислали? — спросил он, тыча в грудь Хисматулле пальцем.
— Да…
— На какую работу?
— Мне ничего не сказали…
— Так пойди узнай, нам тут бездельники не нужны! — напыжился ровняльщик, но, увидев, что растерявшийся Хисматулла в самом деле направился к дверям, окликнул его: — Ладно, иди сюда, слушай в оба уха! Снаружи будешь работать, зонт расчищать, — только смотри у меня! — он поднес к лицу Хисматуллы кулак. — Если будешь по его указке работать, в два счета с работы уволю, понял? Совсем совесть потерял, каторжник, взяли на свою голову, а ему хоть бы хны! Станет с тобой разговоры говорить — не слушай смутьяна, у него разговоры опасные, за них знаешь, куда угодить можно?
— Куда? —спросил Хисматулла.
— А вот угодишь, тогда узнаешь! Хватит, иди, некогда мне тут с тобой! — Ровняльщик махнул рукой и тут же с руганью набросился на толстушку: —Живее, живее поворачивайся! Не видишь, что ли, ослепла? Порода-то застряла!
Женщины засуетились, громче заскрежетали лопаты, ударяясь о камни…
Выйдя из тепляка, Хисматулла замерз еще больше, чем ночью. Ил и галька забили деревянный желоб, тянувшийся от тепляка к реке, и, растерянно стоя над ним с лопатой в руках, Хисматулла не знал, что ему делать. Михаил, возивший к отвалу на тачке камни, подошел и тронул его за плечо:
— Что, браток, зубами стучишь? Одежонки— то получше нету? — Хисматулла покачал голо вой. — А сам откуда?
— Сакмаево, — еле выговорил дрожащими губами Хисматулла.
— А работу эту знаешь? Нет? Ну, гляди, лопату нужно держать вот так, а спину вот так наклоняй, а иначе устанешь быстро, к ночи руки— ноги отвалятся… Вот, смотри, как я.
Михаил взял у парня лопату и стал, как ложкой из тарелки, вычерпывать из зонта пустую породу. Движения его были размеренны и вроде бы неторопливы, двумя гребками он наполнил тачку и, поставив лопату, повез тачку по доске к отвалу, ловко опрокинул ее, и камни отлетели далеко в сторону.
— Понял, как надо? — спросил он, снова по давая лопату Хисматулле. — Главное, браток, не тушуйся и с хмырем этим, что в тепляке, не связывайся, держись от него подальше, а при ставать станет — построже говори, хочешь, на меня сошлись, а то он у нас любит новеньких поприжать да над бабами покомандовать, а как кулак ему покажешь — тут он хвост поджал!
«Каторжник — это ведь тот, кто людей убивает, — мучительно думал Хисматулла. — За что ж тот его каторжником обзывает? Не похож он на убийцу, приветливый такой, веселый и работает хорошо…» «Смутьян» все больше нравился ему, он покраснел от удовольствия, когда Михаил опять хлопнул его по плечу и сказал:
— Ну, хватит, так спину сломать можно! Идем-ка, к нам в гости обед пришел!
— Кто? — не понял Хисматулла:
— Обед, обед! — весело показал руками Михаил. — Кушать, шамать, хлеб, понял?
Отойдя от вашгерда, женщины расселись возле печки, достали из мешочков полумерзлый хлеб и ели его, макая в соль и запивая кипятком. Ровняльщик, сидя ко всем спиной, вытащил из кармана бутылку молока. Хисматулла снова забился в свой угол, стараясь не глядеть на обедающих. Но Михаил подошел к печурке, открыл дверцу, выкатил кочергой черные, полуобгоревшие картофелины и обернулся к нему:
— Иди сюда, чего в угол залез? Картошки хочешь?
— Я уже ел, спасибо, — по-башкирски ответил Хисматулла.
— Да я по-твоему, браток, не кумекаю! — рассмеялся Михаил, перекатывая горячие картофелины с руки на руку — Иди, иди, поешь, как раз по три картошки с половиной на брата получается!
Михаил разломил картофелину, и вкусный запах защекотал ноздри Хисматуллы. «Какой он, этот русский, самому мало, а мне дает», — подумал он.
— У меня есть, — сказал он и, делая вид, что тоже ест, поднес ко рту кулак.
— У тебя не так вкусно, — ответил Михаил и шагнул к парню. — Ну-ка, что там у тебя, покажи!
Хисматулла сделал вид, что глотает, и сильно покраснел. Михаил раскрыл его пустую ладонь:
— Съел уже? Да тебе это мало! На такой работе, и чтоб такой малостью насытиться, да мо роз еще! — Михаил хитро прищурился: — У тебя что там было, хлеб? Ну, так картошка тебе не помешает, идем, идем! — он потянул парня за рукав.
— Чего пристаешь к мальчишке, какое тебе дело? — злобно крикнул ровняльщик.
— Поговори, поговори у меня! — не оборачиваясь, ответил Михаил. — Я тебе пропишу ижицу!
— Бунтовщик! — сквозь зубы прошипел ровняльщик.
— Ну, долго я тебя уговаривать буду? — не обращая внимания на ровняльщика, спросил Михаил. — Или тебе мулла и картошку есть запретил?
— Я уже поел, честное слово, — опустил го лову Хисматулла. — Не уговаривайте меня…
— Ну, как хочешь, — махнул рукой Михаил и опять подсел к печке. Хисматулла заметил, как женщины придвигаются поближе к нему.
— А что, бабоньки, — пожевывая, заговорил Михаил. — Слыхали, что в Оренбурге с одной барыней случилось? Забыл только, как звали, мастерскую она там держала, швейную…
— Расскажи, расскажи, Михаил, — послышалось со всех сторон.
— Злющая была барынька, страсть! Как что не по ней — сразу руки в ход пускала, мастерицы ее не любили, само собой, но боялись крепко — она и иглой могла уколоть со злости! Как уколет, мастерица в крик, а барынька ей: «Чего ты кричишь, милая? Я, мол, не нарочно тебя уколола, а случайно, с кем не бывает…»
— Зверство какое, — тихо сказала женщина в черном платке, сидевшая рядом с Михаилом.
— Зверье — ясное дело… Только взяла она себе новенькую работницу, да такую бойкую, что сама не рада стала. Примеряет ей та мастерица платье, как кольнет ее иглой! Барынька в слезы, а та ручки сложит: «Простите, говорит, Христа ради, нечаянно получилось, больше не буду», — и опять — хвать ее иголкой!
Женщины рассмеялись. Ровняльщик внимательно прислушивался.
— Ну вот, прогнала она ее, стало быть, а мастерица подговорила там всех товарок, и вот на следующий день то одна ее уколет, то другая, барынька прямо из кожи лезла, а они все в один голос: «Простите, мол, нечаянно…» Стала она одну за другой их увольнять, пока всех не уволила в тот же день. А они не уходят, у дверей в мастерской толпятся, и вдруг та приходит, бойкая, самая первая, и говорит: «Чего вы на нее смотрите? Это ж не человек, а собака бешеная, зверюга лютая, уж раз мы все от нее уходим, чего нам терять?»
— Неужто избили? — охнула толстушка.
— Куда там, хуже! — смеясь, проговорил Михаил. — Пристрочили!
— Куда?!
— Портьеры там на окнах висели с двух сторон, занавески такие длинные, вот они взяли ее за подол да низами эти занавески и подшили к юбке ейной, так что юбка вся задралась кверху и панталоны с улицы видать! И не вырвешься, потому как с двух сторон пришили, к каждому окну то есть!.. Только к вечеру ее от тех занавесок отпороли, и крику никакого слышно не было, они ей тряпок каких-то, лоскутов в рот понапихали, а руки за спиной связали…
— Ну, дела, — вытирая выступившие от смеха слезы, сказала женщина в черном платке. — Есть же смелые бабы на свете!
— Ты что это? Опять смута? — угрожающе зашипел ровняльщик. — Ты против кого это? Смотри, все доложу!
— Доложи, да смотри в штаны не наложи! — захохотал Михаил. — Мы тут всем скопом такое на тебя наложим, что хуже той барыньки придется, — сунем в вашгерд вместо породы дало патами разомнем! — Он закашлялся от смеха, достал из кармана платок и приложил руку к груди. Все замолкли.
— Плохо? — участливо спросила женщина в черном платке. — Может, кипяточку?
Михаил помотал головой и, кашляя в платок, отошел и прислонился к стене.
— Чахотка каторжная, — снова прошипел ровняльщик и, оглядев умолкших женщин, вдруг рявкнул: — Хватит! По места-ам!
— Породы же нету, — сказала толстушка.
— Ну и что же? — ворочай кроличьими покрасневшими глазками, повернулся к ней ровняльщик.
— Забойщики еще отдыхают…
— Пусть отдыхают, не ваше дело! — Ровняльщик нагнулся к головке вашгерда. — Пускайте воду! Пока другой работы нет, будем споласкивать!
— Всегда в конце работы споласкивали, — вы ступила вперед женщина в черном платке.
— Делайте, что велят! — взмахнул коротки ми ручками ровняльщик. — Хотите, как те мастерицы, прославиться? Так они уж все за решеткой сидят, у тамошнего урядника в ногах валяются!
Женщины неохотно вставали. В вашгерд с шумом побежала вода. Женщина в черном платке обернулась и, заметив, что уже почти все заняли свои места, молча пошла к желобу.
— Убавь воду, оглохла, что ли? — опять за кричал ровняльщик. — А ты, Дуська, свечу по ближе держи! Да вы что, с ума он вас своими речами свел, я вижу! — Ровняльщик выхватил у толстушки свечу и сам поднял ее над затемнен ной стороной вашгерда. — Вот так надо, поняла? Словно только что на свет появилась, ей-богу!
Короткой мотыгой он сгреб песчаную породу навстречу воде и, ртутью собрав в ковшик золотые крупинки с головки вашгерда, положил ртуть в тряпку и выжал ее обратно в ковш. Блестящие шарики ртути, соединяясь и увеличиваясь, побежали по дну ковшика. Ровняльщик поднял голову. Женщины молча смотрели на него.
— Чего вылупились? — вскинулся ровняльщик. — Все таращатся, таращатся, думают, себе возьму! Спрячь, спрячь буркалы-то, ишь, зенки, будто десять глаз у нее, а не два!
Ворча и ругаясь, он подошел к печке, присел, положил выжимку на железку и поставил на огонь. Железка накалилась, ртуть, подскакивая, рассыпалась в разные стороны, и на железке осталось одно золото. Ровняльщик взвесил его на самодельных весах, послюнявил карандаш, записал все в журнал и, завернув металл в тряпку, сунул его в карман.
За стенкой послышался перестук копыт по бревенчатому мосту, грохот сгружаемой породы.
— Прибавь воды! — заорал ровняльщик, под ходя к вашгерду. — Да шевелитесь, шевелитесь, мухи сонные, вам лишь бы от работы отлынивать!
После обеда Хисматулле стало работать еще труднее. В голове шумело, перед глазами поплыли радужные круги. Еле двигаясь, он наполнял тачку за тачкой и тащил их к отвалу, пока не остановился, наконец, на полдороге, не в силах двинуться дальше.
— Ты что, браток? Так нельзя, отдохни, — по советовал подбежавший Михаил. — Ты еще молодой, береги себя. — Он сильно закашлялся и, схватившись рукой за горло, выдавил с силой: — Не беспокойся, успеем, скоро уже кончится…
Хисматулла слабо махнул рукой и, еле-еле довезя тачку до отвала, опрокинул ее. «Прогонят! — с ужасом думал он. — Только бы выдержать, хоть сегодня…» Подвезя тачку обратно к желобу, он погрузил лопату в воду, подгреб гальку и стал поднимать ее, но руки, как чужие, задрожали, и лопата с плеском плюхнулась обратно в воду. Хисматулла, обессилев, сел, держа лопату за черенок.
— Ты ведь наврал, что обедал, — укоризненно сказал Михаил. — Что ж ты от картошки отказался? Я ж тебе от чистого сердца давал…
Пересиливая себя, Хисматулла молча вытащил лопату с галькой из воды, но, не донеся ее до тачки, уронил на землю и, сев рядом с ней, умоляюще поглядел на Михаила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54