Сайфетдин подошел к ним.
— Ребята, может, сходим в старые шахты, попробуем сами мыть? Все равно дела нету…
Старатели молчали. Потом один из них молча показал на свои рваные лапти:
— А с этим что делать? И есть там нечего… Какая работа без еды? Если бы хоть одежда была или тепляк там стоял, тогда другое дело!
— Ну, так идемте к тем, у кого тепляки есть! — предложил Сайфетдин. — Хоть что-то за работаем…
— Мало там таких оборванцев, как мы, толчется! — сказал один из, старателей, натягивая на ноги не налезающие лапти. — Если б свой тепляк…
— Зимой всегда про тепляки говорим, а летом забываем, — добавил другой. — Вроде той собаки, которая думает: «Дожить бы до лета, из костей дом построила бы!»
— Чем спорить попусту, айда на шахту! — вмешался Сайфетдин. — Хоть на ту, где осенью рыть начали, вдруг там счастье наше лежит?
— А как подавать? Лошади-то нету, и тачки нет! Земля мерзлая, вода далеко, нет, я не пойду! — заявил тот, что натягивал лапти.
— Нас же много! — возразил Сайфетдин. — Можно и на санках подвозить, шахта неглубокая, да и озеро, по-моему, как следует не за мерзло, сделаем прорубь, воду по трубе подведем, — убеждал он.
Скоро четверо старателей поднялись, чтобы идти с ним, пошел и Хисматулла.
Старатели освободили шахту, покрытую сверху жердями, поставили над ней ворот, чтобы поднимать из ямы воду, и приделали корзину. Сайфетдин первым спустился в шахту. Наступила очередь Хисматуллы. Он никогда еще до этого не спускался в шахту и, как только корзина стала погружаться в темноту, почувствовал, что очень боится. Ухватившись за канат обеими руками, он сел в корзину, поднял голову и увидел, как медленно плывет над головой, уменьшаясь, белое пятно света, в котором еще можно было различить серые клочки облаков. Корзина вдруг стала раскачиваться, ударяясь краями о бревенчатый сруб шахты, и Хисматулла сразу вспомнил, как один из старателей наверху посоветовал ему высунуть одну ногу на случай, если корзина зацепится, и тут же перебросил ее через плетеный край. Спустя некоторое время снизу запахло спертым, застоялым воздухом, и корзина стукнулась дном о землю. Ослабленный канат, скрутившись змейкой, улегся рядом с ней, неожиданно вздрогнул, как живой, подпрыгнул, натянулся и в следующую минуту уже тащил пустую корзину вверх.
В шахте было сыро, но довольно тепло. Глаза Хисматуллы привыкли к темноте, он увидел в стороне от ствола шахты, в одном из забоев, еле заметный огонек и двинулся навстречу. Однако не успел он сделать и двух шагов, как сильно ударился головой о подхват. Искры посыпались у него из глаз, и, вскрикнув, Хисматулла навзничь упал на землю.
— Сильно? — спросил подбежавший Сайфетдин. — Больно ушибся? Где? Прости, забыл предупредить, чтобы ты шел, нагнувшись, не сердись…
Хисматулла встал, потирая растущую на лбу шишку:
— Ничего, агай… До свадьбы заживет!
— Ну и ладно! Иди за мной, не отставай.
Забой становился все уже, местами они шли, совсем согнувшись. Сайфетдин, подняв свечу, осветил штрек и осмотрел его. Предохранявшие от обвала подхваты из бревен, крепления и огнева от постоянной сырости покрылись грибками и плесенью. Сверху, звеня, монотонно капала вода. Под ногами скользила глина. Дойдя до конца забоя, Сайфетдин поднес к глазам кусок породы и растер его пальцами.
— Остатки кварцевой жилы, — важно сказал он, поглядывая на Хисматуллу. — Такие вот как раз, когда размельчаются, становятся золотым песком…
— Откуда ты знаешь, агай?
— Поработаешь с мое на золоте, и не то уз наешь! Я начал, когда тобой еще и в материнской утробе не пахло! Правда, нажиться я на этом деле не смог, хоть земля до сих пор не при давила, и за то спасибо… — Сайфетдин взял кайлу, выкопал со дна забоя крупные черные камни и приготовил место для креплений по бокам. Его пальцы проворно и легко скользили по черенку кайлы. Он наполнил корзину породой, запрягся в тачку и потащил ее по темному забою.
— А я? — крикнул ему вслед Хисматулла.
— Побудь пока тут, — глухо отозвался Сайфетдин.
Вернувшись, он с силой бросил об землю пустую корзину.
— Бери лопату! Пошли! Зря старались! — сказал он.
— А что случилось!
— Не отставай!
Поднявшись наверх, Хисматулла увидел мужчину высокого роста, разбиравшего насос по частям. Мужчина был богато одет и сердито бурчал что-то себе под нос.
— Кто это? — шепотом спросил Хисматулла у одного из старателей.
— Это его шахта, — ответили ему.
Мужчина сбросил вниз насос и решетку и обернулся к старателям, кучкой стоявшим в стороне.
— Уходите! — крикнул он. — Хотите, чтобы я позвал урядника? Вечно задарма все получить хотите…
Понуро опустив головы, старатели вернулись в барак…
22
Отчаявшись получить работу на прииске Хисматулла решил вместе с другими старателями отправиться в лес. Может быть, он сумеет на пяться там и хотя бы какое-то время прокормиться. А то, гляди, и заработает немного и вышлет матери деньжат…
До деляны, где, по слухам, нужны были пильщики и дровосеки, они шли целый день. И хот} Хисматулла с детских лет любил лес и вроде становился сильнее, стоило ему очутиться в лес ной чаще и подышать смолистым ароматом, но сейчас он не испытывал никакой радости и даже оживления. Лес, обступивший дорогу, был сумрачным, чужим, точно его заколдовали злые и недобрые духи. И толстые сосны с надвинутым) на брови снежными шапками, и зябкие осины редкими черными листьями, и дубы, шелестевшие шестью, и серые низкие облака, проносившиеся, как дым, над верхушками деревьев, — все это было полно тревоги, таило скрытую опасность. Ветер, налетавший с гор, бросал с маху холодные россыпи снега, бил в лицо, и Хисматулла ежился и кутался в негреющее рванье.
Когда вступили на просеку с торчавшими пеньками, ветер утих и посыпал крупными белыми хлопьями ленивый медлительный снег, и все старатели побелели. Идти стало тяжело, и люди, месившие лаптями снег, тихо и беззлобно переругивались, но скоро замолчали, точно хотели поберечь силы, шли размеренно — след в след.
Лишь к вечеру, в сумерках, запахло дымом костров, послышались голоса возчиков, погонявших лошадей, стук топоров, затем, рассекая тишину, рухнуло, где-то поблизости дерево, и Хисматулла засмеялся, радуясь, что скоро он будет в тепле, под крышей.
— А кто тут работает? Что за люди? — спросил он.
— Безлошадники, с Кэжэнского завода, — ответил Сайфетдин.
Теперь было уже слышно, как шаркают пилы, с треском валятся деревья, и, хотя Хисматуллу окружал тот же лес, ему казалось, что здесь уже не так холодно, как было в пути. Повалив дерево и очистив его от веток, лесорубы с помощью небольших слег складывали бревна на расчищенную от снега и утоптанную площадку, звали подрядчика, и появлялся маленький человечек в телогрейке, суетливо бегал с аршином, ставил зарубки. Лесорубы делали передышку, дымили махрой, от их разогретых спин струился пар.
— Тут артелями сбиваются, чтоб легче было, — пояснил Сайфетдин. — Но для артели нужна лошадь, а так туда и не суйся… А безлошадники все на своем горбу вывозят…
— Как это? — не понял Хисматулла.
— А вон видишь горку? Доволокут туда, сбросят вниз, а потом впрягаются сами в сани и тащат…
Постояв немного, старатели разошлись кто куда. Хисматулла сунулся было к безлошадникам, но они, окинув его хилую и нескладную фигуру, не приняли его к себе. Бродя по участку, он натолкнулся на паренька, сидевшего на пеньке с пилой в руках.
— Ты один, что ли? — спросил Хисматулла.
— Да ну их, сволочей, — паренек сплюнул. — Как будто я виноват, что еще не вырос…
— А давай мы попробуем с тобой…
— А сдюжишь?
Они утоптали снег под высокой, сосной, подрубили ее с одного бока и начали пилить.
Поначалу все шло хорошо и легко — острые зубья пилы вгрызались в дерево, желтые опилки брызгали с двух сторон, но чем пила глубже уходила в древесную мякоть, тем тяжелее было ее тащить. Она часто застревала, гнулась и ныла тупым звуком, но Хисматулла, подражая заправским лесорубам, подбадривая своего напарника, весело покрикивал:
— Тяни живей! Тяни быстрей…
Ему стало жарко от злости и лишних усилий, он остервенело дергал пилу, но чувствовал, что уже выбивается из сил. Осталось допилить совсем немного, когда сосна затрещала угрожающе, качнулась, какое-то время не двигалась, как бы раздумывая — падать или еще повременить, потом, разрубая воздух свистящим ударом, грохнулась в сугроб, подняв облако снежной пыли.
Хисматулла не понял, какая сила отбросила его в сторону, а когда поднялся, отряхивая снег, то увидел своего напарника, побледневшего от страха.
— Ну чего ты?
— Чуть не убило, — просипел тот, словно еще не веря, что он чудом остался жив.
— А пила где?
— Вот, — он поднял и протянул два обломка пилы. — Что теперь будем делать?
Хисматулла чуть не заплакал от обиды, но, взглянув в растерянное и жалкое лицо напарника, сжал зубы, нахмурился:
— Ладно, со всеми бывает, кто впервой… Бери топор!
Они обрубили ветки, очистили от коры ствол и не успели выбрать другое дерево, как стемнело и нужно было идти на ночлег.
В рубленом, барачного вида балагане было тепло и сумрачно. Маленькая железная печка, стоявшая посредине, и освещала балаган и обогревала, но тепло было только тем, кто находился близко около нее. На длинном колене железной трубы, протянувшейся под потолком, уже висели мокрые портянки, от них шел пар, и в воздухе круто замешивался запах пота и давно не стиранных рубах.
Пристроившись на краешке нар, боясь, как бы его не согнали и с этого места, Хисматулла прислушивался ко всему, приглядывался.
— Говорил я тебе, мусульманин — это мусульманин, он всегда поможет правоверному, — с горячностью утверждал человек с острой козли ной бородкой своему соседу. — Кто оказался прав?
Сосед его сидел к Хисматулле спиной и чинил лапти, но, как только он начал говорить, Хисматулла узнал по голосу Сайфетдина.
— Что ты ко мне пристал? Видишь, я лапти чиню, — отвечал Сайфетдин. — Дело не в мусульманине, а в человеке, понял? Рано еще хвалить! Хваленая девушка на свадьбе воздух портит, слыхал? Вон Хажисултан или Галиахмет— бай… Какой мне толк от того, что они правоверные, раз в животе у меня и так и так пусто? Галиахмета хоть тупым ножом режь — кровь не покажется, такой жадный! Чего ж ты этого нового выгораживаешь? Живы будем, поглядим, что за птица этот Рамей, а пока судить без толку…
— Ошибаешься, Сайфетдин-агай! Я его сам видел, он на плохого человека не похож. Улыбнулся мне и сказал: Никого без работы не оставлю…
— Ладно, ладно, — отмахнулся Сайфетдин. Он натянул лапоть на колодку, поддел острием кочедыка сплетение, пропустил лыко через отверстие и постучал по этому месту, чтобы расправить строчку.
— Посмотрим еще, кто прав будет! — не унимался человек с козлиной бородкой.
Хисматулла обратился к нему:
— Агай, скажи, о чем спорите?
— Не спорим, а говорим! — раздраженно ответил тот.
— А чего ты задаешься? — спокойно заметил Сайфетдин. — Тебя по-хорошему спрашивают! Знаешь — ответь, а не знаешь — так и скажи, что не знаю, мол, — и пропустил лыко в новое отверстие.
— Кто не знает, я?.. — человек с козлиной бородкой задохнулся. — Да разве есть хоть что-нибудь, чего я не знаю?! Ведь и эти новости вы узнали от меня! Знали вы, что управляющий приехал? Не знали! Знали, что за крепления вдвойне платить будут? Нет!
Однако скоро, сменив гнев на милость, он отвел Хисматуллу в сторону и стал шептать что-то.
— Балаболка! — тихо сказал Сайфетдин. — Язык, как мочало, обтрепался…
Тем временем человек с козлиной бородкой, разойдясь, стал говорить громче:
— Новый управляющий, Гарей Накышев его зовут, запомнил? Так вот, запомни сразу и другое — он свой, мусульманин, хороший человек. Вчера он из Оренбурга приехал, я его встретил, когда крепы отвозил на санках. Он сам меня остановил, за руку поздоровался, говорит: Салям! Ей-богу, не вру, зачем мне врать? Сам остановил и поздоровался, рука белая, мягкая, веселый такой, все время смеется! Говорит, как тебя зовут, передай, говорит, своим, что нарубленные крепы я все у вас скуплю и за ценой не постою! Вот какой он, наш новый управляющий! По плечу похлопал, говорит, чем занимаетесь, приходите ко мне, у меня ни один без работы не останется…
— И, таких ребят, как я и Мутагар, на работу возьмет? — спросил Хисматулла, указывая на своего напарника.
— А почему нет? Конечно, возьмет! Он свой человек, это сразу видать! А если б не был свой, разве стал бы он с таким, как я, за руку здороваться? .
— И у нас купит заготовки? — спросил один из старателей. — Мы много нарубили…
— Купит! Я сам ему скажу, будь уверен!
— А сколько будет платить, не сказал?
— Я и не спрашивал, как можно? Ты что думаешь, если он со мной за руку поздоровался, он от этого таким, как я, стал? Нет, наш начальник — большой человек, самому Рамею близкий, говорят! А уж богаче Рамея никого нет, все прииски у него в руках!..
— Как Хажисултан? —робко спросил Мутагар.
— Что там Хажисултан, ему и Галиахмет— бай в подметки не годится! Тьфу! Все наши баи для него — сор, не больше! У Рамея знаешь сколько добра? Лошади и коровы тысячами, по тысяче в каждом стаде, вот какой он богатый!
— Сам видел? — не отрываясь от работы, на смешливо спросил Сайфетдин.
— Не видел, говорили мне…
— А не видел, так и не бреши! Он же в Оренбурге живет, где там скот держать? У него в руках золото, плевать ему на твоих коров!
— Ну, плевать… У богачей всегда коровы и лошади есть! Какой же без этого богач? — не сдавался человек с козлиной бородкой.
— Какой, какой! Самый обыкновенный!.. — Сайфетдин посмотрел на собеседника и отложил лапти в сторону: — Давай-ка спать, хватит на сегодня!
— Рано еще!
— Ну и что ж, что рано? И вставать завтра тоже рано. — Сайфетдин накинул на себя армяк и растянулся на нарах.
Старатели разбрелись по своим местам. Одна за другой гасли зажженные в глубине барака сальные свечки, кое-где еще шептались, но Хисматулла уснул сразу, будто провалился в темную глубокую яму. Проснулся он внезапно, среди ночи. Люди все еще шептались. Лежа на нарах и прислушиваясь, Хисматулла ловил обрывки этого шепота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54