Джибрил снял крышку с волшебной лампы Чангиза Чамчавалы и позволил ей с грохотом упасть на пол.
Он спрятал оружие внутри , понял Салахаддин.
— Осторожно, — закричал он. — Здесь вооруженный мужчина.
Стук прекратился, и тогда Джибрил потер ладонью поверхность чудесной лампы: раз, другой, третий.
Револьвер прыгнул в его вторую руку.
И вдруг появился джинн огромного роста, грозный и страшный видом, припомнил Салахаддин. «Чего ты от меня хочешь? Я покорен и послушен тому, в чьих руках этот светильник» . Какая ограничивающая вещь — оружие, подумал Салахаддин, чувствуя себя странно оторванным от происходящего. — Как Джибрил, когда приходил недуг. — Да, правда; самая ограничивающая из вещей. Как мало выбора было у него теперь, когда Джибрил вооружен , а он безоружен ; как сжалась вселенная! Истинные джинны древности имели силу открывать врата Вечности, делать возможным все на свете, совершать любые чудеса, которые только можно пожелать; сколь банален по сравнению с ними был этот современный призрак, это деградировавший потомок могущественных предков, этот немощный раб лампы двадцатого столетия.
— Я сказал тебе когда-то давно, — спокойно произнес Джибрил Фаришта, — что, если бы я думал, что болезнь никогда не покинет меня, что она будет постоянно возвращаться, я бы не вынес этого.
Затем, неимоверно быстро, прежде, чем Салахаддин смог шевельнуть пальцем, Джибрил вставил ствол в собственный рот; и потянул спусковой крючок; и стал свободен.
* * *
Он стоял у окна своего детства и смотрел на Аравийское море. Луна была почти полной; лунный свет, простираясь от камней Скандального мыса к далекому горизонту, создавал иллюзию серебряной тропы, подобной пробору в сияющих волосах воды, подобной дороге к удивительным странам. Он покачал головой; больше он не мог верить в сказки. Детство кончилось, и вид из этого окна был не более чем его старым и сентиментальным отголоском. Дьявол с ним! Пусть приходят бульдозеры. Если старое отказывается умирать, новое не может родиться.
— Пойдем, — услышал он голос Зинат Вакиль за своим плечом.
Казалось, что, несмотря на все свои преступления, слабость, вину — несмотря на свою человечность, — он получал еще один шанс. Не было никакого объяснения фортуне, которая просто существовала. Затем она просто взяла его под локоть.
— Теперь ко мне, — предложила Зини. — Давай выбираться из этого ада.
— Иду, — ответил он ей и отвернулся от пейзажа.
От переводчика

Я не стану поклоняться тому, чему вы будете поклоняться,
и вы не поклоняйтесь тому, чему я буду поклоняться.
И я не поклоняюсь тому, чему вы поклонялись,
и вы не поклоняетесь тому, чему я буду поклоняться!
У вас — ваша вера, и у меня — моя вера!
Коран, сура 109 «Неверные», ст. 2–6
Меня зовут Анна Нэнси Оуэн.
Разумеется, это псевдоним (желающим не составит труда узнать, откуда он взят и что он означает).
Я сделала то, что сделала, потому что ненавижу инквизиторов, какой бы веры они ни были и в какие бы одежды ни рядились.
Я не могу оставаться равнодушной к католикам, запрещающим «Последнее искушение Христа», и к фашистам, сжигающие Хемингуэя.
Я не могу оставаться равнодушной к мусульманам, убивающим режиссеров и переводчиков, и к «Идущим вместе», топящим «неправильные» книги в символическом унитазе.
Я не могу оставаться равнодушной к государственным чиновникам, составляющим списки запрещенной литературы и требующим возвращения тиражей, и к православным церковникам, пытающимся запретить дарвинизм.
И мое отношение к тем, кто пытается законодательно запретить Коран — не лучше.
Человек вправе ознакомиться с любыми источниками, чтобы составить собственное мнение. Он не такое тупое животное, как желают думать власть имущие. Он не такое тупое животное, как старается доказать сам, регулярно игнорируя уроки истории. Он — Человек Разумный. Предостережение Рэя Брэдбери должно оставаться научной фантастикой, а не просачиваться раз за разом в нашу повседневность, как кошмары Джибрила Фаришты — главного персонажа «Сатанинских стихов».
* * *
Когда, долгих восемь месяцев назад, я впервые взяла в руки их английский текст, я была удивлена, ибо собиралась переводить стихи, а нашла роман. Думаю, эта маленькая иллюзия развеялась сейчас у многих русскоязычных читателей, прежде знакомых с названием, но не с сюжетом. Несмотря на то, что роман этот переводился на русский, как минимум, дважды, а первая его глава даже публиковалась в периодике, его переводов нельзя найти в библиотеках, Сети и книжных магазинах: страх перед убийствами, перед терактами со стороны этой самой опасной из современных инквизиций внес эту книгу в список запрещенных даже раньше, чем это успели сделать официальные власти.
Пробежав текст беглым взглядом, я была удивлена еще раз — гораздо серьезнее, чем в первый. Я ожидала обнаружить антиклерикальный памфлет, антиисламистскую публицистику в духе Орианы Фаллачи (как и Рушди, приговоренной Исламом к смерти, но избегнувшей приговора благодаря раку), и потому, как человек, веротерпимый в общем и целом (я не враг Ислама как такового; тем более я — не враг мусульман, некоторые из которых являются моими друзьями; я враг фашизма, и фашизм религиозный ничуть не лучше фашизма националистического, как бы ни прикрывался он Именем Бога), я бралась за его перевод почти неохотно, исключительно гласности ради.
Но я не нашла в «Стихах» никаких «анти». Напротив, я была поражена религиозностью Салмана Рушди: его подлинной религиозностью — духовностью, не отягченной догматами и обрядностью. Той же, с которой я столкнулась, смотря «Догму», «Послание» или «Последнее искушение», читая булгаковского «Мастера» (преемственности с которым Рушди не отрицает). Две смерти — Мирзы Саида (в восьмой главе) и Чангиза Чамчавалы (в девятой) — показывают это со всей очевидностью, на которую только может претендовать Писатель. Бог (кем бы он ни был) любит нас такими, какие мы есть: как детей, созданных по Своему Образу и Подобию; как детей, способных достичь Бога, стать Богом; как Сынов и Дочерей Человеческих. И Силу — силу оставаться самим собой, силу отстаивать свои убеждения — Он ценит, уважает в нас куда больше, чем рабскую покорность.
* * *
Я не профессиональный переводчик. В школе я держалась твердой четверки по английскому, хотя и регулярно путала времена. В университете (я училась русской словесности и потому полагала, что английский мне никогда не пригодится) четверка стала менее твердой, но дожила до выпуска. Но я знаю и люблю русский язык. Я умею подбирать эпитеты и синонимы, обожаю каламбуры и скрытые цитаты, а главное (смею надеяться) — обладаю особым вкусом к Слову: подобно гурману, дегустирующему редкие вина. И потому, добравшись примерно до второй трети текста, я была приятно удивлена в «мистический» третий раз. И поняла, что роман (многие авторские реплики в котором произнесены от лица Дьявола) все же не случайно называется стихами.
Весь текст пронизывают многослойные, многосложные, сплетающиеся, подобно ажурной паутине, рифмы. Не банальные концевые созвучия строк (что обычно и принято называть «рифмой»), а куда более сложные конструкции отзвуков и гиперссылок, связующие роман не только сюжетно, но и образно, словесно, и простирающие свои щупальца далеко за его пределы: в мировую литературу, кинематограф, мифологию, историю, а порою — и в личную жизнь Салмана Рушди. Начав свой путь практически в любой точке романа, ты по цепочке, шаг за шагом, можешь пробраться в любую другую его точку, следуя этому сплетению ариадновых нитей цитат и каламбуров. И если в первой трети романа я поразилась обилию говорящих имен, то ближе к трети последней я пришла к убеждению, что в «Стихах» практически отсутствуют не говорящие: имена почти всех персонажей, упомянутых в романе, отсылают нас к персонажам историческим, либо содержат зашифрованные авторские намеки, либо связываются друг с другом сложными созвучиями и анаграммами. Вот лишь один пример:
В начале романа Джибрил Фаришта и Саладин Чамча падают из самолета с высоты Эвереста. Любовница Джибрила — Аллилуйя Конус — альпинистка, поднявшаяся на Эверест. На Конусную Гору поднимается для встречи с Архангелом Джибрилом Пророк Махаунд (образ которого списан с Мухаммеда и который тоже является инкарнацией Джибрила Фаришты). Любимая жена Махаунда — Аиша. Это же имя носит пророчица из сна Джибрила, ведущая деревенских жителей в Мекку. Деревенского старосту зовут Мухаммед-Дин, а его жену — Хадиджа (как и первую жену Пророка Мухаммеда). Еще один Мухаммед — Мухаммед Суфьян — совершил паломничество в Мекку и приютил Саладина в своей гостинице. Имя его жены — Хинд, как и имя главного оппонента Махаунда (в свою очередь Абу Суфьян — исторический прообраз Абу Симбела, мужа мекканской Хинд). Хинд из Джахилии (Мекки) — жрица богини Ал-Лат, воплощением которой является Императрица Аиша, которую свергает Имам, образ которого списан с аятоллы Хомейни, издавшего знаменитую фетву…
Нетрудно запутаться в этих синицах, пшеницах и темных чуланах дома, который построен Салманом. Цитаты из книг, песен и кинофильмов, строки на хинди, арабском и латыни, названия экзотических растений и блюд, имена актеров и мифических персонажей отрезают роману путь в широкие массы, делая его элитарным, интеллигентским чтивом. И кажется совсем не удивительным поэтому, что в компании «отступников», не пожелавших, словно крысы, покорно идти к морю под дудочку пророчицы Аиши — аристократ Мирза Саид, староста Мухаммед-Дин, брамин Шри Шринивас, жена банкира Курейши и… клоун Осман. «Писатели и шлюхи, — говорит о своих соперниках Пророк Махаунд. — Я не вижу тут никакой разницы». Aurum nostrum non est aurum vulgi…
* * *
На этот труд меня сподвигла, сама того не желая, моя подруга Лена (я позволю себе привести в знак благодарности ее настоящее имя — зная, что по нему не смогут найти ни ее, ни меня). Она попросила меня поискать для нее в Интернете (у нее Интернета не было) литературу по сатанизму, а название «Сатанинские стихи» после присуждения ее автору рыцарского титула в Великобритании было на слуху. Я ошиблась — здесь не было сатанизма, — зато обнаружила, что перевода этой книги нет в Сети, и решила восполнить пробел, следуя собственным — довольно странным — представлениям об этих, традиционно мужских, категориях — Чести и Долге. Втянувшись в работу в середине 2007-го, я обнаружила вскоре, что становлюсь подозрительной, что начинаю оглядываться по сторонам и шарахаться от «лиц нерусской национальности», поддавшись всеобщей паранойе. Я решила, что у меня два пути: бросить перевод или избавиться от страха. Я предпочла второе.
Я рассказала о том, чем занимаюсь, некоторым своим знакомым — тем, кого считала своими близкими: маме, моему парню, нескольким подругам (среди них есть и мусульманка). И случились две вещи: во-первых, благодаря их поддержке, я обрела уверенность в себе и перестала бояться, во-вторых (как в детективе не лучшего пошиба) — узнала, что знаю своих подруг далеко не так хорошо, как полагала. Одна из них, как выяснилось позднее, работала на влиятельную государственную организацию, называть которую я, по понятным причинам, не буду. Ничего серьезного — «внештатный агент», — но у нее оказались кое-какие личные связи повыше, и через нее я смогла не только получить — чуть раньше большинства россиян — информацию о том, кто будет выдвинут в президенты от «партии власти», но и выяснить, что в переводе «Сатанинских стихов» заинтересованы высокопоставленные лица в Кремле (в связи с созданием так называемого «Всеобщего Антиисламского Фронта») и в Московской Патриархии (понятное дело, в связи с нежелательной «конкуренцией»), и что некое крупное издательство собирается анонимно издать один из уже имеющихся переводов в ближайшее после выборов время.
Это снова чуть было не заставило меня бросить работу над текстом. С одной стороны, был большой риск не успеть вовремя и закончить перевод после того, как он окажется пущен «в народ», да еще и, скорее всего, с «официозными» предисловиями. С другой — не хотелось чувствовать себя марионеткой в руках государства, выполнять волю власть имущих. Но потом я уяснила для себя одну важную вещь: я не должна действовать так, как хотят от меня другие; я не должна действовать и наперекор тому, чего хотят от меня другие; я должна действовать так и только так, как хочу я сама, как считаю нужным, правильным. И я продолжила, и даже успела раньше, чем власти. Может быть, теперь они будут сердиты на меня так же, как и мусульмане:)
Через друзей-анимешников я вышла на некоторых молодых переводчиков, заинтересовавшихся моим проектом. Поскольку они были из разных точек бывшего Советского Союза, мы договорились о «развиртуализации». Встреча была назначена в начале года «на нейтральной территории»: в Екатеринбурге, возле дома известного переводчика, рок-поэта и (до самой своей смерти) редактора специализирующегося на «скандальных книгах» издательства «Ультра-Культура» — Ильи Кормильцева. Мы учредили «Тайный Клуб Хитоши Игараши» (в честь японского переводчика «Сатанинских стихов», убитого исламистами) и объявили Джихад (Священную войну) «современной инквизиции», в какие бы одежды она ни рядилась (то, что начали мы с Ислама, лишь отражает современное положение дел в мире). Мы поклялись друг другу, что нашим оружием будет только Слово. Мы провозгласили нашим «почетным руководителем» Хитоши Ирагаши, а нашими «шахидами» («мучениками за веру») и почетными членами — Тео ван Гога, Ориану Фаллачи и Кронида Любарского. Мы договорились, что нашим общим псевдонимом станет «А. Н. Оуэн» (Анна Нэнси — для женской половины, по нику, выбранному мною изначально, и Алек Норман — для мужской). Настоящих имен друг друга не знаем даже мы сами. За время, прошедшее с нашей встречи, один из нас перевел с голландского субтитры к десятиминутному фильму «Покорность», за который был убит его режиссер Тео ван Гог, а другая — несколько стихов (скорее феминистических, чем антиисламских) бенгальской писательницы Таслимы Насрин, за голову которой, как и за голову Рушди, исламские фундаменталисты назначили награду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84