Scan Ustas, OCR Miledi, Spellcheck Марина
«Моя подруга всегда против»: Фантом Пресс; М.:; 2006
ISBN 5-86471-385-6
Оригинал: Mil Millington, “Things My Girlfriend and I Argued About”
Перевод: Сергей Рюмин
Аннотация
Вы когда-нибудь спорили со своей половиной до хрипоты в голосе? Нет?! Что, и дверью не хлопали никогда, не найдя аргумента? Ну тогда, вам вряд ли стоит читать эту книгу. Остальным же настоятельно рекомендуется, поскольку «Моя подруга всегда против» – настоящая энциклопедия взаимоотношений мужчин и женщин, которые, как давно известно, прилетели с разных планет. А еще это острейшая комедия о нашей жизни, правдоподобная до оторопи и смешная до колик.
Жизнь Пэла устоялась. Маленький домик, пара смышленых деток, подруга жизни немецкого происхождения и работа не бей лежачего. Урсула с Пэлом ведут бесконечную словесную битву, парочка не согласна буквально во всем, но это лишь издержки счастливой жизни. Которая в одночасье меняется, когда босс Пэла внезапно исчезает, и тому приходится занять его место. Тут-то и выясняется, что мир буквально переполнен вещами, которые запросто могут свести вас с ума, а дрязги с любимой женщиной – это воплощенный рай…
У комедии «Моя подруга всегда против» довольно необычная судьба. Еще до того, как книга была издана, ее прочитало, ни много, ни мало, два миллиона человек. В течение нескольких лет журналист вел Мил Миллингтон интернет-дневник своих отношений с подругой, который стал настоящим бестселлером всемирной паутины.
Мил Миллингтон
Моя подруга всегда против
Посвящается Маргрет
БЛАГОДАРНОСТИ
Разумеется, сначала мне хотелось бы поблагодарить Сидни и Эйлин Миллингтон, которые, как недавно выяснила наука, оказались самыми лучшими на свете родителями.
За ними следует Ханна Гриффите – лит-агент по профессии, балдежница по призванию, – я бы отдал десять процентов гонорара только за возможность зависать вместе.
Уважительный кивок мистеру Джонатану Нэшу, на чьем примере я постоянно учусь не сдаваться. Джонатан – веселый и умный, он без устали хлопотал в поисках приюта для слепых животных, где из них потом делали дешевый изоляционный материал и пирожки с мясом на экспорт за пределы ЕС.
Наконец, огромнейшее спасибо моей названной сестре и фее Хелен Гарнонс-Уильяме, чудесной издательнице, прекрасному человеку, продвинутому, пусть и не главному в мире, историку рок-н-ролла.
Тонкий красный луч
– Куда, черт возьми, подевались ключи?
Ну вот. Уже опаздываю. А десять минут назад у меня был вагон времени.
Я болтался без дела в промежутке между «рано» и «поздно», выдумывая одно за другим пустяковые и никчемные занятия, добродетельно сопротивляясь зуду самовольно приблизить заветное «пора». Дети, мигом смекнувшие, что на несколько минут я обречен бессмысленно и бесприютно топтать землю, тотчас прилепились к моим ногам – по одному к каждой. И я ходил по дому, волоча ноги, словно на них были башмаки на магнитных подошвах, а мелюзга, подыхая от хохота, брызжа слюнями, палила друг в друга из пальцев-пистолетов, укрывшись за моими голенями, как за колоннами.
А через каких-то десять минут меня трясло в лихорадке опаздывающего. И виной тому были вовсе не дети, но ключи от машины; вернее, ответственный за них – моя подруга Урсула.
– Ну куда, черт побери, куда подевались ключи? – прокричал я в очередной раз с лестницы.
Разум давно покинул меня. Я беспорядочно шарил там, где ключи уж никак не могли заваляться. Проверив все эти невозможные места, я прочесал их по второму кругу – на случай, если в первый раз меня поразила истерическая слепота.
Задыхаясь от изнеможения, глянул через перила, попросил мелюзгу отцепиться и проверил в третий раз. На подходе была последняя стадия бешенства, когда поиски сводятся к распотрошенным подушкам, развороченным половицам и обращенным в труху гипсокартонным перегородкам.
Так и не добившись успеха, я кубарем скатился по лестнице на кухню, где Урсула, укрывшись в коконе невозмутимого безразличия, неторопливо заваривала в кружке чай.
– Ну? – буквально выплюнул я, так меня трясло.
– Что – ну?
– А как думаешь – что? Я тебя уже в третий раз спрашиваю!
– Я не слышала, Пэл. Тут радио работает.
Урсула кивнула на карманный приемник, бубнивший на полке.
– Оно тебя оглушило, да? Где чертовы ключи от машины?!
– Там, где всегда.
– Убью!!!
– Меня? Не думаю, что получится. – Урсула выдержала театральную паузу, медленно размешивая молоко в чае. – Во всяком случае, выхлопными газами меня не одолеешь.
– Р-р-р-р!
И еще одно «р-р-р-р!», чтобы до конца очистить организм от всякой скверны. Вот теперь можно и продолжить спор – с чувством и со вкусом.
– Похоже, ты уверена, что я не смотрел там, где они обычно лежат. Господи, ведь это так пошло – искать ключи там, где они должны быть! Однако, золотце мое, чтобы мы могли взахлеб посмеяться над моей глупой наивностью, скажи, наконец: ГДЕ КЛЮЧИ ОТ МАШИНЫ? ГДЕ ЭТО ТАМ-ГДЕ-ВСЕГДА?!
– В прихожей. На полке за лампой из вулканического стекла.
– По-твоему, они всегда там лежат? Ты не находишь противоречия в том, что «всегда» – странное слово для обозначения места, в котором ключи до сегодняшнего дня ни разу не лежали?
– Я каждый день их туда кладу.
Я кинулся в прихожую, цапнул ключи и бросился к двери, на ходу судорожно натягивая пиджак. Рука, торопливо нашаривая рукав, взметнулась вверх, как у первоклашки-отличника.
– Наглая, беспардонная ложь!
Секунда – и моя вторая рука захлопнула входную дверь, но Урсула успела-таки крикнуть вслед:
– Хлеба купи!
Часы показывали 9-17.
История, в обманчиво спокойное русло которой вы только что ступили, трагедией не является. Спросите, откуда я знаю? Трагедия – это история о человеке, который носит в себе семена собственной погибели. Я же нахожусь в совершенно иной ситуации – семена моей погибели носит в себе кто угодно, но только не я. А я просто стараюсь высовываться поменьше и надеюсь, что карты лягут поудачнее, – большего мне и не надо. Поэтому технически моя история на трагедию не тянет.
Однако не будем забегать вперед. Ткнем пальцем в любой день календаря – почему бы и нет? – и начнем вместе со мной обычное воскресенье, сразу после того дня, что был отмечен утренней победой в схватке за ключи. Ни малейших предчувствий грядущих событий – ну разве что носится в воздухе нечто неуловимое. Прискорбные случайности не загромождают мою жизнь – полный штиль.
– Пап, сходим на «Лазерные войны»?
– Джонатан, сейчас полседьмого утра, «Лазерные войны» еще закрыты.
– Папа сходит с вами на «Лазерные войны», после того как подстрижет газон.
Значит, сегодня я стригу газон. Во как!
– Газон! Газон! – Питер прыгает на кровати, с каждым прыжком подбираясь все ближе к моим гениталиям.
– Пап, иди стриги газон. Ну, давай скорей! – командует Джонатан.
«Скорей» не получится. Наша газонокосилка питается не столько электричеством или бензином, сколько моим потом. Урсула настояла – она т природы настойчивая – на покупке допотопного тяжеленного железного монстра, изобретенного еще во времена Диккенса для приобщения узников долговой тюрьмы к христианским ценностям. Эта штуковина, видите ли, экологически чище, чем косилки на природном топливе, предохраняющие работника от грыжи. Почему-то всегда так-то, что хорошо для экологии, для меня – смерть.
Тем не менее… Надсадно хрипя, я сражаюсь с травой, дети вертятся вокруг и хохочут, не обращая внимания на угрозу остаться без ног, подруга предлагает заварить чаю, когда я закончу работу (в смысле, чтобы я для нее заварил чай), – чем не образчик семейной идиллии? Человек никогда не ценит прозу жизни, пока ей вдруг не наступит конец.
– Закончил?
Урсула наблюдала из окна, как я прислонил косилку к забору, направился к дому, перехватил ее взгляд, вернулся, уныло очистил ножи и шестерни от намотавшейся травы, направился к дому, перехватил ее взгляд, вернулся, смел обрезки травы в кучку и высыпал в мусорный бак и, наконец, с решительным видом вошел в дом.
– Да, закончил.
– Значит, подравнивать секатором не будешь?
– Совершенно верно. Ты правильно понимаешь значение слова «закончил».
– Вечно одно и то же. Если начал работу, почему не сделать ее как следует?
– Потому что так проще.
Телефонный звонок избавляет Урсулу от позора – ведь ей нечего возразить на столь весомый аргумент, – и она пулей уносится к телефону. Внезапно дела принимают воистину путающий оборот – в такие моменты начинаешь сомневаться в самых незыблемых истинах – к телефону просят меня. В нашем доме никому, кроме Урсулы, никогда не звонят. Бедняжку, наверное, чуть не хватил удар.
– Это Терри, – сообщает Урсула, уступая мне трубку с деланной беззаботностью, с какой бросают «привет» парню, накануне смотавшемуся к другой.
Кстати, Терри Стивен Рассел – мой начальник.
– Привет, Терри, сегодня воскресенье.
– А то я не знаю. Послушай, у тебя найдется время встретиться?
– Может, и найдется. Кроме похода на «Лазерные войны» примерно через час, других дел не намечается. (На кухне Урсула выгибает бровь, типа: «Не намечается, говоришь?»)
– «Лазерные войны»? Отлично. Лучше не бывает. Там и увидимся. Пока.
– Да, н-но…
Терри уже повесил трубку.
– О чем думаешь?
– Ни о чем.
– Врешь.
Урсула испытывает, на мой взгляд, нездоровый интерес к содержимому моей головы. Она постоянно спрашивает, о чем я думаю, вряд ли это можно счесть нормой. Лично я уверен, что это ненормально, потому что я – нормальный человек – никогда не спрашиваю, о чем думает она.
Урсула не верит, что можно думать «ни о чем». Довольно странно, если вспомнить, сколько раз во время ссор или когда я делал что-нибудь не так, меня стыдили: «О чем ты думал в этот момент? Ни о чем?» По правде говоря, мне чрезвычайно легко удается думать «ни о чем». Даже не надо прилагать усилий, чтобы погрузиться в «дзен». Возможно, «дзен» – мое естественное состояние. Усадите меня в кресло, оставьте в покое и – дзинь! – у меня уже «дзен».
Однако моя безупречно убедительная аргументация отскакивает от Урсулы и уносится далеко-далеко за горизонт, точно пули от танковой брони. Думать «ни о чем» совершенно недопустимо. Одно время я пытался делать домашние заготовки. НЗ, так сказать. Список отговорок, которыми можно прикрыться, если тебя застанут в ментальном неглиже. Например:
– О чем думаешь?
– О, я размышлял, удастся ли человечеству разработать подлинно единую физическую теорию. Неужели различия между ньютоновскими принципами, теорией относительности и квантовой механикой так и останутся непреодолимым препятствием на пути всеохватывающего математического метода, применимого ко всем случаям?
– Врешь.
И еще одна блестящая идея летит в мусорный бак.
Впрочем, должен признаться, в тот раз, пока я наслаждался короткой передышкой перед походом с Джонатаном на «Лазерные войны», в моем мозгу колыхалась и лизала прибрежную гальку вполне конкретная мысль. Не «ни о чем», а скорее «ни о чем особенном». Я вяло гадал, зачем я понадобился Терри Стивену Расселу так срочно, ведь в понедельник мы все равно увидимся на работе.
– Хорошо, тогда о чем я думаю на самом деле? – перехожу я в оборону.
– Не знаю, поэтому и спрашиваю. О доме, который мы вместе смотрели?
– Да.
– Врешь.
Медленно и долго выдыхаю. По-настоящему долго. Вначале это усталый выдох, но чем дольше он затягивается, тем яснее становится: в конце придется что-то сказать. Отодвигаю этот момент, напрягаю все мышцы живота, выдавливаю из легких последние остатки воздуха. Наконец, словно пловец, вынырнувший из глубины, быстро хватаю ртом воздух и насилу выговариваю:
– С чем будешь чай?
Согласен, можно было придумать что-нибудь и позатейливее.
– Мы, кажется, говорили о доме.
– Нет, не о доме.
– Нет, о доме.
– Нет, не о доме. Ты всего лишь спросила, думаю ли я о нем.
– И ты сказал, что думаешь.
– А ты сказала, что я вру.
– Так ты думал или нет?
– Уже не помню.
– Врешь.
В таких беседах мы с Урсулой способны провести целый день. А она еще жалуется, что мы мало разговариваем, поди, пойми этих женщин… Но сегодня мне и впрямь везло: меня опять спас телефонный звонок. Урсула предприняла достойную уважения попытку просверлить меня взглядом, мол: «Телефон звонит, ну и что? Пусть звонит. Я с тобой сейчас разговариваю». Она выдержала три звонка, потом сдалась и рванула к аппарату.
Навостряю уши, чтобы уловить первые звуки, определяющие весь ход разговора.
– Алло? – Потом еще раз, с ноткой узнавания в голосе и немецким акцентом: – Альо?
Урсуле звонят друзья-немцы. Уф-ф. Эдисон, дай я тебя расцелую.
Итак, Урсула. Располагайтесь поудобнее, уберите откидной столик, проверьте, надежно ли закреплен багаж на верхней полке, и внимайте.
Урсула родом из Южной Германии, из-под Штутгарта. Рост – метр семьдесят четыре. Полагаю, это весьма солидный рост для женщины. В туманных воспоминаниях о доурсуловой жизни мои подружки обычно довольствовались ростом метр шестьдесят пять – метр шестьдесят семь. По словам Урсулы, так было потому, что я, трус и лентяй, гулял только с англичанками (она произносит «англичанки», как Троцкий – «лакеи империализма»), Урсула непоколебимо уверена, что метр семьдесят четыре – средний рост для женщины, даже чуть-чуть ниже среднего, и что англичанки – а это всем известно – искусственно задерживают свой рост в угоду английским мужчинам, большинство из которых – пьянчуги и бездельники.
Мы живем вместе уже много лет, и, понятное дело, я не особо часто смотрю на Урсулу. Нужды нет – достаточно ощущения, что фигура подруги маячит где-то поблизости. Но для вас, так уж и быть, я пороюсь в захламленных подвалах моей памяти и постараюсь отыскать куда-то задевавшиеся черты моей лучшей половины.
Глаза у нее голубые. Не льдисто-голубые, какими редакторы женских журналов с помощью фотошопа малюют глаза моделям на обложках (так что, когда проходишь мимо полок с журналами, чувствуешь себя словно в «деревне проклятых»), а нежного оттенка, какой, скажем, бывает у жидкостей для мытья унитазов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39