Тобиас пропускает мои слова мимо ушей.
– И все же – что он, собственно, у тебя делает?
– Тобиас, я тебе кто – собственная породистая корова ? Он – мой друг. И Энди – мой друг. Я здесь живу, ты не забыл?
Тобиас обхватывает ее за талию – похоже, мальчик впадает в игривое настроение.
– Кажется, мне придется раскроить вас пополам, миледи. – Он крепко прижимает ее к себе, опустив руки на бедра; я от смущения не нахожу слов. Как только можно выражаться так в жизни? – Эй, Кэнди, ты не считаешь, что она задрала нос? Как скажешь – оплодотворить мне ее?
Выражение лица Клэр в эту минуту свидетельствует, что она хорошо знакома с феминистской риторикой и диалектикой, но не в состоянии подобрать уместную цитату. Она – представьте себе – хихикает , хоть и понимает, что это хихиканье выйдет ей боком когда-нибудь в будущем, в тот момент, когда ее сознание не будет помрачено гормональным возбуждением.
Тобиас тянет Клэр к двери.
– Голосую за то, чтобы ненадолго пойти к Дегу. Кэнди, скажи своему дружку: если он решит вставать, пусть не беспокоит нас пару часиков. Чао.
Дверь хлопает еще раз, и. как большинство пар, которым не терпится поскорей совокупиться, они не прощаются.

ЕШЬ СВОИХ РОДИТЕЛЕЙ
МУЗКАЗУИСТИКА:
склонность к патологически мелочной классификации музыки и музыкантов. Команда Венские сосиски – типичные представители городского белого кислотного хардешного шансона, скрещенного со ска.
СИНДРОМ ЖЕЛТОРОТОГО ПСИХОЛОГА (ФИЛОСОФА И Т.П.):
тенденция разбирать все аспекты жизни по винтикам, используя недопонятые теории поп-психологов.
Мы пылесосим дощатый пол гостиной Клэр, собирая плутоний. Плутоний это наш жаргонный неологизм для шустрых (и, возможно, радиоактивных) бусин тринитнта. Вот несносные чертенята, – вопит Дег, дубася насадкой по подозрительному пятну. Он повеселел и вообще стал опять похож на себя, чему способствовали двенадцать часов сна, душ и грейпфрут с дерева наших соседей Макартуров – дерева, которое на прошлой неделе мы помогали украшать синенькими рождественскими лампочками, – а также тайная антипохмельная микстура Дегмара Беллингхаузена (четыре таблетки тайленола и банка чуть подогретого куриного бульона Кэмпбелл). Не бусинки, а какие-то пчелы-убийцы – всюду пролезут. Все утро я просидел на телефоне, организуя свой предстоящий визит в Портленд для свидания с родней; визит, которого я, по мнению Дега и Клэр, патологически боюсь. Брось переживать. Тебе-то о чем беспокоиться? Погляди на меня. Я только что сделал чужой дом непригодным для жилья на ближайшие четыре с половиной миллиарда лет. Представь, какой груз должен лежать на моей совести. Дег воспринимает заваруху с плутонием спокойно, но ему таки пришлось пойти на психологический компромисс, и теперь он вынужден делать вид, что не возражает против того, чтобы Клэр с Тобиасом спаривались в его спальне, пачкая простыни (Тобиас кичится тем, что не пользуется презервативами), перетасовывали расставленные по алфавиту кассеты и уничтожали запасы цитрусовых в холодильнике. Тем не менее образ Тобиаса не выходит у Дега из головы:
– Не доверяю я ему. Чего ему надо?
– Надо?
– Эндрю, очнись. Человек с его внешностью способен поиметь любую напедикюренную куколку в штате Калифорния. Такие явно в его вкусе. Но он выбрал Клэр, которая, как бы мы ее ни любили, какая бы крутая она ни была, по стандартам Тобиаса (к ее чести) – товарец с браком. Я хочу сказать, Энди, Клэр читает . Понимаешь мою мысль, да?
– Наверное.
– Он нехороший человек, Эндрю, и все же притащился сюда в горы, чтобы ее увидеть. И будь добр-р-р, не говори мне, что это все из великой любви.
– Может быть, мы чего-то о нем не знаем, Дег Может, имеет смысл в него поверить. Дадим ему список книг, которые помогут ему стать лучше…
Ледяной взгляд.
– Ой, не думаю, Эндрю. Он слишком далеко зашел. Когда имеешь дело с людьми его типа, остается стремиться только к минимализации ущерба. Ну-ка помоги мне поднять стол.
Мы переставляем мебель, открывая новые районы, колонизированные плутонием. Дезактивация продолжается в прежнем ритме: щетки, тряпочки, мусорное ведро. Мети, мети, моя метелка.
Я спрашиваю Дега, не собирается ли он на Рождество в Торонто – навестить родителей, с которыми он, так сказать, в легком разводе.
– Не пугай меня, Эндрю. Твой покорный слуга предпочитает Рождество под кактусом. Смотри-ка, – говорит он, переходя на другую тему. – Лови вон тот комок пыли.
Я перехожу на предложенную тему.
– Похоже, моя мать так до сих пор и не врубилась ни в экологию, ни в концепцию переработки отходов, – начинаю я рассказывать Дегу. – Два года назад после ужина в День благодарения она сгребла весь мусор в огромный пакет из устойчивого к биоразложению пластика. Я объяснил ей, что этот пакет не подвержен биологическому разложению, и предложил воспользоваться одним из правильных, которых там целая полка.
Она говорит: Ну конечно! Я про них совсем забыла, – и достает такой пакет. Потом берет и засовывает в него неправильный пакет вместе со всем содержимым. Лицо ее выражало такую неподдельную гордость, что у меня недостало духу сказать, что она опять все напутала. Луиза Палмер – она спасла нашу планету.
Я плюхаюсь на прохладную мягкую кровать, а Дег продолжает уборку.
– Ты бы видел дом моих родителей, Дег. Прямо музей Как жили люди пятнадцать лет назад. Там ничего не меняется; будущего мои боятся как огня. Тебе никогда не хотелось подпалить родительский дом – просто чтобы спасти их от всей этой рутины? Ну, чтобы в их жизни произошло хоть что-то новое? Родители Клэр хотя бы разводятся время от времени. Не стоят на месте. А мой дом похож на дряхлеющие европейские города вроде Бонна, Антверпена, Вены или Цюриха, где нет молодежи и чувствуешь себя как в шикарной приемной у врача.
– Энди, не мне об этом говорить, но пойми – твои родители просто стареют. Именно в этом старение и выражается. У людей крыша едет, они становятся скучными, теряют былую остроту восприятия.
– Это мои родители, Дег. Я их лучше знаю. – Но Дег прав на все сто процентов с гаком, а я, получается, мыслю до неприличия узко, и эта его абсолютная правота заставляет меня перейти в наступление: – Приятно услышать такое от человека, для которого все осмысленное существование укладывается в один-единственный год – год свадьбы его собственных родителей, – прямо можно подумать, что это был последний год, когда на жизнь еще можно было положиться. Из уст человека, одевающегося под продавца салона Дженерал моторе образца 55 года. Дег, ты никогда не замечал, что твое бунгало выглядит так, словно в нем живут молодожены из Аллентауна, штат Пенсильвания, эра Эйзенхауэра, а не fin de siecle existenialist poseur [].
– У тебя все?
– Не-а. Мебель у тебя современная – датская; ты пользуешься черным дисковым телефоном; молишься на энциклопедию Британника. Будущего ты боишься уж не меньше, чем мои родители.
Молчание.
– Может, ты и прав, Энди, а может, просто психуешь из-за этой поездки домой на Рождество…
– Перестань меня воспитывать. Мне аж неловко.
– Прекрасно. Но тогда пе кати бочку pаs на moi [], хорошо? У меня своих заморочек хватает, и пожалуйста, не опошляй ты их своим синдромом желторотого психолога. Мы вечно разбираем жизнь по винтикам. Это-то нас всех и погубит.
– Я собирался предложить тебе поучиться у моего брата-джинглописца Мэтью. Каждый раз, когда он звонит или посылает факс своему агенту, они торгуются, кто этот факс съест – ну знаешь, кто его проведет по своей бухгалтерии. Предлагаю тебе сделать то же самое с родителями. Съешь их. Воспринимай их как фактор, благодаря которому ты оказался в этом мире, и живи себе дальше. Спиши их как деловые расходы. Твои родители хотя бы говорят о Серьезном. Когда я со своими пытаюсь разговаривать о том, что для меня важно, – о ядерном разоружении, например, – такое ощущение, будто я говорю на братиславском. Они снисходительно слушают столько, сколько надо, а как только я выпускаю пар, спрашивают, почему я живу в таком проклятом Богом месте, как пустыня Мохави, и как там у меня с личной жизнью. Раскройся перед родителями самую малость, и они сделают из твоей откровенности консервный нож, чтобы вскрыть тебя и переустроить твою жизнь, загнав ее в тупик. Иногда так и хочется размягчить им мозги сапожным молотком. Хочется сказать, что я завидую тому, как их воспитывали – в чистоте и свежести, без малейшего намека на такое явление, как безбудущность. И удавить их за то, что они радостно суют нам в руки мир, похожий на пару загаженных трусов.

ПОКУПНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ – НЕ В СЧЕТ
– Погляди-ка на это, – говорит Дег несколькими часами позже, тормозя у обочины и указывая на местную клинику для слепых. – Ничего забавного не замечаешь?
Сперва я не вижу ничего экстраординарного, но потом до меня доходит, что это здание в стиле пустынный модерн окружено огромными бочкообразными кактусами с острыми, словно зубы пираньи, колючками – красивыми, но смертельно опасными, как лезвие бритвы. Перед глазами встает картина: пухленькие дети из комикса Far Side [], наткнувшись на такие колючки, лопаются, как сосиски. Жарко. Мы возвращаемся из Палм-Дезерт, куда ездили брать напрокат циклевочную машину. На обратном пути мы прогромыхали (медленно-медленно) мимо клиники Бетти Форд и института Эйзенхауэра, где мистер Освободитель скончался.
– Останови-ка на минутку; хочу срезать парочку колючек для своей коллекции талисманов.
Из бардачка, запором которого служит бельевая резинка, Дег вынимает плоскогубцы и пластиковый пакет на молнии. Затем, петляя, как заяц, перебегает дорогу смерти – Рамон-роуд.
Спустя два часа: солнце в зените, изможденная циклевочная машина отдыхает в доме Клэр. Дег, Тобиас и я лежим, распластавшись, словно ящерицы, в демилитаризованной зоне бассейна, имеющего форму почки, – он расположен ровно посередине лужайки между нашими бунгало. Клэр и ее подруга Элвисса крепят женскую солидарность у меня на кухне, попивая из маленьких чашечек капучино и рисуя мелками на моей черной стене. Между нами троими у бассейна установилось перемирие, и Тобиас (довольно мило себя ведущий, к его чести) рассказывает о своей недавней поездке в Европу: туалетная бумага производства стран восточного блока – сморщенная и блестящая, как рекламные вкладыши в Лос-Анджелес тайме. Он поведал, как приложился к святыне – посетил могилу Джима Моррисона на кладбище Пер-Лашез в Париже. Найти ее легче легкого. На всех надгробиях разных там покойных французских поэтов намалевано пульверизатором: К Джимми – сюда. Улет полный.
Бедная Франция.

***
Элвисса – подруга Клэр. Они познакомились несколько месяцев назад у прилавка Клэр (финтифлюшки и бижутерия) в Ай. Магнин. К сожалению, Элвисса – ее ненастоящее имя. Настоящее имя – Кэтрин. Элвиссу придумал я. Имя прилипло к ней сразу, как только я его произнес (к громадному ее удовольствию), когда Клэр привела ее на ленч. На это имя меня вдохновила ее голова: крупная, анатомически неправильная, как у дамочки, которая в телевикторинах демонстрирует зрителям всякие товары. Голову венчает черная как смоль шевелюра – совсем как у кукольного Элвиса производства фирмы Маттел, – обрамляющая череп парой апострофов. Ее нельзя назвать красавицей рег se [], но, как почти все большеглазые женщины, она неотразима. Еще, несмотря на жизнь в пустыне, она бледна, как плавленый сырок, и стройна, словно гончая, преследующая улепетывающего зайца. Соответственно, она явно предрасположена к раковым заболеваниям.
Хотя они происходят из довольно-таки несхожих социальных слоев, у Элвиссы и Клэр есть общий знаменатель – обе они своевольные, отличаются здоровым любопытством и, что самое главное, обе в поисках приключений оставили прежнюю жизнь и собственноручно строят новую. Отправившись в поход за истиной, они добровольно удалились на обочину общества, а для такого шага, по-моему, требуется недюжинная сила духа. И женщинам на такое решиться труднее, чем нам, мужикам.
Разговаривать с Элвиссой все равно что общаться по телефону с шумным ребенком из южной глуши, – кстати, она из Таллахесси, штат Флорида, – причем ребенок этот находится где-нибудь в городе Сидней, который в Австралии, или во Владивостоке, что в СССР. За каждой репликой вечно следует небольшая (может, в одну десятую секунды) пауза, как при спутниковой связи, и тебе начинает мерещиться, будто в твоих мозгах происходит диверсия – вражеский жучок утаивает от тебя всякую, в том числе секретную, информацию.
Что же до того, каким способом Элвисса зарабатывает себе на жизнь, – этого никто из нас точно не знает. Более того, все точно знают, что и не хотят это узнать. Она – живое доказательство теории Клэр: любой обитатель курортного местечка моложе тридцати лет занимается чем-то скользким. Я предполагаю, что ее работа как-то связана с финансовыми пирамидами или аферами Понзи Имеется в виду известная в США жульническая финансовая компания., а может, вообще с сексом; однажды я видел ее в отеле Риц-Карлтон, что расположен высоко в холмах цвета пшеничных сухариков, которые поднимаются над Ранчо-Мирадж. Она стояла у бассейна, одетая в закрытый купальник а-ля принцесса Стефания, и дружелюбно болтала с мафиозным типом, одновременно пересчитывая пачку купюр. Впоследствии она отрицала, что вообще там была. Если на нее нажать, она признается, что торгует никем-из-нас-не-виданными витаминизированными шампунями, алоэ-продуктами и посудой Цептер, по поводу которой может с ходу выдать убедительный уничтожающий-червоточины-сомнения рекламно-информационный текст (Без этой кастрюльки меня бы уже и в живых не было!).
Элвисса с Клэр появляются из моего бунгало. У Клэр вид одновременно мрачный и взволнованный; ее взгляд прикован к некоему не видимому никому, кроме нее, объекту, парящему перед ее носом. Элвисса, напротив, в превосходном расположении духа, на ней дурно сидящий купальник 30-х годов – такова ее попытка сойти за стильную ретроградку. По мнению Элвиссы, этот день для нее – случай побыть Молодой, вести себя По-Молодому с Молодежью моих лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32