— По-моему, она намеренно внушала мне любовь с нашей первой встречи. Или даже раньше. В тот вечер, когда мы с Мартином готовили ужин, я уже знал: что-то случится. Словно она нарочно спроектировала себя по моему вкусу. Знаю, звучит глупо, но именно поэтому все произошло так быстро и так серьезно. Честное слово, я чувствовал — и до сих пор чувствую — что Кушла была той самой, единственной. А я не верю в концепцию единственной настоящей любви. Никогда не верил. Не верю в концепцию Партнера Мечты. И однако, именно это она и сделала. Стала единственной для меня, хотя я этого не хотел и не верил в такое. Думаю, она сотворила себя специально для меня. И тем самым лишила выбора.
Кофейник зафыркал. Джош потянулся, выключил плиту, предоставляя свежему кофеину медленно набирать горечь.
— И секс тоже был сотворен специально для меня. Верно, мне не с чем сравнивать, возможно, у всех девушек-юношей так, но, честно говоря, сомневаюсь. Статистика на этот счет не обнадеживает. Все, что я делал с ней, все мои прикосновения приводили ее в трепет. И вряд ли она притворялась. Взамен все, что она делала со мной, было чудесно, и правильно, и потрясающе. Мы просто-напросто идеально подходили друг другу. Мы срослись друг с другом. Мне не хватит превосходных степеней, чтобы описать то, что с нами происходило, и, поверьте, я не шучу. Это правда. Я искренне верил, что Кушла была создана для меня. Предназначена мне. И потому мне ничего не оставалось, как сойтись с ней.
Принц услышал достаточно. Он понимал, что Джош никогда не забудет Кушлу, что его надежда снова стать единым целым с Мартином — тщетна. Пока Дэвид сам не разберется с Кушлой. Принц покинул элегантную квартиру Джоша, кислый запах сгоревшего кофе висел в воздухе.
Бредя обратно в Стоук Ньюингтон, Дэвид просеивал добытые сведения. Он знал, что Кушла полностью переделала себя для Джонатана, потом для Джоша, а теперь и для Фрэнсис. Он понимал, что она любого способна осчастливить идеалом, и у человека нет иного выбора, как влюбиться в нее. И Джонатан, и Джош были правы: она им идеально подходила — в полном соответствии с ее замыслами. Дэвид доверял своей матери, он понимал, что теперь у Кушлы должно вырасти собственное сердце, по крайней мере, зародиться; новое сердце и представляло основную проблему. В разбитых мужских сердцах раны и обиды обычно зарастают, оставляя в памяти бледный шрам. Мужчина хранит маленький осколок возлюбленной — с любовью или затаенной злостью — и продолжает жить дальше. Но Кушла, став единственной, вросла в желания Джонатана и Джоша. И посеяла в них вечную тоску.
Им никогда не избавиться от Кушлы, пока ее не выпотрошат. Стоит удалить у нее сердце, и тоска влюбленных заглохнет. Ибо Кушла не могла предвидеть, что летучие семена, перенесенные лишенным запаха ветром, прорастут в ней самой маленьким садом желания. И когда Дэвид вырежет ее сердце, когда удалит его твердым и точным движением, он заодно освободит остальных. Возможно, они останутся несчастны, но обретут свободу.
Придется принцу поработать жнецом.
37
С ней я мягка и нежна, еще нежнее — с собой. Я легко устаю, просыпаюсь опустошенной этим союзом и сумбуром моих планов. Я сотворила себя новой, молодой, крепкой, но процесс перерождения все еще идет в моем теле. Я развлекаюсь, выжидая подходящего момента. Поджидаю с мольбой подходящий момент. Я уколола палец о веретено и знаю: скоро случится что-то плохое. Трудно составлять планы, когда наиболее вероятный результат — неизбежная пустота. Я встряхиваюсь и выхожу из дома. Встречаюсь с ней, обедаю с ней, сплю с ней. Она это любит, она любит меня. Наша страсть нова и одновременно стара, как мир, в котором она живет. Мне нравится ее кожа. Но этого мне мало. Я исполню свой план, ибо таков мой долг. Но я знаю, что отныне мне всегда будет мало.
В башне темно, а в моем боку бурлит новая кровь. Я бы уже все бросила, но не знаю, чем еще заняться. Вернуться во дворец? Не могу — после того, как пожила здесь, поиграла в реальность. Кроме того, я не выношу мед; да и дворец пока не готов принять меня. Я вернусь, но на своих условиях. Вот и продолжаю околачиваться вокруг Фрэнсис. В нее приятно падать, ее мягкая женская плоть баюкает мои новые острые углы. У нее теплое тело, а страсть бешеная. Ярость и жалость — подходящее сочетание для женщины. Подходящее сочетание, чтобы насытить мои желания. Желание — вот что я дала Джошу, Джонатану, а Фрэнсис возвращает мне его щедрой рукой. Теплые объятья пополам с раскаленным добела сексом, ее руки то врачуют мою больную спину, то разрывают мое распахнутое тело. Меня обслуживают, меня лелеют. Я передохну здесь немного, мне надо подлечиться.
Суть в том, что эта маленькая сущность — сердце — меня удивляет. Я чувствую, как оно разбухает внутри, трогаю новую поросль кровеносными сосудами и стенками прежде пустой полости. Я бы повернула процесс роста вспять, но не знаю в точности, какое именно волшебство следует применить. Наверняка существует какой-то способ разучиться желать, но меня ему не научили. Думали, что такая наука мне не пригодится. Увы, в моем блестящем образовании, как выяснилось, имеются пробелы. Я родилась с умением разбивать сердца; меня следовало обучить, как разбить свое собственное.
Все свое время я провожу либо в холодной башне, где вырываю очередное сердце, когда оно подрастает до крошечной зрелости; либо в теплом терапевтическом центре, куда я обращаюсь за утешением. Не знаю, понимает ли Фрэнсис, что я выбрала ее. Несомненно, она знает много больше других. А я уже не так сильна, чтобы полностью изолировать ее от правды. К тому же, она проницательнее, чем те двое. Наверное, думает, что это она выбрала меня, что я в ней нуждаюсь. Возможно, так и есть. Разумеется, я нуждаюсь в ее физической мощи. И у нас с этой широкой женщиной есть время — длинные сумерки после раннего солнечного заката тянутся, вбирая в себя и объятья, и поцелуи. Шторы задернуты, на улице темно, но мы оживляем комнату чистым светом насыщенного секса. В нем есть и борьба, и укусы, и царапины, но ни следа не остается на мне. Мы сосем, трогаем, пробуем на вкус, мы едим друг друга; и когда она кончает, я полна. И опустошена. Я оставляю ее в лучшем состоянии, чем она была перед моим приходом. Когда я кончаю вместе с ней, мне становится лучше. Это «лучше» не исчезает сразу. Но когда я возвращаюсь в тишину башни, тоненький стук уже поджидает меня.
Я видела желание в других, наблюдала, как они мучаются от тоски. Я насмехалась и радовалась их страданиям. Теперь я насмехаюсь над собственным страданием, но не радуюсь. Игры с Фрэнсис отвлекают меня от мыслей от Джошуа; моя сексуальная тяга к нему идет на убыль, но сердце мое ничто не в силах отвлечь. Джошуа вызвал к жизни первое сердце, и каждый новый орган вырастает на этой удобренной грядке. Каждое сердце рождается с желанием внутри. Я могу возвратить мою плоть в естественное состояние, но не могу освободиться от желания. Кто-то другой должен положить этому конец. Неужто они все страдают от такой боли? Любовь, конец которой кладет только новая любовь. Постоянная тоска — точно лишний кусочек головоломки, неизвестно куда его вставить, разве что спрятать на груди нового любовника, потом еще более нового, потом новейшего. Жуть. Не удивительно, что они все такие слабые.
Я растерянно жду. Я птица, затихшая перед землетрясением. Чую конец, испытывая страх и облегчение.
Он все ближе и ближе.
38
Принц Дэвид появляется в терапевтическом центре следом за первым клиентом. Принц не записывался на прием, ему нужна лишь пустяковая консультация. В интересах своей миссии он вывихнул большой палец. Намеренно. Простой, но эффектный жест, которому он научился на седьмой неделе занятий по обрядовой медицине: левой рукой выдернуть из сустава большой палец правой руки и оставить его беспомощно болтаться, крепкие мускулы не дадут ему отвалиться. Беспроигрышный номер, если хочешь немедленно обратить на себя внимание.
Он входит в приемную центра, где работает Фрэнсис. Серебряная ловушка для ветра метит его изысканно причесанную голову, возвещая о прибытии принца. Сегодня он не курит. Не самое лучшее начало, когда тебя первым делом отсылают выбросить сигарету. Прекрасный принц — сама элегантность и обворожительная беззаботность. Если, конечно, не смотреть на палец. Дэвид кладет поврежденную руку перед секретаршей на стол — бумаги и ручки разложены строго по правилам фэн-шуй — и спрашивает со страдальческой, но дружелюбной улыбкой:
— Извините за беспокойство, но нельзя ли с этим что-нибудь сделать?
Предыдущие выходные прошли под знаком новой мудрости — курсов «Самоанализ в преддверии Миллениума». Шанта, обеднев на двести пятьдесят фунтов, но нагрузившись внутренним духовным богатством, отныне знает: нездоровье пугает ее до смерти, отсюда и выбор профессии. Сама того не ведая, она пришла работать в этот центр, влекомая железобетонным подсознательным желанием избавиться от фобии. Новые знания сделали Шанту умнее. Теперь она понимает, что слабые мужчины будят в ней мамочку, и это опасно, потому ей следует сближаться только с теми мужчинами, которые победили в себе ребенка-подростка; и сближение это должно происходить на твердой и ясной основе. Просветленная Шанта обнаружила, что она куда более опасна, чем могла вообразить. Эйфория длилась весь воскресный вечер вплоть до настоящего момента — половины одиннадцатого утра понедельника. Сейчас Шанта в смятении. Мужчина, стоящий перед ней, явно страдает. Его можно использовать как инструмент для преодоления фобии. Значит, она должна помочь ему. Но он болен и красив, следовательно, нуждается в ней. То есть, он тот, кого ее внутренняя мамаша попытается спасти. Значит, надо отстраниться. За двести пятьдесят фунтов ей могли бы дать ориентиры и почетче.
Время идет.
Даже Дэвид иногда испытывает боль:
— Простите, но мой палец! Вы мне поможете?
Секретарша решает, что устраниться — лучшее, чему ее научили, и прячется за книгой регистрации. Она листает исписанные страницы, стараясь выглядеть максимально деловито. Образ компетентной сотрудницы слегка портят размазанная на щеке татуировка в виде божьей коровки и свитер — первый блин, вышедший из-под спиц сестры Шанты; плохо выделанная шерсть до сих пор изрядно отдает овцой.
— Я посмотрю… — Голос Шанты прерывается, выдавая ее с головой. — … В записях. Это записи. То есть… я… Видите ли, возможно, все врачи заняты… даже не знаю…
Шанта вспоминает клятву, данную в воскресенье двум сотням людей, постигавшим самоанализ вместе с ней. Она переименовывает страх в силу, напрягает слабые трусливые сухожилия и поднимает глаза на прекрасного принца. Из открытого рта вылетает жалкий лепет ее души:
— Послушайте. Я хочу быть с вами откровенна. Если честно, вы пугаете меня. Вы симпатичный и болеете. Вот я и сказала правду. Вы обезоруживаете меня.
Шанта сжимает мужество в кулак и выбрасывает получившийся шарик в мусорную корзину, точно попадая в цель.
Дэвид улыбается, но на этот раз его обаяние холодно и безлично. Он не привык к тому, чтобы слуги увиливали от своих обязанностей, да и палец болит все сильнее.
— Очень может быть, милая. Но у меня проблема с пальцем. Кто-нибудь может мною заняться?
В приемной появляется Фрэнсис. Она вызволяет Шанту, запутавшуюся в собственной глупости, бросает взгляд на Дэвида и ведет его прямиком наверх. Фрэнсис не понимает, зачем она зашла в приемную. На массажном столе распласталась пациентка: руки и ноги густо намазаны лавандовым и ромашковым кремом, слева и справа от позвоночного столба воткнуто по семь игл. Фрэнсис незачем было спускаться в приемную. Обычно, когда клиента требуется оставить в покое, она идет в комнату отдыха, заваривает крепкий кофе — пациенты только головами качают — и курит у открытого окна, чтобы натренированный нос Шанты не прибежал с жалобами.
Но сейчас она в приемной. Смотрит на Дэвида. Ей кажется, что она его знает, но не может вспомнить, откуда. Фрэнсис ведет его в комнату отдыха, наскоро отделывается от клиентки и готовит помещение для нового пациента. Обкуривает комнату ароматным маслом, зажигает освященную свечу и делает большой глоток перцовой водки из фляжки, хранящейся в сумочке. Сейчас она позовет этого высокого мужчину. Ее трясет. Наверное, нужно спать побольше. Наверное, она проводит слишком много ночей, задабривая свою совесть неторопливым сексом с мужем. Либо сказываются слишком частые вечера, когда она любит Кушлу, или же она чересчур выкладывается в свободное, с трудом выкраиваемое время, которое проводит с сыном. Для себя у Фрэнсис не остается времени, она не успевает расслабиться. Наверное, потому она сейчас дрожит.
Вряд ли.
Дверь в комнату отдыха открывается, и Дэвид поднимает голову. Фрэнсис под сорок, она скорее приятная, чем красивая. Среднего роста, не худая, Фрэнсис не укладывается в классические рамки женской красоты. В ее когда-то черных, коротко и хорошо подстриженных волосах полно седины, гладкая смуглая кожа темна под глазами, округлое мягкое тело пышет здоровьем. Она выглядит привлекательно. Но прежде всего Дэвид чувствует ее силу, и расстояние, отделяющее его от двери, тому не помеха. Эта женщина необычайна сильна. И когда она делает шаг к нему, Дэвид ощущает запах сестры, исходящий от кожи Фрэнсис.
— Давайте я вас посмотрю. Будьте любезны, подниметесь наверх.
Это не просьба, но приказ. Фрэнсис поворачивается спиной в принцу и ведет его в кабинет. Она даже не спрашивает, зачем он пришел. Он садится напротив нее, Фрэнсис берет пораненную руку в свои ладони. Он чувствует, как ее тепло вливается в перекрученные мускулы. Эта рука ласкала его сестру. Через Фрэнсис он чувствует прикосновение Кушлы. Фрэнсис велит ему вдохнуть и выдохнуть, повторить, снова вдохнуть поглубже и задержать дыхание, на выдохе она охватывает горячими руками смещенную кость, приподнимает ее и ловко вправляет на место. Принц вздрагивает от боли и удивления и откидывается на спинку стула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28