На другом конце города ее младший братец точит нож.
31
В возрасте семи лет Его Императорское Высочество, маленький принц, наследник страны, такой далекой, но в общем очень близкой — поверни за угол и найдешь ее — впервые в жизни отправился на охоту. Утро на его седьмой день рождения выдалось ясным, холодным и безоблачным. Идеальная погода для ритуального убийства. Принц выехал из дворцовых ворот на подарке ко дню рождения — могучем арабском жеребце, много превосходившим в росте и весе своего хозяина. Идеальный конь для мальчика, который унаследует престол. За принцем на небольшом расстоянии, как велит обычай, следовала его мать, сама прекрасная наездница, убившая четырех матерых оленей в день своего семилетия. Маленький Дэвид пел песню про кровь; удалую пару — царствующую мать и сына — горожане приветствовали гирляндами из перевитых тимьяна и крокусов. Они проехали через кварталы бедные и богатые, — зажиточные граждане осыпали бедняков пригоршнями монет, славя их вечные достоинства и редкую благодарность, — переправились на другой берег реки, откуда всегда есть возврат, и углубились в темный густой лес. Дома, во дворце, король запасал бутерброды — располосованные надвое буханки хлеба с медом, а принцесса паковала вещи.
В полдень они встали лагерем, и Дэвид, прекрасный и утонченный даже тогда, съел сандвич с яйцом и кресс-салатом, приготовленный отцом, и выпил на двоих с матерью бутылку темно-красного бургундского. Пока мать пела колыбельные и охотничьи песни, принц Дэвид спал, положив голову на колени королевы; его юное тело накрывала персидская шаль ручной работы с плетеной бахромой из тончайшего искусственного шелка. Мальчик спал крепко, без сновидений, и когда пришла пора, мать разбудила его. До заката оставался один час — достаточно, чтобы выследить добычу, разработать стратегию и приступить к долгому ожиданию до последней звезды. Дэвид с матерью двинулись налегке сквозь густые заросли, юркий маленький принц легко пробирался меж густых деревьев и высокой травы. Полчаса ходьбы, десять кульминационных минут ползком по сырому папоротнику — и мать порывисто притянула к себе сына. Они лежали, прижавшись к земле, и прислушивались. Олени стояли близко. Дэвид, держа нос по ветру, принюхивался к аромату почти готового мяса. Сильный запах кружил голову, вкусовые рецепторы наследника взыграли, предвкушая битву. Принц был готов.
Королева подождала, пока сын самостоятельно обнаружит оленью поляну, затем поцеловала его и вручила нож, отныне принадлежавший принцу. Тонкое лезвие было идеально наточено, костяная рукоять вырезана из бедра еще живого отца королевы, покойного короля, — за час до его смерти. Дэвид взял нож с почтением и волнением воина. Мать в последний раз наказала ему непременно дождаться последней звезды, поцеловала мальчишечьи кудри и ушла, так же бесшумно, как пришла. Она вернулась в их маленький лагерь, собрала объедки, оставила сыну фляжку горячего шоколада и два бисквита с имбирным орехом, чтобы было чем перекусить на рассвете, и отправилась домой. В тот вечер они с мужем ограничились неочищенным рисом и чечевицей, готовясь к долгой череде пиров с олениной. Правда, Его Величество все-таки откушал на десерт ржаного хлеба с вересковым медом. Ни мать, ни отец поначалу не обратили внимания на пустое место за столом, а когда наконец заметили, списали отсутствие принцессы на девичий каприз.
— Наверное, она на диете, дорогой, — обронила королева. — Ты ведь знаешь этих девочек-подростков. Они еще слишком малы, чтобы по достоинству оценить вкус учащенного пульса.
Его Величество важно кивнул, его мысли были заняты более весомыми предметами, такими как отличный запасец меда, заготовленный сегодня на клеверном лугу.
Тонкая шея юного Дэвида ныла. Он провел семь часов, ворочая головой вперед и назад. То наблюдая с близкого расстояния за безмятежными оленями, то вглядываясь в далекое небо. Он отмечал каждое движение оленей, которых скоро убьет; затем проверял: взошла ли звезда, одна и другая. Знаток астрономии и астрологии, он помнил, не только когда и где взойдет последняя звезда, но и в каком астрологическом доме она появится и что это означает. Сегодняшняя ночь благоприятствовала новым начинаниям. Принцесса, тоже знавшая о предзнаменовании, запихнула в чемодан косметичку. Наконец взошла последняя звезда, в чем принц и не сомневался, как не сомневалась сама звезда, — эффектное появление с опозданием ровно на три эффектных минуты.
Как Дэвид чуял запах оленей, так и они чуяли его присутствие. Но принц пробыл рядом с ними так долго, что олени решили, будто он не представляет опасности, и провели ночь, размышляя над влажной травой под копытами. Дэвид подползал ближе, дюйм за дюймом, в болезненно медленном темпе. В левой руке он держал нож, правой отталкивался от земли, в голове была только одна мысль: лезвие должно остаться острым и чистым. Он подобрался на десять футов к самому старому самцу. В ярком свете последней звезды, за сорок минут до рассвета, рога оленя осеняли и мальчика, и все вокруг — они простирались ввысь, за верхушки деревьев и дальше в ночь. Острия рогов были заточены искусней и тоньше, чем любой нож. Еще на два фута ближе, на три, на четыре. Самец поднял голову, потревожив олениху слева от себя. Принц затаил дыхание, усилием воли заставил затаиться каждую молекулу своего тела. Тишина, лишь запах винного дыхания ребенка. Ничего не изменилось. Олениха снова задремала, а самец выдрал зубами еще один пучок травы. Пора.
Дэвид вскочил и выпрямился во весь рост. А весь его рост укладывался в длину между землей и сердцем оленя. Глаза человека и животного встретились — нож пронзил мех, шкуру, мышцы и сухожилия, в единый миг достигнув цели. Олень удивленно захрипел, испустил последний вздох и тяжело рухнул к ногам принца; при падении он поддел на рога двух оленят. Мальчик изогнулся в прыжке, окровавленный нож прокладывал ему путь, тащил его за собой, как на привязи. Дэвид едва успел осознать свое следующее движение, а нож уже полосовал горло оленихи, вонзался в легкие молодого оленя и отсекал голову еще одной самке. Третья олениха с молодым самцом и двумя малышами ринулись во тьму леса и неминуемое утро.
Принц стоял в тишине — шесть мертвецов у его ног, четверо пали от его руки.
Солнце уже сочилось сквозь тень, падало на верхушки деревьев с востока. Омываемый холодным светом, принц бережно вынул оленьи сердца. Два детеныша, вздернутые на рога вожаком стаи, не были, строго говоря, добычей принца, но поскольку они пали на охоте, он причислит их к военным трофеям. Врать он не станет. Да и смысла нет. Каждую тушу отволокут через весь любопытствующий город в парадную залу для пиров. Там соберутся вместе лесничихи и браконьеры, они изучат смертельные раны и сложат песнь об отважном и ловком мальчике.
Отложив в сторону священный нож, Дэвид сгреб в охапку шесть сердец, прижал их к собственному сердцу и шепотом вознес молитву о высшем прощении. В теле семилетнего мальчика поселилось сознание мужчины. Он выполнит свой долг и потребует за то благословения. Дэвид сложил сердца в деревянный короб — надо принести доказательства — и пустился в обратный путь. Тяжелый короб оттягивал юные руки. К тому времени, когда Дэвид достиг дворцовых ворот, там уже собрались сотни зевак, следившие за каждым его усталым шагом, переживавшие за мальчика-мужа: донесет ли он сердца в целости и сохранности до Парадного зала. И Дэвид донес, рухнув без сил к ногам матери; его хватило лишь на то, чтобы величественным жестом вручить короб королеве.
Позвали доктора, сердца были осмотрены и признаны здоровыми. Двенадцать девственниц отрядили в лес за оленьими тушами. С мальчика стянули грязную одежду, отец речной водой смыл с него кровь животных, а мать вручила ему сердца, одно за другим. Принц собственноручно вставил каждое сердце в полость, откуда оно было вырезано. Сердца идеально легли на место. Браконьеры и лесничихи уже принялись слагать хвалебную песнь, когда главный врач потребовал тишины. Все умолкли, и врач простер нож над головами мертвых животных. Произнес заклятие нового рождения, шепотом подхваченное присутствующими и громко выкрикнутое мальчиком. В тот же миг все шесть сердец снова забились, раны затянулись. Первым поднялся на ноги матерый самец, ошеломленный и растерянный. Но он скоро понял торжественность обстоятельств, поднял своих сородичей, и олени гурьбой направились в Дэвиду. Все шестеро преклонили колени перед мальчиком, и принц был окончательно признан совершеннолетним.
А потом начались песни, пляски, фейерверки и гулянья. Малышей, пронзенных рогами вожака, возвратили в лес, а четверку, убитую непосредственно рукой принца, отвели на кухонный двор, где олени с благодарностью отдали себя на заклание и с честью были доставлены на королевский пир.
По традиции веселые празднества длились неделю; отбивные из оленины чередовались с пирогами из оленины, бутербродами с холодной запеченной олениной, и под конец, когда горожане почти насытились, жареными пирожками с олениной.
Принцесса радовалась, что не осталась пировать, она вообще подумывала стать вегетарианкой. И хотя маленький принц чувствовал, что на празднике чего-то или кого-то не достает, он был слишком захвачен новой дружбой с охотничьим ножом, чтобы беспокоиться о пропаже.
32
Я встаю много позже первых лучей солнца и еще час просыпаюсь. Когда я наконец прихожу в себя, отхожу от холодных снов в жаркой постели, утренний свет уже покидает город. Остервенелый дождь налетает на мои окна в поисках щели или трещины, норовя заползти внутрь и напакостить. Я крайне уязвима. Но сейчас не время осторожничать. Я плохо спала, не отдохнула для следующей атаки. Время идет, а я даже не замечаю. Я уже опаздываю.
Итак, следующий шаг. Я оцениваю свое состояние, глядя в зеркало. Нет у меня состояния, оно осталось дома, где я давно не была. Швы синеют на сморщившейся коже, на бесформенных стежках засохла кровь. Я брожу по башне, изредка вспоминая, что надо поесть, попить. Хлеб зачерствел, вода застоялась. Здесь плохо кормят. Надо бы распустить мои длинные золотистые локоны, высунуться из окна и поднять на веревочке корзинку с провиантом, что ждет на крыльце. Надо смаковать свиные ножки, запивать их медом и заедать свежими фигами. Надо жить в реальном мире. Я вдруг замечаю, что мерзну, и догадываюсь натянуть толстый махровый халат. Ткань, смягченная ополаскивателем, царапает мой сверхчувствительный эпидермис. Я тощее скелета. Отопление включено на полную мощность, шторы я задернула, отгородясь от стихии, но холодок крадется по моей спине в ночи, проникает в нервную систему, насылает дрожь на мои члены. Я такого не планировала, да и не могла планировать. Новообразование — не моих рук дело, но оно выросло из меня. И из него.
Я думаю о нем: интересно, что он сейчас делает? Я скучаю по нему. Часть меня скучает. Это скоро пройдет.
Я моюсь в зеркальной ванной; спина отражается в бесчисленных мглистых коридорах. Отскребаю мертвые кожные клетки, тру себя металлической мочалкой, пытаясь содрать его прикосновения. Я провожу сорок девять минут в обжигающей воде. Уповая на волшебную силу чистоты. Орудую мыльным камнем. Наконец мои усилия приносят плоды, и липкие струпья опадают с быстро заживающей кожи. С медленно заживающей сердечной полости. Отжившие клетки и мертвые волосы забивают сток. Я смываю с себя мертвечину, холодным душем выдавливаю мужчину из моей плоти. Полностью очистившись, меняю пропотевшие простыни, навожу порядок в башне, этом плавильном тигле; еще раз мою пол — на тот случай, если прошлой ночью я не заметила капелек крови. Башня готова. И я готова настолько, насколько это возможно. А что мне еще остается? Работа не ждет.
Зажигаю свечи — ночные свечи в память о предках, о прошлом и будущем, последний трепещущий мемориальный огонек в честь моего нынешнего «я». Когда он отгорит, я обновлюсь. Снимаю махровый халат и ложусь голышом на пол. Холодно. Мне не хватает тепла чужого тела. Чужих губ. Я уже обдумала, какой будет моя новая мода, мое следующее «я». Прежнюю форму я отбрасываю, ее относительный успех не оправдал моих ожиданий. Я хотела изобразить юную соблазнительницу, но эта малюсенькая бьющаяся часть меня превратилась в глупую бабу. Я похожа на это мир больше, чем предполагала.
Ложусь на деревянный пол и закрываю глаза, укладываюсь поперек древесных волокон и начинаю погружаться в них. Это осознанный выбор. И мой долг. Мускулы хватаются за возможность расслабиться и, отдавшись переживанию, теряют чувственную память как о далеком, так и — что существеннее — о недавнем прошлом; мускулатура становится одним целым с плотью, плывущей против волокон. Я разглаживаю каждый напряженный член, и призраки медленно и неслышно стекают с меня на пол. Момент полной готовности придет сам собой, тело даст о нем знать. Телесная суть отлично сознает важность миссии, зародившейся в генетическим коде, который есть я. Будущая королева. И я не сверну с намеченного пути. Я иду, падаю, отказываюсь от одного, от другого, отказываюсь от него — у меня нет выбора, и мне доступно все. Вот оно, начинается. Из жесткого волокнистого дерева, из его бесшумного размеренного ритма вытягиваются щепки; заноза впивается в меня и толстой штопальной иглой извивается под моей кожей. Каждая паркетина помнит, как она была живым деревом; помнит корни, уходившие глубоко в мягкую землю; помнит ветви, простиравшиеся высоко во влажное небо. Этот лакированный пол возомнил меня реальным миром, созданным для того, чтобы он мог поселиться во мне. Скальп зажат тысячью крошечных заноз, они колют и мнут голову. Моя форма — с головы до пят, все до единой активные точки — приходит в мучительное движение. Я не ропщу. Тело должно расстаться с внешним слоем.
Надеюсь, я не зря мучаюсь .
Никогда мне не было так больно. Раньше я блаженствовала, принимая новое обличье. А сейчас кричу в агонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28