https://wodolei.ru/catalog/unitazy/monoblok/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 



«Даффи М. Сказки для парочек»: Фантом-пресс; М.; 2002
ISBN 5-86471-295-7
Аннотация
Жила-была в городе Лондоне сказочная принцесса, и ненавидела она любовь...
И умна была принцесса, и хороша собой, и достоинствами разными ее придворные феи не обделили, словом — само совершенство, если бы...
Если бы не маленький изъян — сердце царственной Кушле забыли вложить. Потому-то она и не переносит на дух влюбленные пары. Для совершенной Кушлы «вечная любовь сродни скабрезному мифу». Принцесса решает позабавиться с влюбленными, а попросту — разрушить самые крепкие, самые надежные пары, которые только сыщутся на лондонских улицах. И оружие Кушла выбирает совершенное, под стать себе, — Идеальную Любовь. Счастливые жених и невеста, два преданных друг другу гея и верные супруги — вот выбор принцессы, а дальше — сплошное волшебство, замешанное на реальности.
Стелла Даффи рассказала притчу — страшную, и нежную, и поэтичную, и даже смешную. И рассказала ее очень современным языком, отчего парадоксальность сказки стала лишь очевидней.
Стелла Даффи
СКАЗКИ ДЛЯ ПАРОЧЕК
Джеймсу, самому сердечному из всех прекрасных принцев.
Благодарности:
Ивонне Бейкер за поддержку по телефону; Шелли Сайлас за веру в волшебство; Кароль Уэлш, как необыкновенно симпатичному редактору; и Паз, отлично поработавшей прототипом.
1
В некотором царстве, в некотором государстве, далеком и в то же время удивительно близком, живет-поживает воистину счастливый народ и правят им по справедливости и в радости король и королева. Король славится добрым нравом, королева — отменной рассудительностью. Они любят и любимы, и рождается у них дочь — длинноногая, стройная, с сияющим взором, совершенная во всех смыслах.
На церемонию Именин ненаглядной новорожденной приглашаются достойнейшие мужи и жены, великие и благородные, изысканные и прекрасные, мудрые и неистовые. На таких празднествах гости стараются угодить подарками, стараются от всей души, ибо, как известно, одарить принцессу — все равно что получить высочайшее благословение. Прелестной крошке подносят несказанную красоту, неотразимое обаяние, редкую обворожительность, завидную мудрость, пылкость и отвагу. Растет девочка, и вместе с ней крепнут ее дарования, расцветают таланты, и потихоньку-полегоньку под щедрым солнышком и редкими свирепыми ливнями принцесса превращается в признанную красавицу, непревзойденного знатока мудреных наук и сказочную умницу-разумницу.
Но вот однажды принцесса покидает ту страну, что очень далека и очень близка, прибывает в наши края и поселяется среди нас.
И я вижу вас насквозь .
Принцесса не может удержаться от смеха. Ведь в родном королевстве она могла быть только принцессой — непростительное расточительство талантов и сокровищ, коими она обладает. Здесь же она станет королевой.
Принцесса совершенна во всех отношениях, во всех смыслах, со всех точек зрения… если не считать одного позабытого в суматохе дара. И красота, и обаяние, и вкус, и мудрость — все есть у королевской дочери, нет лишь сострадания. Фея Сострадания застряла в метро и на торжества по случаю Именин не попала, пропала в подземелье вместе с подарком. Но о ней никто и не вспомнил. Чары Феи Красоты были столь неотразимы, смех Феи Комедии столь заразителен, а интеллект Феи Ума столь отточен, что отсутствия Феи Сострадания даже не заметили. А она, всеми забытая, сидела в грязной пещере метро, красная от духоты и злости.
С тех пор и повелось, что для королевской дочери вечная любовь сродни скабрезному мифу, кроткая нежность — гниющему персику, а поцелуй — пустой причуде. Родители для нее обуза, мать — досадное препятствие на пути к трону. Ну да ничего, со временем она осилит этот путь, возьмет свое. Пока же… Она красива, остроумна, мила, привлекательна, а ее жестокость упрятана в искуснейшей выделки футляр, сработанный из прекрасных глаз, носа, рта, волос, рук, ног, груди, ступней, торса и промежности. И принцесса понимает нас, и мы любим ее, и только Фее Сострадания снятся тревожные сны.
2
Я живу в башне из слоновой кости. Темной слоновой кости. Выдранной из морды истекавшего кровью слона. Бивень отмыли, отскоблили, отшлифовали и превратили в произведение искусства, но запекшаяся кровь по-прежнему просвечивает сквозь молочную гладь. Я живу в Ноттинг Хилле. Дом мой — замок. Старинное словцо придает стройности многоголосью многоквартирного блока, сложенного из холодного бетона, — типичного образца архитектуры тридцатилетней давности. В этом монолите зияют священные пещерки страсти — шестьдесят домашних очагов втиснуты в постройку семидесятых. Моему очагу, безусловно, равных нет. Я убрала его в райские голубые и зеленые цвета; легкие облака, что заглядывают в мои балконные двери, искренне убеждены, будто видят небо, целующее море. Стены снисходят к гладкому деревянному полу; плинтуса кокетничают со сверкающим паркетом, выточенным из лакированной древесины. Огромный лес был загублен, дабы украсить пол, по которому я ступаю. И я ценю эту жертву.
Порой, в минуты одиночества, я подношу свою точеную ступню к пухлым губам, изогнутым наподобие лука, закрываю огромные прекрасные глаза и целую себя. Поцелуи жемчужным семенем ложатся на матовую щиколотку. Бледно-розовым язычком я провожу вдоль подъема ступни, наслаждаясь вкусом сладкой кожи и соленого пота, покусываю мягкие, как у младенца, круглые косточки, смыкаю губы над пальчиками изумительной формы. Порою я сама дивлюсь моей красоте и, чтобы вкусить ее в полной мере, пробую себя на язык. Я очень хороша на вкус. Моя плоть — манна небесная, и яблоко райское, и сверх того.
Ноттинг Хилл вовсе не дыра, хотя, возможно, лет через сорок я изменю свое мнение. Я выбрала Ноттинг Хилл из-за его обитателей. Их здесь изобилие. А потому выбор широк, ассортимент бесконечен. Обыватели, туристы, уличные торговцы и уличные девы, производители и потребители. Последних великое и пестрое множество: ленивые хипповатые покупатели субботнего полудня, заспанные пожиратели позднего воскресного завтрака, строгие хозяева и хозяюшки, лощеные господа и дамы. Шеи выворачиваются, когда я иду по улице. Я ступаю в ореоле собственного сияния, я — страсть, освещающая мое бытие; и людей влечет мой огонь, они летят на него, чтобы согреться. Лодыжки подворачиваются на ровных тротуарах, когда я прохожу мимо в кажущемся безразличии. Но внезапно я замечаю их — избранников, отрешенно сцепивших руки в жарком ореоле любви и похоти.
С высоты моего горнего гнезда я углядела пару. Облака услужливо рассеиваются, проясняя видимость, и мой острый взор впивается в любовников. Я пристально слежу за ними, за каждым неуклюжим телодвижением — от смачного мясистого поцелуя при встрече и до постели. Я проникаю в их планы, в их маленькие хитрости: мой дом плюс твой дом равно нашему дому; мое имя помножим на твое имя, получим наше имя — что может быть проще! Свадьба, фата, кружевные шелка, надрывное дыхание. И на всем белом свете изо дня в день одно и то же — старая-престарая, набившая оскомину история. Я люблю, я хочу, я добьюсь. Я — половинка, с тобой — целое. Я — ничто, с тобой — все. Без тебя меня нет. С тобой я есть.
Терпеть не могу эти гнусные пары. Ненавижу их самодовольство, нежности, их любовные прозвища-игрища, чары; ненавижу их девиз «мы — одно целое». Презираю их угодливость, уступчивость, добровольный отказ от греха, удовольствий и наслаждения; презираю их беспросветную ложь и чахлую правду. Меня тошнит, когда я слышу: «он понимает меня, как никто» или «я не мог бы ей солгать». Меня трясет от их вульгарности: «одному хорошо, а вдвоем лучше».
Мне лучше одной. Всегда.
Но дело в том, что мне недостаточно быть свободной. Презирая пары, я желаю им вкусить от моей свободы, незапятнанной предательством. Я урожденная освободительница. Вот я и выпускаю парочки на волю. Спасаю от самих себя. Открываю золотые клетки, разбиваю цепи, сжигаю наручники из тисненой бумаги, зубами прокусываю обручальные кольца там, где сквозь позолоту пробивается дешевая медь.
Я самая соблазнительная женщина на свете, благосклонно и милостиво я дарую свое внимание всем. По капле роняю медовые соблазны на любого, кто случается на моем пути, кто случайно спутается со мной. Но лишь по капле. Потому что берегу себя. Обязана беречь себя, свои чары, обязана хранить их свежими и терпкими, чистыми и незамутненными. Ведь не стану же я только тем и заниматься всю жизнь, что сводить с ума. Я порезвлюсь под щедрым ливнем любви, но притворяться, будто мне больше делать нечего не намерена. Как бы не так! Я обременена знанием, меня гнетет ответственность. Каждый, кто прикасается ко мне, отнимает частичку моей любви, но даже мой колодец страсти не бездонен, а источник щедрости не неиссякаем. Дары мои дорогого стоят. Я не осыпаю ими каждого встречного без разбора. Уж в назойливости меня не упрекнуть. Но выбираю исключительно пары. Потому что ненавижу их. Пары, что спариваются, лижутся, сюсюкают: «люблю тебя, люби меня, родим ребеночка, заживем своим домом» — такого типа пары.
В два часа пополудни из окна, выходящего на северо-северо-запад, я замечаю их. Он и она. Держатся за руки, электрические разряды проскакивают меж их ладонями. Как раз то, что надо. Им конец. А я молодец.
3
Салли и Джонатан женятся в марте. Сейчас сентябрь. Сентябрь, больше похожий на позднее лето. Пока солнце лениво катится к осеннему равноденствию, Лондон цепляется за август жаркими ясными неделями и редкими знойными днями с духотой и ливнями. Теплый ветер гоняет полчища картонных стаканов из «Макдоналдса»; освободившись от драгоценного груза, картонки в безумной пляске кружатся на тротуарах, путаются под ногами прохожих. Салли и Джонатан, устроившись в маленьком кафе на Хай-стрит, не обращают внимания на погоду. И на мусор. И на уличное движение. Они держатся за руки. Миниатюрная хорошенькая блондиночка Салли с обожанием заглядывает в большие, темно-синие, как Тихий океан, глаза Джонатана. Они строят планы. Строят уже полгода. Составляют списки, прикидывают, обходят магазины, выбирают, заказывают — и так шесть месяцев кряду. Великий день приближается, и все субботы с воскресеньями поделены и расфасованы на часы, проведенные в магазинах, или в спортзалах, или где-нибудь еще, но непременно вместе.
Салли держит большие ладони Джонатана в своих, иногда умолкает на полуслове, чтобы уже в который раз подивиться огромности его рук, поцеловать отполированные ногти. Она так рада, что у ее парня большие руки, ведь именно такие и должны быть у настоящего парня. Настоящий мужчина, даже самый большой и сильный, никогда не забывает хорошенько отмыть ладони и отскрести ногти, прежде чем прикоснуться к своей девушке; спрыснуть себя приличным одеколоном, прежде чем поцеловать ее. В прежние времена Джонатан пользовался только жидкостью после бритья, но в эпоху Салли он значительно расширил свои познания в мужской косметике и ныне запросто кевин-кляйнит самое лучшее. Джонатан не отрывает глаз от Салли. Он любит ее и потому без слов понимает, почему на свадьбе тетушку Сибил необходимо посадить подальше от дядюшки Фреда, и отчего Салли так хочется, чтобы его матери понравился ее отец. Джонатан любит Салли и, наклонившись над чашками с остатками кофейной гущи, целует ее нахмуренный лоб, касается губами крошечного шрама под левым глазом. Обнаженными нервами влюбленного Джонатан чувствует волнение Салли, вспоминает, что она ужасно стесняется своего шрама, который у нее с тринадцати лет. Навеки преданный и любящий Джонатан собирается в ближайшие полвека зацеловать ее стеснительность до смерти. Разгладить шрам поцелуями.
Они не слышат, как подходит официантка. Уже в третий раз эта особа нависает над ними, выпытывая, что подать. Пара едва замечает, как официантка швыряет на стол тарелки с остывшей едой. Они едят, толком не чувствуя вкуса блюд. Салли рассеянно надкусывает ржаной хлебец, вспоминая вкус кожи Джонатана после душа — вкус мыла и поцелуев, отмерших клеток и волос. Джонатан прихлебывает холодный кофе и припоминает, как он изумился, обнаружив, что на вкус Салли каждый день разная. Они не видят, как официантка мнет двадцатифунтовую бумажку, оставленную на блюдце со счетом (всего-то 18.96), и скалится им вслед. Менее 20 фунтов — совсем недорого, если учесть, что они заказали по бокалу вина, воду, три блюда и два натуральных кофе. Дешево даже, будь это счет за двоих. Но Джонатан и Салли настолько слились в одно целое, стали столь нераздельны, что заказывают один обед и при этом не голодают. Они с радостью делят и обед, и завтрак, и дышат одним воздухом. Воздухом, в котором рождаются поцелуи. Джонатан и Салли определенно любят друг друга. Любят всей душой.
И вот-вот разлюбят .
Салли познакомилась с Джонатаном в доме своей подружки. Джим, любовник Сюзи, знал одного парня, который мог понравиться Салли. Высокого парня, темноволосого, симпатичного, хорошего парня. Джонатан познакомился с Салли в доме своего друга Джима. Его любовница Сюзи пригласила девушку, которая могла бы понравиться Джонатану. Милую девушку, воспитанную, симпатичную, хорошую девушку. Салли и Джонатан встретились и не успели даже заикнуться о совместной ипотеке, семейном пособии, снижении муниципального налога и одобрении общества, как с головой погрузились в предсвадебные хлопоты. Сюзи дуется и чувствует себя обойденной. Джим до сих пор не сделал ей предложения, а ведь они знакомы уже полтора года. Почти год живут вместе, но Сюзи все еще не может похвастаться заветным колечком. Она не станет носить кольцо, которое сама себе купит, потому пальцы у нее остаются голыми. Желая помочь Сюзи, Салли предлагает ей перспективную роль главной подружки невесты. Но Сюзи в сомнениях: вряд ли простенькое платьице подружки невесты из пурпурного шелка дожмет Джима. Однажды после «маргариты» — то ли первой, то ли восьмой — Сюзи высказывается в том духе, что Джим — похоже, не семейный человек. Салли хмурит в гармошку свой маленький чистенький лобик и обещает поговорить с Джонатаном, чтобы тот поговорил с Джимом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28


А-П

П-Я