— Тушенка — вещь полезная, — сказал Егорышев. — Ешь!— А ты? — тихо спросил Строганов.— И я, — ответил Егорышев.Он сел на траву напротив Матвея и дал ему свою ложку. Сам ел с ножа. Они быстро покончили с мясом. Строганов кусочком галеты вытер сковородку и устало откинулся спиной на свою сумку. На лице его от слабости выступил пот.Егорышев сполоснул сковородку в прозрачной лужице, из которой брал воду для чая, и спрятал котелок и сковородку в сумку. Спиной он чувствовал взгляд Матвея и суетился больше, чем было нужно. В мыслях у него был хаос. Он не представлял, что скажет Матвею. В конце концов решил пока не говорить ничего.Быстро темнело. Скалы утонули во мраке. Костер выхватывал из темноты небольшой круг травы, и Егорышеву казалось, что, кроме этого крохотного островка, на свете больше ничего нет.Обернувшись к Матвею, он увидел, что тот пытается туже затянуть жгут, которым перевязана его нога выше колена.— Погоди, — сказал Егорышев.Он осмотрел раненую ногу. Нога распухла и над коленом была кое-как замотана окровавленным бинтом, сделанным из разорванной рубашки. Повязка была мокрая, и кровь непрерывно капала на траву. Егорышев снова достал котелок, вскипятил немного воды и, присев возле Матвея, размотал повязку. Он изо всех сил затянул жгут, и кровь перестала капать… Под повязкой оказалась рваная рана, тянувшаяся от бедра до колена. Егорышев промыл рану остуженной водой, достал чистую рубашку и, разорвав ее, перевязал ногу.— Судьба! — с усилием сказал Матвей. — Слушай… ты… действительно есть?.. Или ты мне кажешься?— Действительно, — ответил Егорышев. — Спи.— Сейчас… — Матвей положил голову на сумку. — Сейчас… Я буду спать… Как ты сюда попал?..— Обыкновенно… Увидел кровь… Ты спи, а я пойду умоюсь.Егорышев намочил в лужице носовой платок и вытер потное, разгоряченное лицо. Когда он вернулся, Матвей спал, ровно посапывая носом. Лицо его еще больше обострилось и в багровом свете костра казалось неживым. Егорышев достал из сумки спальный мешок, накрыл Матвея и подоткнул мешок со всех сторон, чтобы раненого утром не продуло. Сам он лег на траву возле костра и мгновенно уснул. Ночью Егорышев несколько раз вставал и наклонялся над Матвеем. Тот спал спокойно.Утром Егорышев вскипятил чай, и они с Матвеем выпили по две полные кружки. Жалко только, что не было сахара… Строганов выглядел немного лучше. На его скулах зажегся слабый румянец.— Ну вот, — сказал Егорышев, затушив костер, — пора в путь. Идти сам можешь?Во время завтрака Матвей молчал, с любопытством поглядывая на Егорышева.— Могу, — ответил он, — сейчас пойдем… А почему ты меня ни о чем не спрашиваешь?— О чем тебя спрашивать? — пожал плечами Егорышев.— Ну, хотя бы поинтересовался, что со мной случилось…— Нечего мне интересоваться, — буркнул Егорышев, — захочешь, сам расскажешь.— Вот как! — ответил Матвей. — Ну, ладно… Тогда пойдем… А тебя спросить можно?— Спрашивай.— Откуда ты взялся?— Оттуда же, откуда и ты… Из колхоза имени Первого мая…— Работать приехал туда?— Вроде этого…— А кто ты по специальности? — Лесник.— О, это хорошо, — одобрительно сказал Матвей. — Раз уже лесников к нам посылают, значит, скоро обживем Торжу…— Слушай, пойдем, пожалуйста, — сердито попросил Егорышев, — успеем еще, наговоримся.Матвей усмехнулся и поднялся на ноги. Он побледнел, пошатнулся. Егорышев шагнул к нему, хотел поддержать, но Матвей отстранил его и тихо сказал:— Я сам…Он поднял свою сумку и заковылял к скалам, освещенным солнцем.— Ты почему туда идешь? — спросил Егорышев.— Через перевал ближе… К утру будем в колхозе, — бросил Строганов, не оборачиваясь.Больше Егорышев ничего не спрашивал. Он догнал Матвея, и они пошли рядом.Через час их обступили скалы. Дороги не было. Матвей поднимался по руслу высохшего ручья. Путь преграждали камни и ямы. С каждым шагом подъем становился круче. Там, где бежала вода, не всегда мог пройти человек.Егорышев срезал ножом палку и дал Матвею. Тот ничего не сказал. Он шел нахмурившись, закусив губы. Егорышев не решался ему помочь. Матвей все чаще спотыкался, но каким-то чудом не терял равновесия и не падал.— Отдохни немного, — предложил Егорышев.— Нет, — выдавил Строганов. — До ночи нужно добраться до перевала… Обязательно нужно… Иначе…Он умолк, но Егорышев понял, что он хотел сказать. Сегодня у него еще были силы. Завтра их не будет…Скалы сдвинулись теснее. Теперь не было видно ни оставшихся позади холмов, ни гребня горы. Путники поднимались словно по узкому коридору, стены которого постепенно сужались. Здесь не было ни деревьев, ни кустов, ни даже травы, только черные, мрачные глыбы.Солнце спряталось за тучи, стало темнее.— Как тебя зовут? — спросил Матвей. — Глупо, что я не знаю, как тебя зовут…— Меня зовут Степан.— Степан? Значит, будем знакомы, Степан…— Я тебя и так знаю, — ответил Егорышев, — ты геолог. Фамилия твоя Строганов.— Кто тебе про меня говорил? Мангульби?— Мангульби. И Томашевич…— Впрочем, это неважно… Важно, что ты на меня наткнулся.— Я шел за тобой.— Ты был на сопке? — спросил Матвей. Он остановился, взглянул на Егорышева, но тотчас же снова двинулся вперед.— Я там кровь увидел… Кстати, как ты ногу-то поранил?— Обвал, — нехотя ответил Строганов.— Обвал?— Ну да… Я в яму забрался, начал молотком образец откалывать, в это время наверху все поползло… Ногу придавило здоровенным валуном… Еле выбрался… Думал, там останусь…— Я бы тебя все равно нашел, — сказал Егорышев. — Лучше бы ты спокойно там лежал. Меньше было бы хлопот.— Спокойно лежать я не умею, — усмехнулся Матвей.— А я в палатку твою заходил, — сказал Егорышев, — картины видел.— Понравились? — с интересом спросил Матвей.— Ничего. Мне другие твои картины больше нравятся.— Ты и другие видел? Где?— У Мангульби в кабинете… И еще… В разных местах.Матвей пошатнулся, оперся о скалу и продолжал подъем. Больше он не разговаривал. Егорышев видел, что он держится из последних сил. Ущелье стало совсем узким, стены задевали за плечи. До вечера было далеко, но наступили сумерки.— Уже скоро, — сказал Матвей прерывистым голосом, — метров через триста ущелье кончится и будет перевал… Там кусты растут… Костер разжечь можно… Оттуда в ясный день колхоз видно.Матвей поскользнулся, привалился плечом к стене и несколько минут отдыхал, закрыв глаза. Егорышев обнял его за плечи, и они снова пошли вперед.— Пусти, — прошептал Матвей, — тут мы вдвоем не пролезем… Я сам… — Шатаясь, он сделал несколько шагов и остановился.— Что ты? — спросил Егорышев. — Помочь? Строганов промолчал. Он стоял, наклонившись вперед, протянув руки. Ноги его подгибались.— Что с тобой? — встревожился Егорышев.— Ничего, — тихо и отчетливо ответил Матвей, — со мной ничего. Просто нам… Придется вернуться назад.Он стал оседать вниз. Егорышев подхватил его и уложил на камни. Матвей, не открывая глаз, застонал. Он был без сознания.Подложив ему под голову сумку, Егорышев шагнул вперед и уперся в стену. Ущелье было наглухо закупорено огромными глыбами. Егорышев потрогал холодные камни. Они лежали так мертво и неподвижно, точно находились здесь тысячелетия. Ущелье оказалось ловушкой. Дальше пути не было… Егорышев подумал, что глыбы, очевидно, обвалились весной во время таяния снегов.Он сел рядом с Матвеем и достал последнюю сигарету. Подумав, разломил ее пополам и закурил. Мрак сгустился, и теперь не было видно даже неба. Егорышев докурил сигарету, привалился спиной к скале и закрыл глаза. Он ни о чем не думал, просто отдыхал.Матвей снова застонал, завозился и вдруг ясно и громко сказал:— Сейчас я тебе все объясню.Егорышев промолчал, думая, что он бредит, но Матвей повторил:— Я тебе все объясню. Где ты?— Здесь, — отозвался Егорышев.— Ты слушай меня внимательно, понял? Это очень важно.— Хорошо. Я тебя буду слушать внимательно, — устало ответил Егорышев.— Ты возьми мою сумку и ступай в колхоз. Ступай старой дорогой, по берегу Унги. Там все время прямо, не собьешься. — Матвей говорил торопливо, словно боясь, что Егорышев его перебьет. Как доберешься, скажи Мангульби, что я здесь. Он пришлет за мной кого-нибудь. Ты все понял?— Я все понял, — монотонно ответил Егорышев.— Ну вот и хорошо, — обрадовался Матвей. — Это же самый разумный выход, я очень рад, что ты понимаешь. Идти я все равно не могу, а за трое суток ничего со мной не сделается. Теперь слушай самое главное. Если меня привезут и будет все в порядке, тогда просто отдашь мне сумку. Ну, а если случится что-нибудь непредвиденное, отвези ее, пожалуйста, в Улуг-Хем, в управление геологии. Там есть такой товарищ Анциферов. Запомнишь фамилию?— Анциферов, — повторил Егорышев.— Правильно, Анциферов. Павел Кузьмич. В сумке у меня среди образцов есть один камень. Серого цвета, с багровыми и зелеными пятнышками. Ты сразу его найдешь, он приметный. Ты отдай этот камень Анциферову и покажи на карте сопку, куда ты лазил. Скажи, что камень, дескать, Строганов нашел в древних медных выработках и пробы, взятые на склонах сопки, показывают примерно семидесятипроцентное содержание его в руде.— Значит, ты нашел этот камень! — тихо сказал Егорышев. — Ты все-таки его нашел!— Нашел! — ответил Матвей. — Три года здесь копался, хотел уже бросить, но… нашел! Нашел, черт его возьми совсем! Эх, жалко, не дожил до этого часа один человек. Ну, ничего. Теперь про него вспомнят. Построят здесь комбинат, потом город и назовут этот город его именем. Назовут, как думаешь?— Назовут.— И я так думаю. А теперь иди, Степан. Иди, друг, и не теряй зря времени. Ты все хорошо запомнил?— Запомнил, запомнил, — ответил Егорышев. Он встал, чувствуя, как сразу заломило натруженные ноги, нагнулся и поднял Матвея на руки.— Ты что? — сказал Строганов. — Отпусти меня сейчас же. Надорвешься.— Не надорвусь, — успокоил его Егорышев и стал осторожно спускаться. — Ты только не дергайся, сиди смирно.— Я же восемьдесят килограммов вешу, безумный ты человек! — жалобно сказал Матвей. — Ведь ты же меня все равно уронишь и сам голову разобьешь.— Не волнуйся, — ответил Егорышев, — я по профессии цирковой борец. Можешь у Томашевича спросить. Он подтвердит. А если будешь много болтать, тогда, конечно, я вполне могу тебя уронить.— Что же ты голову мне морочил, заставлял все рассказывать? Издевался, что ли?— Нет, не издевался. Просто на всякий случай. Вдруг ты по дороге помрешь. А камень этот, как я понимаю, стоит дороже твоей и моей жизни, — спокойно и сурово объяснил Егорышев, продолжая спускаться.Строганов не ответил и притих. Спуск был тяжелым. Егорышев плохо видел дорогу и ставил ноги почти наугад. Но он решил не дожидаться утра, потому что Матвей с каждым часом слабел и нужно было торопиться.Метров через пятьсот ущелье расширилось, мрак поредел, над головой повис лунный серп.— Пусти, я сам пойду, — сказал Матвей, — я отдохнул, теперь я смогу.Егорышев не ответил.— Ну что ты, все шестьдесят километров тащить меня собираешься? — с отчаянием спросил Матвей. — Ведь это же глупо. Какая-то дурацкая романтика!— Помолчи, ты мне мешаешь! — холодно попросил Егорышев.Строганов умолк.Егорышеву было неудобно. Руки скоро затекли, тело раненого сползало вниз.— Обними меня за шею, — попросил он. Спуск стал пологим, показалась освещенная луной поляна.— Дал же бог тебе силушку! — с уважением сказал Матвей, когда Егорышев опустил его в траву.Егорышев лег возле лужицы, опустил в нее голову и долго, жадно пил. Потом перевернулся на спину, раскинул руки и минут двадцать лежал без движения. Он был мокрый от пота. Шея и руки одеревенели. Он лежал, смотрел в небо и дышал. Он никогда не думал, что дышать — это такое наслаждение.Послышался треск. Матвей ломал ветки для костра. Подумав, что он может разбередить рану и вызвать кровотечение, Егорышев кое-как поднялся и сказал:— Брось, без тебя управлюсь.Он заставил Матвея лечь и, взглянув на повязку, которая снова пропиталась кровью, укоризненно покачал головой.— Ничего, — виновато сказал Строганов. — Это ерунда. Честное слово, я себя гораздо лучше чувствую.Егорышев открыл последнюю банку с тушеным мясом. Он поставил сковородку на траву, сел рядом с Матвеем, и сковородка через минуту опустела и была дочиста выскоблена остатком галеты. В сумке у Егорышева осталось лишь три плитки шоколада. Правда, еще у него было ружье и штук сорок патронов, но дичи здесь никакой не водилось. С тех пор как Егорышев вышел из тайги, ему не встретилось ни одной птицы. Даже вороны куда-то подевались. 11 Поужинав, Егорышев лег у костра и укрыл себя и Матвея спальным мешком. Перед глазами у него тотчас же замелькали черные мухи, но сон не приходил. Стало неловко лежать. Острый сучок впился в бок.— Не спишь? — спросил Матвей.— Не сплю.— Бывает. От усталости. Завтра я пойду сам, слышишь?— Слышу.— Ты все-таки чудной, — помолчав, сказал Строганов. По его голосу Егорышев понял, что он улыбается. — Ей-богу, чудной… И я до сих пор не понимаю, как ты на меня наткнулся.— Специально за тобой приехал.— Ты не отшучивайся.— Я не отшучиваюсь, — мрачно ответил Егорышев.— А с Томашевичами ты давно знаком? — спросил Матвей и, не дождавшись ответа, задумчиво сказал: — Правильные они люди. Живут правильно. И любят друг друга правильно.— Разве можно любить неправильно?— Конечно, можно. Некоторые любят так, что от их любви делается тошно.— Это верно, — вздохнул Егорышев и, поколебавшись, тихо спросил: — А ты? Любишь кого-нибудь?Матвей долго молчал.— Да, — ответил он, наконец, и у Егорышева вдруг екнуло сердце. — Да, я люблю. Как жить без любви?Егорышев закрыл глаза.Я думаю о ней, — дрогнувшим голосом сказал Строганов. — Когда мне хорошо, я думаю о ней, и когда мне плохо, я тоже думаю о ней и для меня очень важно, чтобы все, что я делаю, ей понравилось… И все женщины, сколько их есть на свете, не заменят мне ее, потому что она — это я, она во мне и во всем, что видят мои глаза и осязают мои руки.— Да… Ты любишь… Я знаю, ты всем бы пожертвовал для нее, — задыхаясь, сказал Егорышев.— Пожертвовал? Нет! Откуда такое слово? Зачем? Любовь не нуждается в жертвах, любви нужна только любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19