https://wodolei.ru/catalog/mebel/podvesnaya/
Маленькие усики, удивительно маленькие ножки в сверкающих лакированных туфлях; жгучие черные напомаженные волосы со строгим пробором зачесаны набок. Сочувственно кривя губы, он пожал нам руки и провел внутрь. Здание оказалось нелепо огромным – гулкий прямоугольный храм с колоннами из пористого камня и мраморным, в черно-белую клетку полом. Головы за письменными столами поднялись, темные глаза холодно изучили нас. Человечек спешил впереди, подзывая нас прищелкиванием языка, словно пару скаковых лошадей. Я так никогда и не узнаю, кем он был: начальником полиции, коронером или даже самой Смертью. Он не мог угомониться ни на секунду и даже в морге, когда мы беспомощно стояли у носилок, постоянно двигал шеей, тянулся то к руке Лидии, то к моему локтю, потом быстро отступал, деликатно покашливал в маленький коричневый кулак, согнув указательный палец. Это он отвел меня в сторону, так, чтобы не услышала Лидия, и быстрым шепотом, сипя от смущения, сообщил, что моя дочь была беременна. Больше трех месяцев. Он напыщенным жестом прижал руку к груди: «Ah, signore, mi displace…» «Ах, синьор, мне так жаль…» (um.)
Покрывало откинули. Stella maris Морская звезда (лат.).
. Лица нет, его отняли скалы и море. Мы опознали тело по кольцу и маленькому шраму на левой лодыжке, который помнила Лидия. Но я бы узнал ее, мою Марину, даже если бы от нее остались лишь отполированные волнами голые кости.Что она делала в этом городке, что привело ее сюда? Мало того, что жизнь моей дочери оставалась загадкой, теперь еще добавилась тайна ее смерти. Мы поднялись по узким улочкам к маленькой гостинице, в которой она остановилась. Была сиеста, и все зловеще застыло в неподвижной жаркой духоте, а когда мы наконец одолели эту мощеную кручу, то отказались поверить своим глазам – как беспощадно живописно все вокруг. У дверей спали кошки, на подоконниках цвела герань, в клетке заливалась канарейка, доносились голоса детей, играющих где-то рядом, во внутреннем дворике, а наша дочь умерла.Хозяин гостиницы оказался смуглым стариком с широкой грудью, сальными седыми волосами и завитыми усами, точная копия знаменитого режиссера и актера Витторио Де Сика, если кто-то в наше время еще помнит такого. Он настороженно поздоровался, но предусмотрительно оставался за конторкой, избегая смотреть на нас и напевая себе под нос. Он кивал в ответ на любые вопросы, как будто пожимал плечами, и ничего нам не сказал. Его толстуха жена, круглая и массивная, как тотемный столб, встала за его спиной, с непреклонным видом сложила руки на животе и взглядом Муссолини сверлила затылок супруга, внушая ему бдительность. К сожалению, он ничего не знает, совсем ничего, объявил хозяин. Касс появилась два дня назад, продолжил он, заплатила вперед. С тех пор ее и не видели, она целыми днями бродила по холмам над городом или по берегу. Рассказывая, он вертел в руках предметы, разложенные на конторке, – ручки, карточки, стопку сложенных карт. Я спросил, был ли с ней кто-то еще, и он отрицательно качнул головой, – на мой взгляд, слишком быстро. Я отметил, что на нем туфли с кисточками и маленькими золотыми пряжками – Квирк умер бы от зависти – и тонкая шелковая неправдоподобно белоснежная рубашка. Настоящий щеголь. Он провел нас наверх по узкой лестнице, мимо умеренно непристойных гравюр девятнадцатого века в пластиковых рамках, вставил в дверь комнаты Касс большой псевдостаринный ключ, щелкнул замком. Мы с Лидией помялись у порога, растерянно оглядывая помещение. Массивная кровать, мойка и кувшин, стул с прямой спинкой и соломенным сиденьем, узкое окно, выходящее на залитую солнцем гавань. И совсем неуместный запах крема для загара. На полу лежал открытый чемодан Касс, разобранный лишь наполовину. Одежда, шорты, знакомые туфли – немые вещи, пытающиеся заговорить.– Я не могу, – произнесла Лидия тем же безжизненным голосом и отвернулась.Я посмотрел на Де Сика, он посмотрел на свои ногти. Жена все маячила у него за плечом. Когда-то она была такой же юной, как наша Касс, и, наверное, такой же гибкой. Я впился в нее взглядом, беззвучно умоляя рассказать, что здесь произошло с нашей бедной увечной дочерью, нашим померкшим солнцем, что привело ее к смерти, но женщина тупо и безразлично смотрела на меня и молчала.Мы остановились там на ночь, ничего другого в голову не пришло. Наш номер пугающе похож на тот, в котором жила Касс, с такой же мойкой, таким же стулом, и в окне такой же вид на гавань. Мы поужинали в тихой столовой, дошли до моря и, наверное, полдня бродили по пристани. Сейчас, в конце сезона, здесь было тихо и безлюдно. Впервые со времен «Счастливого приюта» мы держались за руки. Золотой дымчатый закат медленно погибал в море, потом пришла теплая ночь, порт осветился огнями, покачивались длинные мачты, около нас беззвучно металась летучая мышь. В комнате мы лежали рядом без сна на высокой и широкой кровати, как старые больничные пациенты, прислушиваясь к далекому шепоту моря. Я тихо запел песенку, которую когда-то сочинил для Касс, чтобы развеселить ее: Мои уши в слезах,Ведь лежу я на спине,И рыдаюВсю неделюО тебе. – Что тебе сказал тот человек? – раздался из тьмы голос Лидии. – Тот, в полиции. – Она приподнялась на локте, всколыхнув матрас, и уставилась на меня. В призрачном свете из окна ее глаза светились. – Почему он не хотел, чтобы я слышала?– Он рассказал о вашем сюрпризе, – ответил я, – о котором она просила мне не говорить. Ты была права: я удивлен.Она ничего не ответила, только, кажется, сердито вздохнула и снова уронила голову на подушку.– Скорее всего, мы не знаем, кто отец? – Я хорошо представлял его, такую же потерянную душу, как наша дочь; скорее всего, какой-нибудь прыщавый молодой ученый, изнуренный амбициями и лихорадочным добыванием бесполезных фактов; интересно, знает ли он, что чуть было не воспроизвел себя? – Сейчас, конечно, уже все равно.Утром моря не оказалось, только бледно-золотое сияние протянулось до горизонта. Лидия лежала в постели спиной ко мне и молчала, хотя я знал, что она не спит; я прокрался вниз по лестнице, почему-то ощущая себя убийцей, бегущим с места преступления. Великолепный день: солнце, запах моря и тому подобное. Я шел по улицам в утренней тишине и чувствовал, что шагаю по ее стопам; раньше она жила во мне, теперь я жил ею. Поднялся к старой церкви на утесе в самом конце гавани, спотыкаясь о камни, отполированные ногами поколений верующих, словно взбирался на Голгофу. Храм построили тамплиеры на месте римского святилища Венеры – да, я купил путеводитель. Здесь Касс и совершила свое последнее действо. На паперти между плитами забилось конфетти. Внутри было довольно скромно. В боковой часовне висела Мадонна, предположительно кисти Джентилески, – отца, а не беспутной дочери, – потемневшая, плохо освещенная и нуждающаяся в реставрации, но гений мастера все равно был очевиден. В массивном черном стальном подсвечнике, на котором висела жестяная коробка для пожертвований, горели свечи, а на плитах перед пустым алтарем стоял большой горшок с пахучими цветами. Появился священник и сразу понял, кто я. Он был приземистым, темнокожим и лысым. Пастор не знал по-английски ни единого слова, я – немногим больше по-итальянски, тем не менее он самозабвенно болтал, причудливо жестикулируя руками и головой. Он провел меня через сводчатую дверь сбоку алтаря к маленькой каменной беседке, нависшей над скалами и пенящимся морем, куда по традиции, говорит мой красивый путеводитель, приходят после свадебной церемонии новобрачные, и невеста бросает букет в жертву кипящим далеко внизу волнам. С моря вдоль скалы дул легкий ветерок; я подставил лицо этому свежему сквозняку и закрыл глаза. Сокрушенных сердцем исцеляет Он, врачует скорби их, говорит Давид в псалмах, но он ошибается, этот Давид. Священник показывал мне место, где Касс, видимо, вскарабкалась на каменный парапет и бросилась в воздух, пронизанный морской солью, он даже изобразил, как все произошло, имитируя ее действия с ловкостью горного козла, и не переставал улыбаться и кивать, словно описывал какую-нибудь безрассудно-смелую выходку, скажем, прыжок в воду ласточкой самого Джорджа Гордона. Я нашел осколок, недавно отлетевший от парапета, сжал в ладони тяжелый острый камень и наконец-то заплакал, беспомощно провалившись в неожиданно пустую глубину самого себя, а старый священник похлопывал меня по плечу и бормотал что-то похожее на мягкие нестрогие упреки.С того дня я начал скрупулезно прокручивать нашу семейную жизнь с самого начала, то есть с тех пор, как появилась Касс, годы, проведенные вместе с ней. Я искал некую логическую последовательность и ищу ее до сих пор, ключи к разгадке, разбросанные, словно точки в книжке-раскраске, которые дочь в детстве соединяла, чтобы получилась прекрасная фея с крыльями и волшебной палочкой. Возможно, Лидия не напрасно обвиняла меня в том, что я каким-то образом знал, что произойдет? Не хочется думать, что это правда. Ведь если я знал, если мои привидения предупреждали о грядущем несчастье, почему я бездействовал? С другой стороны, мне всегда было крайне тяжело отличить действия от актерского действа. Вдобавок, тогда я пошел по неверному пути. Я искал в прошлом, но на самом деле вовсе не оттуда являлись мне фантомы. В те первые недели затворничества я часто грезил, что ко мне приедет Касс и вместе мы создадим некий новый вариант прежней жизни, в которой я совсем запутался, что мы сумеем как-то искупить потерянные годы. Не эти ли фантазии вызвали ее образ? Не они ли ослабили ее связь с реальной жизнью, жизнью, которую она уже не проживет? Они не проживут.Я пока не чувствую своей вины, еще нет; времени на это будет предостаточно.Ночью после похода в церковь мне приснился непонятный сон, который меня странно взволновал, почти утешил. Я находился в цирке. Там же стояли Добряк, Лили, Лидия; кроме того, я сознавал, что каждый зритель – хотя в темноте было плохо видно – приходится мне родственником или знакомым. Мы все смотрели вверх на Касс, она свободно висела в самом центре шатра: руки протянуты вперед, спокойное лицо ярко освещает луч белого мягкого света. Пока мы смотрели, она стала плавно спускаться ко мне, все быстрее и быстрее, сохраняя бесстрастный вид, руки подняты, словно в благословении; но, приближаясь, она не становилась больше, а, наоборот, постепенно уменьшалась, так что, когда я в конце концов потянулся, чтобы поймать ее, моя дочь стала крохотным сверкающим пятнышком, а через мгновение пропала бесследно.Я проснулся с ясной головой, усталость последних дней как рукой сняло. Поднялся, подошел к окну и долго стоял в темноте, разглядывая пустынную пристань и море с маленькими ленивыми волнами, которые будто бы снова и снова полусонно шептали о чем-то. * * * В день нашего отлета разразилась буря. Самолет промчался по затопленной взлетной полосе и с воющим свистом поднялся в воздух. Когда мы летели над горами, Лидия с третьим бокалом виски в руке оглядела острые пики, заснеженные ущелья и выдавила горький смешок.– Вот бы сейчас разбиться, – сказала она.Я подумал о нашей обезличенной дочери, лежащей в гробу в багажном отделении у нас под ногами. Что за Добряк поймал ее, какой Билли из Бочонка вонзил зубы в горло и высосал кровь? * * * Странно вдруг оказаться дома – в моем бывшем доме, – когда похороны позади, все закончилось, но жизнь упрямо желает продолжаться. Я старался гулять как можно чаще. Особняк у моря стал для меня чужим. В наших отношениях с Лидией возникла странная скованность, неловкость, словно мы вдвоем совершили преступление и теперь стыдимся друг друга, потому что знаем, что каждый из нас натворил. Я целыми вечерами бродил по улицам, предпочитая пограничные зоны между пригородом и центром, где цветет буддлея, покинутые машины ржавеют, лежа вверх колесами в груде осколков, а разбитые окна заброшенных фабрик вспыхивают неземным сиянием в косых лучах осеннего солнца. Здесь бродят ватаги сорванцов, а за ними, ухмыляясь, трусит неизменная дворняга. Здесь на клочках пустырей собираются алкаши, прикладываются к большим коричневым бутылкам, поют, ссорятся, зубоскалят мне вслед, когда я пробираюсь мимо, подняв воротник черного пальто. И еще я встретил здесь множество призраков, людей, которые сейчас не могут находиться среди живых, которые были стариками в годы моей молодости, пришельцев из прошлого, из мифов и легенд. На этих безлюдных улицах я уже не могу определить, живые люди вокруг меня или мертвецы. И тут я говорю с моей Касс гораздо откровеннее и честнее, чем когда она еще жила, правда, дочь ни разу не отозвалась, ни разу, хотя могла бы. Могла бы объяснить, почему вдруг решила умереть на том выбеленном солнцем побережье. Сказать, кто отец ребенка. Или чьим кремом от загара пахло тогда в ее номере. Может, она им натерлась, а потом бросилась в море? Такие вопросы не дают мне покоя.Я изучаю ее записи, целую кипу листов писчей бумаги, найденных в гостинице. Она может гордиться мной, моим прилежанием: я не менее целеустремлен, чем какой-нибудь кембриджский зубрила. Все написано от руки, неразборчиво, и поначалу казалось, что там царит полный хаос, никакого порядка, логики или смысла. Но потом постепенно начала вырисовываться некая последовательность; нет, не последовательность, там нет никакой последовательности, скорее дух, слабый мерцающий проблеск, намек на смысл. Частично это дневник, хотя события и наблюдения описаны в фантастическом стиле, окрашены в невероятные тона. Возможно, она сочиняла некую историю, чтобы просто развлечься или разогнать скопище ужасов в голове? Кое-что повторяется – имя, просто инициалы, место, куда она часто приходит, подчеркнутое слово. Есть эпизоды изгнания, убийств, вымирания, потери себя. Все это мелькает в бурном водовороте ее запечатленных грез. Но в центре всего этого – пустое пространство, где раньше было нечто или некто, а теперь нет никого. Конечно, листы не пронумерованы, но я чувствую, что отдельные места не сохранились;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Покрывало откинули. Stella maris Морская звезда (лат.).
. Лица нет, его отняли скалы и море. Мы опознали тело по кольцу и маленькому шраму на левой лодыжке, который помнила Лидия. Но я бы узнал ее, мою Марину, даже если бы от нее остались лишь отполированные волнами голые кости.Что она делала в этом городке, что привело ее сюда? Мало того, что жизнь моей дочери оставалась загадкой, теперь еще добавилась тайна ее смерти. Мы поднялись по узким улочкам к маленькой гостинице, в которой она остановилась. Была сиеста, и все зловеще застыло в неподвижной жаркой духоте, а когда мы наконец одолели эту мощеную кручу, то отказались поверить своим глазам – как беспощадно живописно все вокруг. У дверей спали кошки, на подоконниках цвела герань, в клетке заливалась канарейка, доносились голоса детей, играющих где-то рядом, во внутреннем дворике, а наша дочь умерла.Хозяин гостиницы оказался смуглым стариком с широкой грудью, сальными седыми волосами и завитыми усами, точная копия знаменитого режиссера и актера Витторио Де Сика, если кто-то в наше время еще помнит такого. Он настороженно поздоровался, но предусмотрительно оставался за конторкой, избегая смотреть на нас и напевая себе под нос. Он кивал в ответ на любые вопросы, как будто пожимал плечами, и ничего нам не сказал. Его толстуха жена, круглая и массивная, как тотемный столб, встала за его спиной, с непреклонным видом сложила руки на животе и взглядом Муссолини сверлила затылок супруга, внушая ему бдительность. К сожалению, он ничего не знает, совсем ничего, объявил хозяин. Касс появилась два дня назад, продолжил он, заплатила вперед. С тех пор ее и не видели, она целыми днями бродила по холмам над городом или по берегу. Рассказывая, он вертел в руках предметы, разложенные на конторке, – ручки, карточки, стопку сложенных карт. Я спросил, был ли с ней кто-то еще, и он отрицательно качнул головой, – на мой взгляд, слишком быстро. Я отметил, что на нем туфли с кисточками и маленькими золотыми пряжками – Квирк умер бы от зависти – и тонкая шелковая неправдоподобно белоснежная рубашка. Настоящий щеголь. Он провел нас наверх по узкой лестнице, мимо умеренно непристойных гравюр девятнадцатого века в пластиковых рамках, вставил в дверь комнаты Касс большой псевдостаринный ключ, щелкнул замком. Мы с Лидией помялись у порога, растерянно оглядывая помещение. Массивная кровать, мойка и кувшин, стул с прямой спинкой и соломенным сиденьем, узкое окно, выходящее на залитую солнцем гавань. И совсем неуместный запах крема для загара. На полу лежал открытый чемодан Касс, разобранный лишь наполовину. Одежда, шорты, знакомые туфли – немые вещи, пытающиеся заговорить.– Я не могу, – произнесла Лидия тем же безжизненным голосом и отвернулась.Я посмотрел на Де Сика, он посмотрел на свои ногти. Жена все маячила у него за плечом. Когда-то она была такой же юной, как наша Касс, и, наверное, такой же гибкой. Я впился в нее взглядом, беззвучно умоляя рассказать, что здесь произошло с нашей бедной увечной дочерью, нашим померкшим солнцем, что привело ее к смерти, но женщина тупо и безразлично смотрела на меня и молчала.Мы остановились там на ночь, ничего другого в голову не пришло. Наш номер пугающе похож на тот, в котором жила Касс, с такой же мойкой, таким же стулом, и в окне такой же вид на гавань. Мы поужинали в тихой столовой, дошли до моря и, наверное, полдня бродили по пристани. Сейчас, в конце сезона, здесь было тихо и безлюдно. Впервые со времен «Счастливого приюта» мы держались за руки. Золотой дымчатый закат медленно погибал в море, потом пришла теплая ночь, порт осветился огнями, покачивались длинные мачты, около нас беззвучно металась летучая мышь. В комнате мы лежали рядом без сна на высокой и широкой кровати, как старые больничные пациенты, прислушиваясь к далекому шепоту моря. Я тихо запел песенку, которую когда-то сочинил для Касс, чтобы развеселить ее: Мои уши в слезах,Ведь лежу я на спине,И рыдаюВсю неделюО тебе. – Что тебе сказал тот человек? – раздался из тьмы голос Лидии. – Тот, в полиции. – Она приподнялась на локте, всколыхнув матрас, и уставилась на меня. В призрачном свете из окна ее глаза светились. – Почему он не хотел, чтобы я слышала?– Он рассказал о вашем сюрпризе, – ответил я, – о котором она просила мне не говорить. Ты была права: я удивлен.Она ничего не ответила, только, кажется, сердито вздохнула и снова уронила голову на подушку.– Скорее всего, мы не знаем, кто отец? – Я хорошо представлял его, такую же потерянную душу, как наша дочь; скорее всего, какой-нибудь прыщавый молодой ученый, изнуренный амбициями и лихорадочным добыванием бесполезных фактов; интересно, знает ли он, что чуть было не воспроизвел себя? – Сейчас, конечно, уже все равно.Утром моря не оказалось, только бледно-золотое сияние протянулось до горизонта. Лидия лежала в постели спиной ко мне и молчала, хотя я знал, что она не спит; я прокрался вниз по лестнице, почему-то ощущая себя убийцей, бегущим с места преступления. Великолепный день: солнце, запах моря и тому подобное. Я шел по улицам в утренней тишине и чувствовал, что шагаю по ее стопам; раньше она жила во мне, теперь я жил ею. Поднялся к старой церкви на утесе в самом конце гавани, спотыкаясь о камни, отполированные ногами поколений верующих, словно взбирался на Голгофу. Храм построили тамплиеры на месте римского святилища Венеры – да, я купил путеводитель. Здесь Касс и совершила свое последнее действо. На паперти между плитами забилось конфетти. Внутри было довольно скромно. В боковой часовне висела Мадонна, предположительно кисти Джентилески, – отца, а не беспутной дочери, – потемневшая, плохо освещенная и нуждающаяся в реставрации, но гений мастера все равно был очевиден. В массивном черном стальном подсвечнике, на котором висела жестяная коробка для пожертвований, горели свечи, а на плитах перед пустым алтарем стоял большой горшок с пахучими цветами. Появился священник и сразу понял, кто я. Он был приземистым, темнокожим и лысым. Пастор не знал по-английски ни единого слова, я – немногим больше по-итальянски, тем не менее он самозабвенно болтал, причудливо жестикулируя руками и головой. Он провел меня через сводчатую дверь сбоку алтаря к маленькой каменной беседке, нависшей над скалами и пенящимся морем, куда по традиции, говорит мой красивый путеводитель, приходят после свадебной церемонии новобрачные, и невеста бросает букет в жертву кипящим далеко внизу волнам. С моря вдоль скалы дул легкий ветерок; я подставил лицо этому свежему сквозняку и закрыл глаза. Сокрушенных сердцем исцеляет Он, врачует скорби их, говорит Давид в псалмах, но он ошибается, этот Давид. Священник показывал мне место, где Касс, видимо, вскарабкалась на каменный парапет и бросилась в воздух, пронизанный морской солью, он даже изобразил, как все произошло, имитируя ее действия с ловкостью горного козла, и не переставал улыбаться и кивать, словно описывал какую-нибудь безрассудно-смелую выходку, скажем, прыжок в воду ласточкой самого Джорджа Гордона. Я нашел осколок, недавно отлетевший от парапета, сжал в ладони тяжелый острый камень и наконец-то заплакал, беспомощно провалившись в неожиданно пустую глубину самого себя, а старый священник похлопывал меня по плечу и бормотал что-то похожее на мягкие нестрогие упреки.С того дня я начал скрупулезно прокручивать нашу семейную жизнь с самого начала, то есть с тех пор, как появилась Касс, годы, проведенные вместе с ней. Я искал некую логическую последовательность и ищу ее до сих пор, ключи к разгадке, разбросанные, словно точки в книжке-раскраске, которые дочь в детстве соединяла, чтобы получилась прекрасная фея с крыльями и волшебной палочкой. Возможно, Лидия не напрасно обвиняла меня в том, что я каким-то образом знал, что произойдет? Не хочется думать, что это правда. Ведь если я знал, если мои привидения предупреждали о грядущем несчастье, почему я бездействовал? С другой стороны, мне всегда было крайне тяжело отличить действия от актерского действа. Вдобавок, тогда я пошел по неверному пути. Я искал в прошлом, но на самом деле вовсе не оттуда являлись мне фантомы. В те первые недели затворничества я часто грезил, что ко мне приедет Касс и вместе мы создадим некий новый вариант прежней жизни, в которой я совсем запутался, что мы сумеем как-то искупить потерянные годы. Не эти ли фантазии вызвали ее образ? Не они ли ослабили ее связь с реальной жизнью, жизнью, которую она уже не проживет? Они не проживут.Я пока не чувствую своей вины, еще нет; времени на это будет предостаточно.Ночью после похода в церковь мне приснился непонятный сон, который меня странно взволновал, почти утешил. Я находился в цирке. Там же стояли Добряк, Лили, Лидия; кроме того, я сознавал, что каждый зритель – хотя в темноте было плохо видно – приходится мне родственником или знакомым. Мы все смотрели вверх на Касс, она свободно висела в самом центре шатра: руки протянуты вперед, спокойное лицо ярко освещает луч белого мягкого света. Пока мы смотрели, она стала плавно спускаться ко мне, все быстрее и быстрее, сохраняя бесстрастный вид, руки подняты, словно в благословении; но, приближаясь, она не становилась больше, а, наоборот, постепенно уменьшалась, так что, когда я в конце концов потянулся, чтобы поймать ее, моя дочь стала крохотным сверкающим пятнышком, а через мгновение пропала бесследно.Я проснулся с ясной головой, усталость последних дней как рукой сняло. Поднялся, подошел к окну и долго стоял в темноте, разглядывая пустынную пристань и море с маленькими ленивыми волнами, которые будто бы снова и снова полусонно шептали о чем-то. * * * В день нашего отлета разразилась буря. Самолет промчался по затопленной взлетной полосе и с воющим свистом поднялся в воздух. Когда мы летели над горами, Лидия с третьим бокалом виски в руке оглядела острые пики, заснеженные ущелья и выдавила горький смешок.– Вот бы сейчас разбиться, – сказала она.Я подумал о нашей обезличенной дочери, лежащей в гробу в багажном отделении у нас под ногами. Что за Добряк поймал ее, какой Билли из Бочонка вонзил зубы в горло и высосал кровь? * * * Странно вдруг оказаться дома – в моем бывшем доме, – когда похороны позади, все закончилось, но жизнь упрямо желает продолжаться. Я старался гулять как можно чаще. Особняк у моря стал для меня чужим. В наших отношениях с Лидией возникла странная скованность, неловкость, словно мы вдвоем совершили преступление и теперь стыдимся друг друга, потому что знаем, что каждый из нас натворил. Я целыми вечерами бродил по улицам, предпочитая пограничные зоны между пригородом и центром, где цветет буддлея, покинутые машины ржавеют, лежа вверх колесами в груде осколков, а разбитые окна заброшенных фабрик вспыхивают неземным сиянием в косых лучах осеннего солнца. Здесь бродят ватаги сорванцов, а за ними, ухмыляясь, трусит неизменная дворняга. Здесь на клочках пустырей собираются алкаши, прикладываются к большим коричневым бутылкам, поют, ссорятся, зубоскалят мне вслед, когда я пробираюсь мимо, подняв воротник черного пальто. И еще я встретил здесь множество призраков, людей, которые сейчас не могут находиться среди живых, которые были стариками в годы моей молодости, пришельцев из прошлого, из мифов и легенд. На этих безлюдных улицах я уже не могу определить, живые люди вокруг меня или мертвецы. И тут я говорю с моей Касс гораздо откровеннее и честнее, чем когда она еще жила, правда, дочь ни разу не отозвалась, ни разу, хотя могла бы. Могла бы объяснить, почему вдруг решила умереть на том выбеленном солнцем побережье. Сказать, кто отец ребенка. Или чьим кремом от загара пахло тогда в ее номере. Может, она им натерлась, а потом бросилась в море? Такие вопросы не дают мне покоя.Я изучаю ее записи, целую кипу листов писчей бумаги, найденных в гостинице. Она может гордиться мной, моим прилежанием: я не менее целеустремлен, чем какой-нибудь кембриджский зубрила. Все написано от руки, неразборчиво, и поначалу казалось, что там царит полный хаос, никакого порядка, логики или смысла. Но потом постепенно начала вырисовываться некая последовательность; нет, не последовательность, там нет никакой последовательности, скорее дух, слабый мерцающий проблеск, намек на смысл. Частично это дневник, хотя события и наблюдения описаны в фантастическом стиле, окрашены в невероятные тона. Возможно, она сочиняла некую историю, чтобы просто развлечься или разогнать скопище ужасов в голове? Кое-что повторяется – имя, просто инициалы, место, куда она часто приходит, подчеркнутое слово. Есть эпизоды изгнания, убийств, вымирания, потери себя. Все это мелькает в бурном водовороте ее запечатленных грез. Но в центре всего этого – пустое пространство, где раньше было нечто или некто, а теперь нет никого. Конечно, листы не пронумерованы, но я чувствую, что отдельные места не сохранились;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26