– О Боже мой, – вздыхаю я.
Дайана находит возможным обратить внимание на меня, и я с грустью осознаю, что благодарна ей за это.
– Не могу поверить, что Хьюберт приезжает, – говорит она. – Я же обещала тебе, что мой план сработает. Стоило тебе уехать, и он понял, что он – ноль без палочки, и вот теперь на брюхе приползет обратно. Ты что, не рада?
Она берет мою руку и целует ее; я открываю окно, потому что в машине слишком накурено.

В баре «Отель дю Кап» все то же самое, что прошлым вечером, и позапрошлым вечером, и позапозапрошлым вечером. Все пьют шампанское и малиновые коктейли. Те же двадцатипятилетние женщины, все высокие, привлекательные, в вечерних платьях; половину жизни они проводят в ванной, а в другую половину стараются подцепить какую-нибудь знаменитость. Здесь же плохо одетые перспективные режиссеры из Великобритании. Великолепно одетые администраторы из Германии. Кейт Мосс. Элизабет Херли, которую я ненавижу больше чем кого бы то ни было, потому что она уже «в зубах навязла». Ну и Комсток Диббл, медиа– и кинопродюсер, пяти футов росту. Несмотря на то что ему по меньшей мере сорок пять, он все еще не может избавиться от угрей. Он на балконе протирает лицо салфеткой и кричит официантам, чтобы они сдвинули два стола вместе и переставили от других стулья. Мы с Дайаной уверенно проходим через вестибюль, как всегда это делаем. Мы не кто-нибудь-там, мы навсегда останемся не кем-нибудь-там, и это особенно отчетливо чувствуется в местах, подобных этому.
– Комсток! Caro*! Душка! – кричит Дайана на случай, если кто-то еще не заметил ее появления. Она уже чересчур пьяна и ковыляет в своих черных пляжных сандалиях, вцепившись в плечо какого-то незнакомца, который похлопывает ее по руке и закатывает глаза.
– Привет, Дайана, – говорит Комсток, – ты сегодня в газетах.
– Я всегда в газетах. Если меня нет в газетах, это не мой день.
– Ты тоже в газетах, – говорит Комсток, потея непонятно от чего, ведь воздух удалось охладить почти до двадцати градусов, – но ты, я знаю, этого терпеть не можешь. – Он доверительно тянется ко мне, словно здесь, кроме нас, никого нет. – В этом разница между тобой и Дайаной.
– Да ну? – говорю я, прикуривая, наверное, уже пятидесятую сигарету за день.
За столом оказываются и другие люди, но никого ни с кем не знакомят.
– Говорят, ты здесь без мужа.
– Ему надо работать.
– Тебе бы не помешало найти кого-нибудь. Пока ты здесь. Во Франции. Все так поступают.
– Эй, Комсток, говорят, ты ищешь любовницу! – кричит Дайана. – Говорят, ты перепробовал всех французских актрис моложе двадцати пяти.
– Я провожу кастинг. Что я могу сказать? – отвечает Комсток.
Я кладу на колени салфетку и спрашиваю себя, какого черта я здесь делаю.
Но где же еще мне быть?
– Таннер отбивает у меня девочек, – жалуется Комсток.
Я поднимаю глаза и вижу, что это действительно Таннер Харт, мой Таннер, который на самом деле старше, но благодаря чудесам пластической хирургии почти не отличается от того Таннера, что был включен пять лет назад журналом «Пипл» в число пятидесяти самых красивых людей мира. Он садится, поднимает руки вверх и просит:
– Только не кусайся, детка.
Видно, он говорит это потому, что я смотрю на него, словно бы отупев от алкоголя.
– Попробуй-ка «Беллини»*, – говорит он, пододвигая ко мне бокал.
– Когда фестиваль закончится, Таннер у нас будет на коне. Мы продаем «Одураченных» по всему миру, – сообщает Комсток. – Я подумываю о номинациях. Лучший актер. Лучший фильм.
– Эй, Комсток, – говорит Дайана, – как это ты никогда не пробовал меня?
– Это потому, что ты – фанатка Христа, а я примерный польский мальчик, – отвечает Комсток.
– Я могу наставить тебя на путь истинный, – не унимается Дайана.
– Детка, ты звезда, мы все это знаем, – говорит Комсток, – ведь правда, Таннер?
Но Таннер не слушает его. Он пристально смотрит на меня, и я вспоминаю, почему после того, как мы с ним порвали, я вскарабкалась по пожарной лестнице и вломилась в его квартиру, чтобы только переспать с ним.
Не сводя с меня глаз, Таннер говорит:
– Кстати, никто, случайно, не собирается в Сен-Тропез? После фестиваля?

Сегодня полнолуние, и я оправдываю себя этим, когда притворяюсь, что мне нужно в туалет. На самом же деле я бегу по длинной мраморной лестнице вниз, к ухоженной гравийной дорожке, которая ведет к бассейну. Аманда в то лето, когда умерла, решила податься в киношный бизнес и прилетела сюда с характерным актером средних лет, который отослал ее домой после того, как она провела ночь с молодым перспективным сценаристом. Это так похоже на Аманду – лихо все испортить.
Я сворачиваю налево, в маленький закрытый садик с фонтаном в центре. В фонтане плавают черепахи. Я сажусь на скамейку.
Ну и конечно, через минуту появляется Таннер. Он мнет пальцами сигарету с марихуаной.
– Посмотреть на тебя – тебе это не помешает.
– Я так плохо выгляжу?
– Просто… ты выглядишь так, будто у тебя нет в жизни никакой радости.
– У меня и нет.
– Как же ты живешь, детка? – спрашивает он.
Он сидит на скамейке, расставив ноги, изящно сжимая сигарету большим и указательным пальцами, глубоко затягивается.
– Я же говорил, что не стоит тебе выходить замуж за этого индюка. Разве не правда? Я же говорил, что он сделает тебя несчастной. Тебе надо было сбежать со мной, когда была возможность.
– Да уж, – соглашаюсь я вполне несчастным тоном, думая о том, что всякий раз после того, как мы с Таннером занимались любовью, мы лежали в изнеможении, подкошенные страстью. Он сжимает мою руку и признается:
– Я все еще хочу тебя, детка. Очень хочу.
Я спрашиваю:
– Это комплимент?
Он отвечает:
– Это правда.
Тогда я говорю:
– Мне надо идти.
И я бегу назад на дорожку, оглядываясь, не бежит ли он за мной, а он не бежит, и я не знаю, хорошо это или плохо. Я пересекаю вестибюль, выскакиваю через парадную дверь, а там перед отелем стоит Дайана и ждет машину.
Через какое-то время мы в самом непотребном виде, пьяные, снова сидим в «мерседесе» – едем назад к яхте. В машине полно людей, в основном мужчин, которых я никогда не видела прежде и никогда не захочу увидеть снова.
Мужик с сальными темными волосами, в черной майке, нависает надо мной и тянет: «Куда пришел, оттуда не уйду я». Возможно, он вычитал это в романе у Брета Истона Эллиса, и, хотя всерьез сомневаюсь, умеет ли он вообще читать, я говорю:
– Понятия не имею, зачем я здесь. Наверное, потому, что Дайана меня пригласила.
– Я СУПЕРЗВЕЗДА, вашу мать! – кричит Дайана.
А потом – даже не знаю, как это описать, – мир отодвигается куда-то и в то же время становится пугающе тесным. Я кричу во все горло:
– Остановите машину!
Все поворачиваются и смотрят на меня как на безумную и, похоже, думают, что так оно и есть. Машина притормаживает посреди Канн, и я ползу по трем мужикам и отчаянно хватаюсь за ручку дверцы, которая в конце концов поддается. Никто не успевает понять, что происходит, а я уже вываливаюсь из машины на тротуар многолюдной улицы. Я оглядываюсь на машину и сбрасываю туфли на шпильках. Сжимая их в руках, я бегу сквозь толпу к отелю «Мажестик», где полно фоторепортеров и горят софиты. Я сворачиваю в переулок, проношусь мимо бара с геями, среди которых есть мужчина в балетной пачке, и чуть не сбиваю с ног маленькую девочку с красными розами, которая берет меня за руку и говорит:
– Мадам, идите со мной.
И на этот раз я иду.

Рано утром я возвращаюсь на яхту, страдая от чудовищного похмелья, я опустошена и вымотана, как никогда в жизни, если, конечно, не считать того времени, когда я была моложе и только что познакомилась с Таннером. Тогда мы проводили все выходные, нюхая кокаин и попивая водку. Я очень часто не могла прийти в себя в понедельник, но у меня не бывало неприятностей, потому что все знали: я встречаюсь с кинозвездой, – а это было куда полезнее для галереи, чем если бы я отвечала на телефонные звонки. Особенно полезно было, когда Таннер являлся за мной в галерею. Первое время он был так поглощен мной, что появлялся там довольно часто: просто убедиться, что другие мужчины не заигрывают со мной. Эти визиты исправно находили отражение в колонках сплетен (мое имя там не упоминалось, ведь тогда я еще была «никто») и подогревали интерес публики к нашей галерее. Все со мной ужасно носились и, казалось, испытывали ко мне искреннюю симпатию – а что им еще оставалось делать? Уже тогда меня ИСПОЛЬЗОВАЛИ другие люди – использовали мою способность нравиться мужчинам. Я никогда не задумывалась об этом раньше, но вот сейчас задумываюсь: ЧЕМ бы я была без мужчин?
Такси останавливается напротив яхты, и высокий красивый мужчина в рубашке-поло и джинсах идет ко мне. Я понимаю, что это – мой муж.
Солнце светит вовсю; сейчас, должно быть, позже, чем мне казалось. Суматоха, царящая в гавани, овладевает моим сознанием – помощники капитана поливают из шланга палубы, молодая женщина торгует какими-то продуктами «с фермы», люди снуют туда-сюда по журналистским пропускам – и приближается Хьюберт, в руках у него видавший виды кожаный саквояж, и я впервые в жизни замечаю его удивительную непритязательность. Да как же это: несмотря на всю шумиху вокруг его семьи, и его внешнего вида, и его подноготной, он все-таки до сих пор ПРОСТО ПАРЕНЬ.
– Эй, – спрашивает он, – что с тобой такое?
– Ты о чем? – не понимаю я.
– У тебя кровь течет. Руки в крови. – Он смотрит вниз. – И ноги. И в чернильных пятнах. А где твои туфли?
– Понятия не имею.
– Ну ладно, как ты? Получила мое послание?
– Что ты приезжаешь?
– Что я арендую быстроходный катер. Раз уж я здесь, то будет весело, если мы покатаемся на водных лыжах.
На водных лыжах?
Хьюберт вносит свою сумку на яхту.
– У Марка де Белона здесь дом. Я подумал, может, нам с ним потусоваться?
Потусоваться?
– Эй, детка, – обращается он ко мне, – в чем дело? Тебе не нравится Марк де Белон?
Я смотрю на свои окровавленные ладони и говорю:
– Мои туфли забрали геи.

IX

Дорогой дневник!
Ты не поверишь, но я ВСЕ ЕЩЕ на этой чертовой лодке, которая бултыхается в водах Итальянской Ривьеры.
И Хьюберт тоже все еще здесь.
Ладно. Вот в чем проблема. Во-первых, мне кажется, я схожу с ума, но не знаю, оттого ли это, что мне до смерти надоело торчать на этой лодке с Дайаной и Хьюбертом, или оттого, что, может, я правда психопатка, как утверждают все.
Потому что вот в чем вторая проблема: меня видели ночью в том кафе с той маленькой девочкой и ее друзьями. И там еще были какие-то геи, которые хотели взять мое платье – они все повторяли слово copier*, и я поняла, что они хотели посмотреть, как скроено платье, а затем отдать его обратно, – но времени у нас было мало. Помню море коньяка. Разбитый стакан на полу. Ну и, конечно, это «очередное скандальное происшествие» не обошла своим вниманием «Пари-матч».
– Не стоит слишком надеяться, что я изменюсь к лучшему, – вполне серьезно предостерегла я Хьюберта, когда он, прочитав эту статейку, не говоря ни слова, обнаружил свое неудовольствие тем, что высоко приподнял брови. Дайана выступила в мою защиту:
– Боже милосердный, Хьюб, на меня клепали, что я убила мужа. Половину его тела забрали инопланетяне. И ты еще расстраиваешься из-за того, что твою жену видели с бродяжками-малолетками и парочкой геев в женских нарядах?
Тут, как мне показалось, я вполне уместно ввернула:
– Мне всего лишь хотелось капельку внимания.
Вообще-то так оно и есть. Это все, чего я хочу. Я так и не чувствую, что муж внимателен ко мне, а это действительно безумие с моей стороны, ведь он прилетел сюда и отложил на неделю все свои дела. Но я совсем не того хотела, чтобы он БЫЛ ЗДЕСЬ. Я хотела, чтобы он относился ко мне по-особенному, а он этого так и не понял.
Когда мы вместе, я не чувствую своей… значимости. Я хочу быть для него всем. Я хочу быть необходимой ему. Я хочу, чтобы он не мог жить без меня, но что я могу поделать, если он не позволяет мне этого?
А если так, то что же мне делать со своей жизнью?
Похоже, мне не удается скрыть все эти переживания. По крайней мере мне так кажется, потому что сегодня утром я лежу в постели, а в каюту заходит Хьюберт (будто бы за солнцезащитным кремом). Он вдруг поворачивается ко мне и говорит таким тоном, который я иначе как грубым назвать не могу:
– Что с тобой творится?
Я знаю, мне следует ответить: «Да ничего, дорогой», – но мне надоело успокаивать его. Я говорю:
– Не понимаю, что ты имеешь в виду. Вот с тобой что творится?
Я отворачиваюсь к стенке.
– Ха! – усмехается он. – Может, тебе стоит заснуть и попробовать проснуться заново?
– Ну да, – говорю я, – может, и так.
И он уходит.
Я НЕНАВИЖУ его.
Я выскакиваю из постели, натягиваю купальник и пулей вылетаю на верхнюю палубу.
Дайана уже там. Она пьет кофе и красит ногти на ногах, что, как всем нам прекрасно известно, «ферботтен»* на этом судне, потому что лак может пролиться и испортить палубные доски из тика. И точно так же всем нам известно, что Дайана плевать на это хотела. Она и так уже нанесла яхте ущерб на несколько тысяч долларов тем, что разгуливала по ней на шпильках и умащивала свою кожу кремом для загара, оставляя повсюду пятна, которые матросы до сих пор тщетно пытаются оттереть.
– Эй, я могла бы купить эту лодку, если бы захотела! – то и дело напоминает она им.
Но правда состоит в том, что люди, подобные Дайане Мун, никогда не поступают так, как говорят.
– Привет, мой сладкий, – говорит Дайана, не глядя на меня, – хочешь кофе?
– От кофе меня тошнит. Вообще-то меня от всего тошнит.
Она с тревогой поднимает глаза:
– Но не от меня, ведь правда?
–
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38