В её словах сквозило нескрываемое яростное изумление. – У меня у самой двое детей! Я как представлю, что такое могло бы случиться и с ними… Как можно понять такое зверство? Чем такое можно оправдать? Ведь кавказским мужчинам во все времена было свойственно благородство! Ведь у них у самих есть семьи, дети!
– Нет, – неожиданно отрезал кавказец. – У них нет ни семей, ни детей. Уже нет. Потому что вы их убили, – майор изумлённо выпучил глаза и подался вперёд. – Да, – продолжал кавказец. – Вы среди ночи расстреляли танками их дом, в котором мирно спали их жёны и дети. А потом расстреляли их отцов, зарезали их матерей, изнасиловали и пристрелили, как собак, их сестёр. Неудивительно, что эти мужчины сошли с ума и начали взрывать мирных жителей. Нефть вам чеченская понадобилась? Вот вам нефть, расхлёбывайте. Вы странные люди, русские, – глаза кавказца горели, и в полной тишине он продолжал свой монолог. – Вы посылаете в Чечню своих сыновей, а иорданские наёмники им там режут головы. Это же надо, согласиться на такую страшную, мучительную смерть своего ребёнка ради чеченской нефти, добываемой для обогащения азербайджанца Алекперова! Или еврея Ходорковского, разницы никакой…
– Да не нужна нам эта Чечня, вместе с её нефтью, – в глазах женщины уже стояли слёзы, – и я не хочу, чтоб в своих квартирах погибали мирные москвичи. Что делать? Как решить эту проблему?
– Решить проблему, – встрял майор, – можно только одним способом. Надо просто выдворить из страны всех инородцев. Нужно создать им такие условия, чтоб они сами отсюда сбежали…
– Вы говорите полную ерунду, майор, – кавказцу начала изменять восточная сдержанность. – Кого вы выгоните? И куда? Вы с ума сошли? Если так думают высокие милицейские чины, то это никогда не закончится ничем хорошим. Вы кого собираетесь выгонять? Я – азербайджанец! И что с того? Я гражданин России, живу в Москве двадцать пять лет! Чем я хуже вас? Я с отличием окончил МГУ! А вы, взрослые люди, не стесняетесь прямо в лицо называть меня унизительнейшим термином «лицо кавказской национальности»! Вы вообще в своём уме? У вас даже и в мыслях нет, что это ненормально, что это унизительно! И после этого вы ждёте от меня уважения? Нет, я не уважаю вас. И не буду уважать никогда! Только попробуйте меня куда-нибудь выселить или обидеть мою жену… Нет, не перебивайте меня, дайте мне попытаться ещё раз объяснить вам, русским, хоть что-то. Я живу здесь двадцать пять лет. Как вы собираетесь выгнать меня из моей Москвы, которую я люблю и берегу? Вы определённо не в себе, майор.
– Ха! Какая это она «твоя»? Надо будет, выгоним, – пробурчал майор. – Методы есть. Все вы одинаковые…
– Какие методы вы собираетесь использовать, майор? – Кавказец разгорячился окончательно. – Приезжих в Москве – миллионы! Здесь живут пятеро моих братьев, они успешные, влиятельные предприниматели, которые платят очень большие налоги, и у них серьёзнейшие связи. Очнитесь, кого и куда вы сможете выгнать? Может, вы выгоните в Баку Агаларова с Алекперовым? Или вы выгоните в Грозный Сайдуллаева с Джабраиловым? А может, и Искандера Махмудова вы в Ташкент депортируете? Да за каждым из них стоят сотни тысяч, миллионы соплеменников, и все они живут в России! Неужели вы, взрослый, образованный человек, до сих пор не поняли, что в Москве уже никогда не будет так, как раньше? Мне, гражданину России, многонационального государства, стыдно за таких русских, как вы! Вы позорите мою страну, я уж молчу про ряды милиции, в которых со своим зоологическим мировоззрением вы просто не имеете права находиться…
– А ты не тронь милицию, ты, чернота, – вдруг взбеленился майор. – Не тебе о милиции рассуждать! Сидел бы в своём Азербайджане, там бы и вякал! А у нас, в моей стране, ты должен сидеть тихо и не высовываться! Да у тебя самого-то документы хоть есть? А ну-ка, показал быстро! – и майор угрожающе привстал с дивана. На лице азербайджанца мелькнула жалость пополам с презрением.
– Угомонитесь, майор, – спокойным голосом проговорил он, – и прекратите мне тыкать, я гораздо старше вас. Есть у меня документы. Вот, – и он достал из внутреннего кармана удостоверение в кожаной обложке, – Гасан Амирханов, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации. Жаль, конечно, – обратился он к напрочь обескураженному собеседнику, у которого вмиг испуганно вытянулось лицо, – что остановить поток вашей немыслимой чуши может только тот факт, что вы ниже меня по званию. Не знаю, какой из вас сотрудник милиции, но существо, определяющее степень полноценности других людей по национальному признаку, называться человеком уж точно права не имеет. И ещё… Если не можете нормально воспринимать даже тех мусульман, которые являются вашими соотечественниками, то попытайтесь хотя бы оставить в покое Чечню. Может быть, тогда вас и перестанут взрывать, как сусликов, в ваших же собственных норах. Спокойной ночи.
Майор с женой сконфуженно переглянулись. В полной тишине азербайджанец разложил постельное бельё, отвернулся лицом к стене и спокойно заснул. До самого Питера больше никто в купе не проронил ни слова.
* * *
Утром с дурным расположением духа и тяжёлым, противоречивым душевным осадком после выслушанного вчера я вышел из вагона на Московском вокзале. Ну, вот и Питер. И где же моя воздушная прелесть? «Евгений!» – окликнул рядом женский голос. Я обернулся и остолбенел, мгновенно осознав, что меня жестоко обманули.
У девушки, надо отметить, был отличный фотограф. Ибо он мастерски, раза в два, уменьшил на фото её физиономию и изящно подрезал мощные линии габаритов этой питерской мадам Грицацуевой. И сделал намного гуще её волосы, которые на фото ещё не были засалены, как халат старого муллы из отдалённого туркменского аула. А также хитрым образом замазал синие, жирные прыщи на её узеньком лобике. Итак, передо мной стояла девяностокилограммовая, приземистая афишная тумба, с накрашенными оранжевой кондукторской помадой губищами. И зазывно улыбалась.
Что и говорить – понятие «фотошоп» мне тогда ещё знакомо не было. Поэтому меня передёрнуло при одной только мысли о том, что мне придётся даже просто пройти с этой местной Цирцеей до конца перрона, а не то чтобы гулять вместе по историческим святыням. Я был так ошеломлён, что разрулить ситуацию красиво у меня не получилось. Я просто тупо выдал ей нервный, краткий монолог о том, что она непозволительно похожа на одного из персонажей моих алкогольных галлюцинаций и находиться с ней в непосредственной близости опасно для моей неокрепшей, хрупкой психики. После чего резво, не оглядываясь, двинулся по перрону в сторону города и не остановился до тех пор, пока передо мной не выросло ужасающе грязное серое здание с пафосной надписью «Город-герой Ленинград». Только тут, убедившись в том, что питерская чаровница окончательно затерялась в гомонящей привокзальной толпе, я отдышался и решил прогуляться по Питеру.
Города я, естественно, не знал совершенно и поэтому решил быть максимально осторожным и индифферентным. Остановив у обочины такси, я буркнул водиле «на Невский» с таким видом, будто на Невский с Московского вокзала езжу каждый день по три раза. Водила глянул на меня каким-то странным взором и обречённо кивнул головой. Наркоман, что ли? Зашуганный какой-то… Ну, да ладно, мне-то что.
Мы долго ехали по какой-то улице, здорово смахивающей на нашу Тверскую, только намного грязнее и неухоженней. По тротуарам туда-сюда сновали толпы народа, проезжая часть была забита машинами. Большой всё-таки город этот Питер, подумалось мне. Смотри-ка, какие-то неприлично грязные привокзальные трущобы, а настолько многолюдны! Что же тогда творится в центре города? И вдруг я увидел на одном из зданий указатель, благодаря которому тут же осознал, что от самого Московского вокзала я еду с этим жучарой бомбилой по самому что ни на есть Невскому проспекту! У меня в голове тут же пронеслись советские легенды о том, как во времена застоя лихие московские таксисты за сто рублей возили всяких узбеков с Казанского вокзала на Ленинградский. Через Сокольники и Измайлово. В голове начало вскипать раздражение. Всего полчаса, как я нахожусь в этом городишке, а обманывают уже во второй раз! Ничего себе, провинция!
– Ну-ка, – говорю, – дядя, давай быстро разворачивайся, и едем обратно! – Водила так же обалдело, молча развернулся и повёз меня обратно до вокзала. Я всучил ему какие-то мелкие купюры и пошёл пешком назад. Ну, откуда я мог знать, что Московский вокзал находится в аккурат на пересечении Лиговского и Невского проспектов?
О том, что Питер – мрачный и сырой город с атмосферой кладбища, я догадывался и раньше. Выстроенный на голом болоте, на останках десятков тысяч погибших при его постройке каторжников, он и не может нести никакой иной атмосферы. Кажется, питерцы и сами получают какое-то необъяснимое, мазохистское удовольствие от этой запредельной, надуманной ими самими экзистенциальности. Иначе чем объяснить, что даже и посейчас со стен некоторых домов не стёрты указатели, ведущие к бомбоубежищам? Иногда мерещится, что из какой-нибудь вонючей и мрачной подворотни, коих там великое множество, вынырнет сейчас высохшая, согбенная бабушка, безмолвно и торжественно везущая на саночках трупик своего погибшего от голода внучонка. Но я всё-таки надеялся, что рано или поздно получу ожидаемые эмоции хотя бы от торжественной ауры этой когда-то восхитительной архитектуры, напрямую связанной в моём подсознании едва ли не с самыми значимыми событиями великой российской истории.
Я шёл по Невскому и честно пытался благоговеть, но получалось плохо. При этом старался держаться поближе к бордюрам, чтобы на голову мне случайно не свалился один из огромных пластов штукатурки, во множестве угрожающе свисавших над тротуарами чуть ли не с каждого здания. Или, чего уж там мелочиться, целый балкон. До трёхсотлетия Питера оставалось ещё много времени, и фасады домов даже не мыли, потому выглядел город удручающе. Я подумал, что случись такое безобразие в Москве, наш Лужков собственноручно оторвал бы головы всем московским коммунальщикам. А в Питере… Когда я дошёл до Зимнего дворца, моё настроение испортилось безвозвратно. По безлюдной Дворцовой площади гулял мерзкий, пробирающий до костей ветер. Зимний стоял, монументально, по самую маковку, заросший вековой грязью, а на углу его красовалось какое-то аляповатое граффити. Я вспомнил наш нарядный Кремль, и стало тошно. В Эрмитаж сразу расхотелось – стало страшно, а вдруг и там разочаруюсь. Очевидно, что питерцы вполне способны загадить даже и Эрмитаж. Я развернулся и побрёл прочь.
Проехав для разнообразия одну остановку в каких-то темноватых и мрачных катакомбах, которые в Питере по недоразумению называются «метро», я набрёл на какое-то интернет-кафе, где и просидел до вечера. Уезжать в этот же день из Питера не хотелось – ведь должен же всё-таки найтись в этом городе хоть какой-то позитивный момент? Найдя на сайте питерских развлечений адрес первого попавшегося ночного клуба, я решил отправиться туда и посмотреть на питерскую ночную жизнь. Клубом, в который меня занесло, оказался «Грибоедов», одно из старейших заведений города. Находится он в каком-то глухом переулке, асфальт в котором вскрыт безобразными пластами наружу, будто его взорвали изнутри. Атмосфера в заведении напоминала окраинные местечковые забегаловки Москвы. Пёстрый контингент, смиксованный из весьма подозрительной публики, от полумажоров до откровенных гопников, выкрашенные подъездной краской стены, чилаут в виде топчана, покрытого вонючей, пыльной кошмой… В общем, разруха. Но музыка, на удивление, играла отличнейшая. Впоследствии я убедился, что музыкой, ди-джеями, да и вообще клубным движением Питер сильно отличается от Москвы – в этом плане он на голову выше. Но это несущественные детали, легко объясняемые некоторыми провинциальными нюансами – просто цены на алкоголь в большинстве питерских клубов ниже, чем даже в московских привокзальных забегаловках. Не говоря уж о наркотиках, которые продаются там на каждом углу чуть ли не по цене варёной колбасы.
Я выпил первый коньяк, огляделся по сторонам и вдруг встретился взглядом с такой красавицей, что на мгновение перехватило дух. Ростом с меня – а я совсем не коротышка, – прямые, рыжие, до красноватого оттенка волосы, сияющим водопадом ниспадающие на спину; чистейшая кожа лица, будто подсвечивающаяся изнутри; поразительно красивая и обаятельная улыбка, и в довершение картины – великолепная фигура и потрясающая грудь, отчётливо просматривавшаяся сквозь полупрозрачную маечку. Вылитая Кристи Терлингтон, только красивее. Бокал с коньяком застыл у меня на полпути ко рту, и я глупо улыбнулся. Фея улыбнулась мне в ответ и призывно взмахнула длиннющими пушистыми ресницами.
Чёрт возьми, подумал я. В Москве, чтобы познакомиться с такой роскошью, нужно иметь на даче пару нефтяных вышек как минимум или быть каким-нибудь актёром Меньшиковым. А здесь… Я подошёл, познакомился. Звали её Дашей, и работала она моделью, чему я совершенно не удивился. Через пятнадцать минут мы уже вешали друг другу на уши увлекательную лапшу о культуре и искусстве. Под грохот музыки и коньячок за какой-нибудь час мы с Дашей обсудили ди-джея Ромео, интеграцию Гессен-Дармштадтской династии в российские реалии, Анастасию Волочкову, беспредельщика Миниха, открытие второго московского бутика Davidoff, блестящий музыкальный эксперимент 1975-го года Оскара Питерсона и Кларка Терри, как правильно есть омаров, кто такой Ведекинд, и многое, многое другое. В тот момент я чуть было не убедился, что культурной столицей Питер слывёт всё же не на ровном месте, потому что нескольким знакомым мне московским моделям интеллектуальным уровнем до модели питерской оказалось далеко, как до Луны.
Но потом всё встало на свои места. Под утро мы покинули «Грибоедов» и отправились к Дашке в гости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24