Он полетел в Вашингтон, чтобы заняться «Дастером». Американская администрация хотела осуществить этот проект, очень хотела. Тревожное беспокойство, высказываемое по этому поводу в конгрессе, ощущалось и в Пентагоне, сторонники проекта готовы были раскрыть объятия любому стороннику проекта, а Деверье был одним из них. Сделка еще не заключена, из нее еще можно выжать немало полезного, и Деверье набирал очки в столице самой могущественной мировой державы.
Но сейчас он вырвался из коридоров власти, сказав, что хочет кое-что купить в Нью-Йорке, и отправился в этот бар, где не было ни моралистов, ни администрации, ни тяжеловесов-охранников, ни писак с Флит-стрит.
Пол увидел, как в бар вошла пожилая очень толстая женщина, таща за собой пластиковый пакет и позвякивая большой связкой ключей, висевших у нее на поясе. Она пришла, чтобы перезарядить продающие всякую всячину автоматы, и, сопя, пересекала комнату, остановившись только затем, чтобы поглубже затянуться своей тонкой черной сигарой. Когда она затягивалась, то становилась похожа на рыбу с разинутым ртом.
Сопение, вздох, затяжка, позвякивание, опять сопение; эти звуки отмечали каждый ее медленный шаг. Ворчливым тоном толстуха во всеуслышание объявила, что ей снова предстоит операция на спине. Казалось, она приглашает к разговору всех присутствующих, но отозвался только бармен, да и то не сразу.
– Опять проблемы?
В ответ – тишина. Похоже на общение Центра управления полетами с космонавтами.
– Но только после Нового года. – Она взялась за автомат с сигаретами. Сопение, вздох, позвякивание. – Не хочу ложиться до Рождества.
Бармен не отозвался, и она продолжала говорить сама с собой.
– Думаю, у меня три выхода в этой жизни. Рак легких, цирроз печени или разбитое сердце. – Она замолчала, переводя дыхание. – Видно, пора покончить с мужчинами. Слишком опасно. Черт возьми, а мне ведь всего шестьдесят четыре. Во мне еще немало сил. – Она то подтягивала съезжающие колготки, то копалась в складках своего жакета. Бармен протирал стаканы.
– Одно радует – выпишусь, опять смогу закурить. И выпить. И перед операцией.
Бармен поднял бровь: женщина одной рукой подняла свой мешок, другой подтянула колготки. Она остановилась, чтобы закурить еще одну сигарету, на этот раз ментоловую – попытка снизить риск от курения, уйти от опасности, – и потащила свой мешок к автомату, продающему презервативы в мужском туалете, причем ввалилась туда без стука.
Когда исчезло ее тучное тело, Деверье беззвучно рассмеялся. Не над ней, а вместе с ней. Она знала, что выглядит нелепо, понимала, что обманывает сама себя этими ментоловыми сигаретами, но это была игра по ее собственным правилам. Не то что большинство политиков. Особенно его отец.
– Знай себя и свои слабости, чтобы лучше понимать, а если необходимо, то и использовать слабости других, – пробормотал он. Эта женщина – старая карга, но не сломанный тростник. Его отец позавидовал бы ей на смертном одре.
Деверье взболтнул виски в стакане. Жизнь – это вызов и риск; только исключительный человек способен встретить их лицом к лицу и победить, стать великим. Он был исключительным и станет великим. Не останется просто сыном неудачника-отца.
Нужно только быть последовательным. Деверье допил виски, заказал еще и стал с интересом наблюдать, как две женщины устраиваются за соседним столиком.
Иза была вне себя от ярости, так зла, что встала утром с постели вопреки больничным порядкам.
Она обнаружила, что с каждым днем со все большим нетерпением ждет видеокассету с новостями «Уорлд Кейбл ньюз». Получив ее этим утром, она включила видеомагнитофон и уселась в кресле перед телевизором.
И закипела от раздражения. На кассете был сюжет о новых судебных процессах в Палермо. Мафия подкупила кардинала, актрису и двух бывших премьер-министров. Ее территория. А теперь на ней хозяйничал этот жалкий продюсер, вообразивший о себе Бог весть что.
Ее охватила ревность. Парень безумно раздражал ее, но еще больше она злилась на себя; неужели даже на больничной койке работа так много значит для нее?
Дверь в ее прежний мир начинала понемногу приоткрываться. А потом явилась К.С. и распахнула ее настежь.
К.С., красивая негритянка с глазами газели, была ассистенткой Грабба – лучшей из всех. В первую неделю работы К.С. в АКН в редакции не прекращались пересуды о том, почему это шеф взял на работу привлекательную помощницу с таким цветом кожи, выше себя ростом и с гораздо лучшим образованием (К.С. окончила престижный университет). Кто-то спросил, как ее полное имя.
– Катерина? Конни? – гадала одна из коллег.
– Да Бог с тобой, детка. Нет, конечно, – ответила К.С., растягивая слова и имитируя южный акцент. Она получала удовольствие от этого спектакля, вся редакция слушала. – Меня назвали К.С. потому, что, как уверяла моя мамочка, я была зачата во время незапланированного тайм-аута решающего баскетбольного матча в Канзас-Сити. Лучшее время моей жизни – так она говорила. Она, может, и забыла, кто мой папаша, зато точно помнила где!
Позднее Иза узнает, что отец К.С. был весьма уважаемым врачом в Миннеаполисе, мать работала в библиотеке и никогда в жизни не бывала в Канзас-Сити. К.С. заставила Изу поклясться, что она никому не расскажет. Она была хорошим другом и первым ожившим воспоминанием из этой, другой, жизни, которое принесло радость.
– Замечательно, что ты смогла приехать, – в который уже раз повторила Иза, когда они прогуливались по саду.
Она впервые вышла из здания, и воздух показался ей неожиданно сырым и холодным, трудно было осознать, что смена погоды естественна, что из ее жизни просто выпали несколько недель. Последние несколько дней были бодряще морозными, ясными, листья старого дуба, сторожившего вход в больницу, шуршали в тихом воздухе. Поднимался ветер, небо было тревожным, как будто Тёрнер выплеснул на него всю палитру своих красок.
К.С. плотнее запахнула плащ. Она пыталась осторожно объяснить подруге, что Грабб отправил ее сюда всего на несколько часов, а Изе почему-то казалось, что К.С. ради нее совершила кругосветный переход в одиночку.
– Ты – первая из той моей жизни, до аварии, кто не причинил мне боли. Развод. Бэлла. Фидо изображает, что может делать мою работу. – Сказав это, Изидора поняла, что в ее жизни все еще противостоят друг другу работа и семья. Это, по крайней мере, не изменилось.
– А что ты чувствуешь к Джо?
Иза покачала головой.
– Что я должна чувствовать? Не гнев – пустоту. Я всегда знала, что он мне изменяет, врет, но, как ни странно, не испытывала горечи. Замужество было ошибкой, теперь я это ясно вижу.
– В каком смысле ошибкой?
– Выбор не был свободным. Мне было уже здорово за тридцать. Я чувствовала усталость. Мое время уходило, а я не знала, как с этим справиться. Понимаешь, я всегда все планировала: колледж, университет, стажировка, ступенька за ступенькой, пресс-агент, продюсер, корреспондент…
Но чувства нельзя запрограммировать. Древний, атавистический зов: внеси свой вклад в воспроизводство, продолжи род. Работа была для меня всем, но внезапно… этого стало недостаточно. Я хотела иметь работу и детей. После Газы это стало у меня чем-то вроде навязчивой идеи.
– А что случилось в Газе? – удивилась К.С, поежившись. День угасал, ветер завывал все сильнее. Приближалась буря.
– Это было во время интифады, незадолго до твоего появления у нас. Опять начались выступления палестинцев, и я была там с Дэном Моррисоном из НБС, мы освещали позицию арабской стороны. Интервью с политическими лидерами, религиозными деятелями, подростками – зачинщиками беспорядков, и тому подобное. Мы много снимали: вот арабы бросают камни, бомбы с горючей смесью. Ничего такого, чего бы мы не делали уже тысячи раз прежде.
– Дэн Моррисон? – К.С. наморщила брови. – Он был одним из нас?
– Та еще эпитафия, – горько усмехнулась Иза, – но ты права. Что каждый из нас оставляет после себя? В этом все дело. Дэн был для меня, как старший брат. Мы так много репортажей сделали вместе. Он ни разу ничего себе не позволил, ближе всего к его постели я оказывалась, когда укладывала его туда мертвецки пьяного. А это бывало довольно часто.
Изидора попыталась было улыбнуться, но не сумела.
– Дэн и я снимали, стоя рядом, позиция была очень хорошая. Арабские мальчишки кидали камни и поджигали укрепления израильтян. Но кто-то должен был идти первым, мы бросили монетку, и он сжульничал. Этот сукин сын всегда меня обманывал, но только по мелочам. Говорил, что ему нравится меня дразнить, нет развлечения интереснее в этом окопе.
Она глубоко вздохнула, охваченная грустными воспоминаниями.
– Он сделал несколько шагов вперед, чтобы оператору было легче взять в кадр всю панораму, и начал разглагольствовать. Говорил о вере, о том, как обе стороны взывают к Божественной справедливости и на коленях провозглашают глубокую приверженность миру. Конечно, если это будет мир на их условиях… И тут они его пристрелили. В затылок. Одна пуля – он падал и все еще говорил. Я помогала оттащить Джо, и он умер у меня на коленях.
– Кто эти «они»? Кто убил его?
– Да кто знает? Ружье израильское было, но военные сказали, это сделано специально, чтобы возбудить антиизраильские настроения в Америке. Правда, Дэну на это было уже наплевать.
Иза вздохнула. Слез не было, для этого она была слишком хорошим профессионалом. Хотя иногда слезы помогали.
– О'кей, это риск, и все мы его принимаем, на месте Дэна мог быть кто угодно. Например, я, если бы Дэн не смухлевал. Но его смерть заставила меня задуматься о том, что мы оставляем после себя. Что осталось после Дэна, после стольких лет мотания по свету? Многочисленные дубли, снятые во всех аэропортах мира, чтобы какой-то сидящий в студии засранец мог заполнить эфирное время между рекламными роликами спонсоров? Что? Лучший мир? Все, что оставил Дэн, это убитую горем мать, разбитый «шевроле» и пустую квартиру в Гринвич-Вилледж, за которую ему предстояло платить еще пятнадцать лет. А у меня не было даже матери, которая оплакивала бы меня, К.С., и я поняла: надо завести детей, или я кончу, как Дэн. Ты понимаешь?
– Как дважды два, глупышка.
Иза печально покачала головой.
– И я запаниковала. Вышла замуж за Джо. Мы были знакомы больше двух лет, я только потом осознала, что за все это время мы были вместе меньше трех месяцев. Я понимаю, почему он хочет уйти. И для меня и для него. И мужчины меняются с появлением детей. Первый для них – всегда тайна, вызывающая восхищение и ужас; к появлению второго они относятся как к чему-то закономерному. Ваша машина искорежена, у вас отказывают тормоза, в довершение по всему страстный когда-то любовник ведет себя с тобой как с прокаженной.
– Джо мерзко вел себя во время моей беременности. Обижался, даже ревновал. Ребенок захватил мое тело, занял его место – так он считал, – и чем больше я толстела, чем сильнее брыкался ребенок, тем дальше уходил он от меня. От будущего ребенка. Так было с Бенджи, а с Бэллой еще хуже.
Повисло молчание. Впервые Изидора проанализировала отношение к себе мужа и поняла, что все кончено. Прочитана книга, которую она больше никогда не откроет.
– Но я как-то не могу злиться на него. Черт, я испытываю почти облегчение. Я так долго пыталась балансировать между Джо, детьми и работой, что чувствовала себя мостом, перекинутым с одного берега на другой и разваливающимся под ударами стихии; теперь будет легче, одной ношей меньше.
Высушенные морозом листья зашуршали на деревьях, падая у ног женщин, подобно слезам, которые Изидора так и не смогла пролить.
– Сколько ты собираешься пробыть здесь? – спросила К.С.
– Кажется, все в восторге от того, как я поправляюсь. Может быть, еще недели две. Потом, возможно, возьму месяц отпуска, чтобы привести Бенджи в порядок, разберусь с Джо. Сейчас его переполняет горечь, но он неплохой человек и скоро придет в себя. Мне тоже нужно время. Я была не в состоянии даже как следует проститься с Бэллой. – Голос ее был тихим, но очень твердым. – Ни слез, ни траура. Ее кремировали, знаешь? Чей-то ребенок, никто не предъявил прав на тело, и ее сожгли. Я даже не могу прийти на могилу моей девочки.
– Это… варварство. – К.С. покачала головой.
– Нет. Просто бюрократическая процедура. Бездумная чертова бюрократия, как везде в мире. – Ей удалось улыбнуться. – Не беспокойся, Иза Дин вернется. Я будут настаивать на этом. Мне просто нужно время, чтобы залечить раны. До Нового года.
Глаза К.С. расширились и наполнились слезами.
– О, черт! – прошептала она и запнулась. Листья шуршали у их ног.
– Я получила удар по черепу, К.С., но не потеряла контроля над чувствами. Великий Грабб не раздает билетов на трансатлантические перелеты просто так. Ты здесь по службе, по его поручению, я это поняла как только ты приехала, и я уверена, что ты привезла кое-что еще, кроме приветов от нашего любимого шефа. Но ты мой друг, и я это помню. Так в чем же дело?
К.С. глядела виновато.
– Ты знаешь, как на него давят. Вмешались люди с большими деньгами, уволили еще пятьдесят штатных сотрудников, редакция новостей напоминает Аламо.
– До прибытия «Св. Анны» или после?
– Иза, ты лучшая, даже Грабб вынужден был это признать, но это значит, что у тебя лучшее место и пятьдесят человек ходят вокруг и принюхиваются, нельзя ли его «откусить»!
– Это комплимент.
– Даже этот твой подлюга продюсер подал официальное прошение включить его в штат репортеров – он, видите ли, уже замещал тебя.
– Сколько же прошло времени? – Иза наморщила брови и постучала себя по лбу. – Боже, никак не соединяется!
– Уже начало декабря, Иза. Почти шесть недель прошло с тех пор, как ты последний раз появлялась на экране. И на Украине может вспыхнуть гражданская война. Грабб хочет, чтобы ты отправилась в Киев не…
– Неужели он хочет отправить меня туда, где никто никогда не бывал, именно сейчас, когда я лежу пластом?
– Вот именно. – К.С. заколебалась. – Есть еще письмо, Иза. – Она порылась в сумке и вытащила оттуда конверт. – Тут сказано – три недели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35