Некоторых из вас до глубины души потрясло то, что Валери своим исполнением знакомой всем вам пьесы создала непосредственную и очень мощную связь с вашими чувствами. И вы получили сильнейшее впечатление, потому что никогда прежде не ощущали ничего подобного. Другим показалось, что исполнение Валери идет вразрез с классической интерпретацией данного музыкального произведения. Вот о чем вы спорите, и это необычайно важно. Вы спорите о том, кто вы такие и где ваше место в мире. Естественно, вы деретесь за свое место, а как же может быть иначе?
В аудитории было тихо-тихо. Прескотт утратил всякое желание возражать и сел. Теперь, когда ко мне вернулось утраченное спокойствие, я решил, что он, пожалуй, не обижен, а просто задумался. У всех остальных вид был еще более обескураженный, чем раньше. Я ухитрился не вздохнуть, не застонать от отчаяния и сказал:
— Ну хорошо, а теперь давайте вернемся к лютне. Прескотт, ваша очередь. Сыграйте-ка нам «Разбойников с Зеленых Гор».
Мне показалось, что играл он с некоторой долей чувства, но только начал его хвалить, как понял, что это его еще сильнее унижает. Я поспешно свернул урок и, отправившись в свою комнату, утешил себя тем, что разразился долгим письмом к Маркабру, в котором описал Каледонию как цивилизацию, где в людях художников душат при рождении на свет, где люди, напрочь лишенные чувств, готовы казнить тех, кто чувствами наделен, ну и так далее, и так далее… Письмо я отправил, не редактируя.
Маркабру не писал мне уже десять дней. Еще пару дней мне предстояло торчать здесь, не имея времени смотаться к Брюсу. Еще никогда я себя не чувствовал таким одиноким.
Глава 7
Несколько дней спустя Аймерик устроил презентацию своей экономической модели на заседании Совета. Он докладывал, а мы с Биерис занимались демонстрацией графиков и диаграмм. Все члены Совета удостаивали нас едва заметными кивками при объявлении очередного раздела доклада. Только преподобная Кларити Питерборо кивала непрестанно, и притом весьма энергично.
После завершения доклада наступила очень долгая пауза.
Наконец Каррузерс-старший поднялся, обвел присутствовавших взглядом и сказал:
— Думаю, я выражу общее мнение: мы все очень нуждались в том, чтобы выслушать ваш доклад, господин де Санья Марсао. Вопросы вами затронуты очень серьезные. Мне бы хотелось перейти в другую комнату для обсуждения. Преподобная Питерборо, я полагаю, вы пожелаете остаться с нашими гостями.
Все встали и удалились, и с нами остались только преподобная Питерборо и посол Шэн, после чего мы тоже перешли из зала заседаний в одну из соседних комнат.
Здесь преподобная Питерборо вдруг стала ужасно учтивой и заботливой.
— Мне так жаль, — сказала она, — что в большинстве комнат нет окон. Это глупо. Со светом было бы намного радостнее. Видимо, экономят энергию и не ценят радость. Пожалуй, нужно согреться.
С этими словами она подошла к автомату и дала ему указание приготовить для всех какао.
— Ну, какое у вас впечатление? — поинтересовался Аймерик нарочито равнодушно. Такой голос у него всегда бывал перед началом жутких перебранок.
Питерборо подала всем чашки с горячим, дымящимся какао и только тогда ответила:
— Знаете, я бы предпочла, чтобы прозвучало побольше откровенных протестов. Жаль, что они не старались вас перекричать.
— Отец сидел и помалкивал. Но судя по тому, что он сказал в конце, мне показалось, что он слышал все, до последнего слова.
— Именно так. — Пасторша вздохнула, подула на какао и рассеянно сделала маленький глоток. — Даже не знаю, стоит ли гадать. То, что меня не пригласили на обсуждение, — это, пожалуй, нехороший знак. Это означает, что они не желают брать в расчет определенные точки зрения. Но с другой стороны, я думаю, что ваш отец действительно внимательно вас слушал и поверил вам, и сделал верные выводы из услышанного. Вот на это нам и надо уповать.
Шэн проворчал:
— Я ничего, положительно ничего не понимаю в этой треклятой цивилизации. Если они правильно поняли Аймерика, почему же тогда вы так волнуетесь?
— Ну… — протянула Питерборо, — гм-м-м… — Она еще немного помолчала и проговорила:
— Что ж, может быть, все и не так плохо.
Аймерик не выдержал:
— Беда в том, что они все восприняли слишком быстро. Если бы они начали спорить, у нас появилась бы возможность смутить их и направить их мышление в нужное русло. А теперь может произойти все что угодно. Да, они готовы сколько угодно выслушивать мои соображения, но решение могут принять совершенно несусветное.
— Вряд ли можно ожидать разумной реакции, — заключил посол Шэн.
Я сделал слишком большой глоток горячего какао. Огненный напиток обжег пищевод, глаза заволокло слезами, я едва отдышался. Когда я пришел в себя, слово взяла преподобная Питерборо.
— В этом-то все и дело. Они настолько преданы логике и рассудочности, что здравым смыслом тут и не пахнет.
Шэн энергично покачал головой — так, будто хотел в буквальном смысле выбросить из головы эту мысль.
— Получается, что здесь может произойти какая угодно катастрофа, но это не будет иметь ровным счетом никакого значения, потому что местные жители сами предпочли катастрофу.
— Это будет иметь значение для местных жителей, — возразила Биерис. — Они не желают жить по чужой программе, притом что она напрочь не согласуется с теми принципами, согласно которым они жили всю жизнь. К какому бы решению они ни пришли, независимо от того, будет оно здравым или нет, это будет каледонское решение.
Я решительно кивнул, сам дивясь тому, почему же это я с такой готовностью соглашаюсь с Биерис.
— Свобода выбора — это тот самый принцип, который лежит в основе существования Тысячи Цивилизаций. Люди должны иметь право поступать по-своему, даже если они обречены на ошибку. Кстати говоря, не то же ли самое относится к Новой Аквитании?
Аймерик согласно кивнул.
— Верно. Но там вопрос был в том, как наилучшим образом распределить средства, поступавшие в антикризисные фонды. Там нам приходилось убеждать местных жителей в том, что у аристократии должны быть более высокие доходы, чем у простых граждан, для того чтобы социальная система функционировала так, как было задумано. Отличие местной системы состоит с том, что здесь речь идет не просто о распределении средств помощи. Они думают о том, куда и как будут направлены средства. Множество устаревших экономических понятий, отвергнутых уже несколько веков назад, здесь прописаны в главной доктрине. Вот почему местные рынки зависят от подглядывания за потребителями и постоянного указывания оным, что им приобретать, вот почему здесь единственной неаморальной формой социальных взаимоотношений считаются переводы наличности. Я так думаю, что львиная доля реального бюджета тратится на то, чтобы экономика вела себя так, словно каледонские догматы истинны. При таком положении вещей экономика останется неконтролируемой и гуманитарный Совет ни за что не выделит средства для поддержания этой фикции.
— Все равно это часть их мировоззрения, и они имеют право… — заспорила Биерис, но ее оборвал Аймерик:
— Дерьмо собачье. Люди, которые ставят принципы выше людей, это люди, ненавидящие людей. Им плевать на то, хорошо или плохо действуют принципы, лишь бы было правильно. Пожалуй, их даже больше устраивает такое положение дел, при котором всем больно.
Биерис сидела, сложив руки на груди.
— А разве люди не имеют право на ошибки? — спросила она.
— В принципе имеют. А на деле страдают вовсе не те, кто принимает решения. И если нам удастся уговорить их не совершать ошибки, тем лучше. Я просто не вижу причины, согласно которой они должны осуществлять свое право на глупость за счет страданий многих невинных людей.
В разговор вступила Питерборо:
— Что ж, какое бы они ни приняли решение, оно, так или иначе, сработает, поскольку через шесть-семь лет предусматривается выравнивание ситуации. И даже если самые несгибаемые желают делать вид, будто бы ничего не произошло со времени подписания хартии о создании свободного государства Каледония, на самом деле многое изменилось, и прежде всего даже при самой ужасной из политик, какую только можно себе представить. Теперь никто не умрет от голода и холода.
В дверь постучали. Я, как самый молодой, встал и открыл дверь. Вошел Каррузерс — тихий, как мышка.
— Я должен принести тебе извинения, — сказал он Аймерику. — Приведенные тобой цифры абсолютно точны. Мне понятны некоторые твои эмоции, независимо от того, согласен я или нет с тем, стоило ли их демонстрировать.
Аймерик действительно в ходе доклада несколько раз повышал голос и один раз стукнул по столу, приводя какое-то доказательство. Старик некоторое время помедлил, явно пребывая в растерянности, а потом сообщил:
— Мы еще довольно долго будем дебатировать и молиться, поэтому нам непременно нужно будет иметь постоянную связь с тобой в течение всей ближайшей недели — если тебя это, конечно, не затруднит.
— Нисколько, — ответил Аймерик. — В конце концов за это мне Гуманитарный Совет деньги платит. Звони в любое время.
Каррузерс торопливо отвернулся от сына и сказал:
— Преподобная Питерборо, позвольте и вам принести извинения за то, что я не разрешил вам присутствовать на обсуждении доклада. С моей стороны это было ошибкой. Надеюсь, вы будете так добры и не только присоединитесь к нам на время дебатов, но и возьмете на себя труд оповестить посла Шэна об их результатах? — Ответа Кларити он ждать не стал. — Полагаю, это все.
С этими словами он развернулся и вышел. Питерборо последовала за ним, на пороге обернулась, едва заметно пожала плечами и вздернула брови, после чего закрыла за собой дверь.
Домой на вездеходе ехали молча — только слышалось привычное мурлыканье гусениц да похрустывание гравия под днищем. Машину вел я, что давало мне возможность не наблюдать за Аймериком и делать вид, будто все мое внимание приковывает к себе дорога.
Тогда, когда мы одолели почти две трети пути до Содомской котловины, Биерис нарушила молчание.
— Твой отец сказал, что гордится тобой.
— Это значит ровно столько же, сколько те извинения, которые он принес преподобной Питерборо.
Вот и все, что было сказано за время пути. Ночью нечего было и надеяться на такое роскошное зрелище, как радуга над перевалом, а взошедшая луна спряталась за тучами. Короче говоря, все вокруг было уныло, как обычно бывает по дороге к Содомской котловине.
Брюс ждал нас с превосходным ужином и сразу усадил за стол. Почему-то за ужином Аймерик стал еще мрачнее — словно забота Брюса была ему неприятна. Из-за этого Биерис стала фыркать на Аймерика да и на всех остальных тоже. Я уже начал придумывать, как бы поскорее смыться к себе. Завтра мне нужно было ехать в Утилитопию, а потому предстоял ранний подъем, то есть вторая недоспанная ночь. Но тут зазвонил ком — вызывали Аймерика.
Когда он вернулся к столу, вид у него был задумчивым и взволнованным.
— Отец звонил, — сообщил он. — Они хотят, чтобы я завтра же присутствовал на заседании в качестве консультанта. Похоже, они додумались до чего-то вроде решения. Жиро, захватишь меня? И скажи, вставать надо будет очень-очень рано?
— Ответ «да» на оба вопроса, — сказал я. — А он хоть что-нибудь сказал такое, из чего можно было бы сделать вывод о том, каков его ответ?
— Нет. И это плохо. Освоившись здесь получше, ты поймешь, что каледонцы всегда говорят о том, что тебе меньше всего хотелось бы услышать, только при личной беседе. Ты прямо сейчас пойдешь к себе, Жиро?
— Как раз собирался, — ответил я и встал из-за стола. — Проедемся? Биерис?
Аймерик кивнул и пошел за нашими куртками. Биерис покачала головой и сказала:
— Мне завтра рано вставать не нужно. Я еще немного посижу и пойду домой пешком. Подожду. Пока луна поднимется повыше.
Ведя машину от дома Брюса до домика Аймерика, я заметил, что мой товарищ все еще не в своей тарелке.
— Завтра в четыре я за тобой заеду.
Он что-то буркнул в ответ и вышел. Я хотел было спросить, в чем дело, но было уже очень поздно. С расспросами надо было потерпеть до утра. Я развернул «кота» и поехал домой.
Нет. Не домой. «Дом» — это была моя старая квартира в Молодежном Квартале. Об этом мне не следовало забывать.
* * *
В Центр я прибыл более или менее выспавшись, поскольку за рулем мы с Аймериком сменяли друг друга. В вестибюле скопилось множество людей, и Торвальд отчаянно старался поскорее опросить всех и зарегистрировать.
— Это новички, — объяснил он мне. — Я, как только пришел, первым делом занялся их оформлением.
— Правильно сделал. Но откуда они все взялись?
— Понимаете, похоже, в ПСП придержали их заявления о зачислении на курсы, а разрешение дали только сегодня утром. Короче говоря, теперь у нас еще тридцать восемь учащихся в дополнение к уже имеющимся.
— Сальтини? — сдержанно поинтересовался я.
— Позавтракать я успел, — сообщил Торвальд, и я понял, что мне не стоило спрашивать о Сальтини. — А такое случается, что уж теперь поделаешь.
Я не собирался привыкать к тому, что за мной и всеми остальными здесь шпионят, но поскольку пока не понимал, чем это может быть чревато для Торвальда и вообще для кого бы то ни было, решил этот вопрос не будировать.
Примерно за час мы успели распределить новичков по классам. Торвальда, мягко говоря, не очень порадовало то, что после того как мы записали несколько человек в танцевальный класс, где еще оставались считанные места, остальные не отказались воспользоваться последней возможностью попасть в число учащихся и записались на курс боевых искусств.
Перед началом долгого и трудного дня мы с Торвальдом сели перекусить.
— Представляете, — сообщил мне Торвальд, — некоторые из них говорили, что готовы на убийство ради того, чтобы только попасть сюда, но я, конечно, не поверил, что они действительно имели это в виду.
— Никаких убийств у нас здесь не будет, — спокойно ответил я. Я уже заметил, что Торвальд по утрам капризничает, но это ничего не значило. На самом деле он был одним из наиболее симпатичных, вежливых и раскрепощенных людей, с кем меня пока свела судьба в Каледонии, и одним из немногих, кто вообще выказывал интерес к культуре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48