https://wodolei.ru/catalog/kuhonnie_moyki/iz-kamnya/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Library of the Huron: gurongl@rambler.ru
«Знак черепа»: Махаон; Москва; 1999
ISBN 5-88215-778-1
Джон Аллан Данн
Знак черепа
Глава первая. ЭШАФОТ
…Вот правда о том, как Тауни Том —
будь проклято имя его! —
бандит и пират, отправился в ад,
не взявши с собой ничего!
Начался прилив, и над Темзой стал подниматься густой, смешивающийся с клубами коричневатого едкого дыма туман, образуя смог, который царапал глотку и заставлял слезиться глаза. Бормочущий голос священника у подножия виселицы звучал хрипло и неразборчиво, огни факелов в руках факельщиков мерцали в сгущавшемся полумраке тусклыми красноватыми пятнами, а белые перевязи и галуны стражников, сдерживающих толпу, едва виднелись, несмотря на яркое пламя двух больших костров, разведенных на эшафоте.
Зябкая сырость тумана пронизывала меня до самых костей, не защищенных в достаточной степени ни упитанным телом, ни теплой одеждой. Желудок мой был так же пуст, как и карманы, и единственной милостью, которую оказывал мне туман, было то, что он прикрывал дыры и прорехи на моем довольно поношенном, ветхом наряде.
Ученый и джентльмен, да, я по праву мог считать себя таковым, хотя ни одно из этих достоинств, увы, не оказывало сколько-нибудь существенного влияния на мое материальное благополучие. Я был недалек от того, чтобы позавидовать даже тем трем пиратам, что стояли между столбами виселицы, перебрасываясь грубыми шуточками с толпою зевак в притворной и наигранной браваде. По крайней мере, они казались сытыми, и близился конец всех их житейских невзгод.
Что касается меня, то будущее едва ли сулило мне какие-либо перемены к лучшему, разве что я попытаюсь последовать их примеру и примусь за профессию уличного грабителя или, если удастся украсть лошадь, разбойника с большой дороги.
По правде говоря, я находился на грани отчаяния и готов был на все, ибо вопросы морали у любого человека отступают на задний план перед проблемами борьбы за собственное существование.
С часовой башни парламента погребальным звоном прозвучали одиннадцать гулких ударов, потонувших в густом тумане, который окутал Лондон траурным покрывалом, словно участвуя в печальной церемонии предстоящей казни. Туман становился все гуще, и бормочущая, кашляющая и сморкающаяся толпа теснее сомкнулась вокруг эшафота, когда священник закончил проповедь.
Бродячий продавец стишков и куплетов сунул мне в руку несколько листов, на которых было что-то отпечатано, шепеляво выкрикивая при этом:
— Вот, шер, — то, што вы ишщете. Доштоверное опишание жизни и приклюшений пирата Томаша Тауни! Полный и иллюстрированный штихотворный отшет о его похождениях и злодействах! Всего один пенни, шер, — хоть штоит он не меньше двух!
Очевидно, туман порядком препятствовал его торговле, и последняя слабенькая искра надежды раздобыть пару шиллингов бесславно угасла, так и не разгоревшись, ибо в кармане у меня лежал авторский экземпляр той же баллады, поскольку создателем этих довольно надуманных и весьма скверных стихов являлся я сам; собственно говоря, я и пришел сюда, на Пристань казней, в надежде продать эти вирши.
Моя квартирная хозяйка скорее потребовала, чем предложила мне применить мою ученость для составления биографии знаменитого Тауни. Ее сын, ученик наборщика, сделал потихоньку от хозяина несколько оттисков и подговорил двух-трех юных оборванцев, чтобы те погромче расхваливали сие бессмертное творение в надежде на то, что прибыль от его продажи поможет уменьшить мой квартирный долг. Предприятие явно терпело крах, и меня ждал дома не очень любезный прием.
Толпа подалась вперед. Бендолл, боцман из команды Тауни, первым направился к лестнице на эшафот. Как и его товарищи, он весь был расцвечен длинными пестрыми лентами, висевшими у него на шее, запястьях, коленях и вокруг шапки. Поднявшись до середины лестницы, он остановился и обернулся к толпе. Стащив с ног тяжелые матросские башмаки, он один за другим швырнул их через головы стражников в гущу народа, где тут же возникла сутолока и потасовка, когда праздные зеваки и бездельники бросились в драку за обладание столь ценными сувенирами.
— Я поклялся не помирать в сапогах! — выкрикнул Бендолл. — Да неужели же здесь не найдется отважных ребят и добрых товарищей, чтобы протянуть мне руку помощи и вызволить из петли? Э-ге-гей, а ведь я знавал времена, когда здесь можно было встретить множество смельчаков; уж они-то не дали бы мне подохнуть как собаке! Ни одного нет? Ну так чума вас побери, трусливая свора! Захлопни свою книгу, поп! Мне не нужен партнер для последней пляски с дьяволом!
Палач взял его за связанные в локтях Руки и подвел под перекладину с висящим на ней, как тяжелая мокрая тряпка, черным похоронным флагом; здесь же болтались и три пеньковые веревки с петлями на концах. За боцманом последовал Даулинг, канонир; он был весел и шумлив, ибо успел хватить добрую кружку рома, выданную ему напоследок, так сказать, «на посошок». Он шатался, стоя на досках помоста, и орал дурным голосом пиратские песни, которые толпа тут же подхватывала хором:
… Пусть жизнь у кого-то сложилась иначе,
а мы выбираем судьбу моряков, —
мы волки морские, джентльмены удачи,
и нет нам прощенья во веки веков!
Зрители оживились и начали активнее проявлять симпатии к приговоренным, что вызвало некоторую тревогу у представителя власти. Офицер, командующий стражей, приказал поторапливаться с казнью. К пылающим кострам добавили хвороста и масла. Даулинга подвели к его месту под перекладиной. Он продолжал орать песни до тех пор, пока на шею ему не надели петлю; почувствовав за ухом холодное прикосновение веревочного узла, он внезапно протрезвел и замолк. Глухой говор прошел по толпе, когда по лестнице легко взбежал Тауни, словно поднялся на квартердек собственного судна. Сосед слева крепко прижал меня локтем, когда толпа хлынула вперед.
Мой сосед мог бы составить подходящую компанию бандитам на эшафоте. Он был одет в забрызганные грязью кожаные бриджи и куртку, перетянутую по животу широким кушаком; голова его под теплой шерстяной шапкой была повязана клетчатым носовым платком. Глаза этого плотно сложенного коренастого верзилы сверкали, как у волка, отражая пламя костров на эшафоте. Изборожденное морщинами лицо его цветом напоминало красное дерево; нос был перебит, ноздри возбужденно трепетали, а щеки и подбородок покрывала давно не бритая черная щетина.
— Эй, Том! — крикнул он простуженным басом. — Брось-ка мне подарочек на память!
То ли из уважения к его рангу, то ли выполняя его последнюю волю, но стражники оставили руки пиратского вожака свободными. Он повернул голову к окликнувшему его мужчине и, казалось, собрался ему что-то ответить, но передумал. Сняв с пальца золотое кольцо, он точным прицельным броском метнул его в сторону моего соседа. Тот обеими руками поймал драгоценный подарок;
когда массивное кольцо упало в его огрубевшие мозолистые ладони, я заметил, что на левой руке у него не хватает большого пальца.
Толпа завопила, и Тауни принялся срывать с себя ленты и разбрасывать их в качестве сувениров. Одна лента трепеща пролетела рядом с моей головой, и другой сосед жадно ухватил ее, уронив мне на ногу палку, на которую опирался до сих пор.
— Прошу прощения, сэр!
Голос принадлежал, как мне показалось, мальчику, и звучал он странно — чересчур изысканно и утонченно для окружающей нас компании. Однако лицо говорившего принадлежало взрослому мужчине с резкими чертами, свидетельствующими, что этот человек много страдал и многое перенес. Он глядел на меня большими блестящими глазами, а его необыкновенно красивая и благородная голова казалась приставленной волею злого волшебника к тщедушному телу карлика. Одна нога у него была тоньше другой и согнута в колене, в правой руке он держал костыль, а на искривленной спине между лопатками возвышался тщательно прикрытый лохмотьями горб — зрелище скорее жалкое, чем отталкивающее.
Вид хромого калеки всегда вызывал во мне чувство благодарности судьбе за мою стройную фигуру и прямые конечности, даже вопреки тем обстоятельствам, которые преподносила мне жизнь теперь; я наклонился и поднял палку — довольно дорогую трость из черного дерева с резным набалдашником из слоновой кости.
— Пустяки, — сказал я. — Зато вы поймали свою ленту.
— Да, да, — ответил он с просиявшим лицом. — Она ведь принадлежала самому Тауни! Слушайте же, он собирается говорить!
Мне очень захотелось узнать, что за странное извращение возбудило в его теле и сознании столь повышенный интерес к такому отнюдь не приятному зрелищу, как казнь троих преступников. Пожилой мужчина, стоявший позади хромого юноши, подергал его за рукав:
— Пойдем отсюда, мастер Фрэнк. Ваш дядя рассердится. Вы ведь уже получили свой сувенир. Пойдемте, иначе нам не добраться до дома в таком тумане!
Юноша раздраженно повернулся к нему:
— Я пойду тогда, когда захочу. Помолчи!
Пожилой слуга — во всяком случае, так я определил про себя его роль — повиновался, и в это время толпа зашумела, требуя тишины. Тауни заговорил. Я почувствовал, что слева на меня больше никто не напирает, и заметил, что человек, поймавший кольцо, исчез. Толпа опять заполнила освободившееся пустое место.
— Я вижу, — сказал пират, взглянув на неподвижно свисающий черный флаг, похожий в тумане на ворона, усевшегося на шесте, — что мне оказали честь, подняв на гафеле цвета моего флага. Я многое пережил под этим флагом. И не боюсь умереть под ним. До меня дошли слухи, что Его Величество считал меня моровой язвой и карой Божьей. Что ж, я мог бы наказать его еще сильнее. От всей души сожалею, что не удалось сделать этого!
Подобные крамольные речи являлись прямой государственной изменой, однако они пришлись по душе зрителям в такой же степени, в какой вызвали недовольство начальника стражи. Не могло быть сомнения, что в толпе находилось немало друзей и сообщников Тауни, собравшихся здесь, чтобы проводить его в последний путь. В густом непроглядном тумане можно было ожидать всего, вплоть до попытки спасти приговоренных.
Капитан стражи отдал короткий приказ, и солдаты оттеснили нас от эшафота. Толпа зашумела, как разъяренное море; мушкетный приклад с размаху ударил в мой тощий живот. Подручные палача, не мешкая, схватили Тауни и поместили его между Бендоллом и Даулингом. Глухой ропот, в котором можно было различить отдельные возгласы и проклятия, завершился общим вздохом, когда выстрел из пушечки оповестил, что скамья из-под ног приговоренных выдернута и три безжизненные фигуры закачались на концах веревок, смутно виднеясь сквозь желтоватую пелену тумана.
Идти мне было некуда, и я бесцельно поплелся вместе с толпой, пока она не рассосалась, оставив меня в полном одиночестве. Я уныло брел по скользким булыжникам улицы, ни названия, ни местоположения которой не мог определить, настолько сгустился туман. Расплывчатые тусклые пятна света в верхних окнах домов по обе стороны от меня едва мерцали в непроглядных сумерках, похожих на жидкий гороховый суп. Лавки и прочие торговые заведения, если они и были поблизости, стояли закрытыми наглухо по причине отсутствия покупателей и из опасения возможных грабежей.
Я не имел ни малейшего представления об окружающей меня местности, кроме того, что нахожусь где-то поблизости от Темзы и, по всей вероятности, в довольно сомнительном квартале. Прошло тридцать шесть часов с тех пор, когда я ел в последний раз, и сознание мое притупилось. Ничто так не угнетает человека, как отсутствие каких-либо надежд на будущее. Мои физические и духовные силы истощились до крайности. Голова кружилась от слабости, вызывая обессиливающую тошноту, и я почти терял сознание, наощупь, без цели пробираясь в тумане.
Споткнувшись о водосточный желоб, я уцепился за закрытый ставень на стене дома и повис на нем, чтобы не упасть. Ноги подкашивались, колени дрожали, а волны тумана, казалось, с гулом и грохотом кружились вокруг меня в бешеном водовороте. Спустя несколько минут тошнота прекратилась, и я немного пришел в себя. «Какой абсурд, — подумал я, — что мозг, хотя и затуманенный, но тем не менее все же активный, не в состоянии возвыситься над потребностями бренного тела или, по меньшей мере, обеспечить удовлетворение этих потребностей!» Мне на собственном опыте довелось испытать холодную враждебность и безразличие большого города, а туман теперь еще в большей степени отделял меня от всего остального человечества.
Я побрел дальше, придерживаясь руками за стены домов. Улица была безмолвна и пустынна; туман заглушал малейшие звуки и шорохи. Ладони мои коснулись холодной осклизлой поверхности камня, затем нащупали угол каменной арки, из-под которой порывы легкого ветерка обдали меня неприятной щемящей моросью. Что-то зафыркало у ног, заскулило и прижалось в поисках тепла и ласки. Чей-то горячий и быстрый язык торопливо облизал руку, и я ощутил под пальцами теплый влажный нос и узкую морду длинношерстной собаки, бездомной и — я погладил выступающий частокол ее ребер — такой же голодной, как и я. Насколько я мог определить в тумане, это была шотландская овчарка, колли, с великолепной шерстью, легкой изящной головой, что свидетельствовало о породе, и без ошейника, а следовательно, и без хозяина.
Встреча поистине оказалась счастливой, ибо она приободрила нас обоих. Полагаю, что Дон — так я назвал пса из-за густой гривы, обрамляющей его шею наподобие пышного испанского воротника, — почувствовал мое состояние, как и я, определил трудное положение, в котором он находился; его полные бурной радости прыжки отвлекли меня немного от эгоистичных размышлений о собственных невзгодах, заставив подумать о том, что человеку стыдно отчаиваться, если даже пес способен беспечно махать хвостом перед лицом несчастий и бед.
Едва мы успели договориться о дружбе, как из темной пещеры, образованной каменной аркой, где Дон, как я мысленно окрестил пса, нашел меня, донесся приглушенный крик и затем резкий пронзительный вопль:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32


А-П

П-Я