На Двадцатой улице в доме, куда они потом переехали, был один мальчик по имени Чико, лет шестнадцати, на два года старше ее. Сегодня был, а назавтра — нет его; говорили, перебрал героина. Исчез, и все. Она смотрела на улицу, на то место, где он еще вчера стоял, в трещины между плитами тротуара лезла трава, а его нет, будто пленка с этого края засвечена.
— Ты откуда приехала-то, Перл? — спросил Ленард.
«Из темного леса», — мелькнула у нее сумасшедшая мысль, и сразу же сдавило желудок. Такое отвращение испытывала она в детстве от кинокартин, где показывают, как африканцы бегают нагишом, в руках — барабаны и копья, в носу — кость, вопят, точно полоумные, убивают людей, высушивают головы. Коридор рванулся куда-то, пол у нее из-под ног ушел, и она из последних сил вцепилась в то, что подвернулось, — а это был его рукав. Откуда-то из ниоткуда, из никогда он посмотрел на нее встревоженно, левый глаз распахнут шире правого, медленно поднял свободную руку и концами пальцев осторожно, легко провел по ее рукам, судорожно сжимающим ему локоть. И по этому прикосновению она поняла, что ему и в голову никогда не приходило, что плоть — это узилище и мерзость.
— Ты беременна? — спросил он.
И она увидела свет в конце длинного коридора и сразу испытала облегчение. Отстранилась слегка, даже ухмыльнулась глуповато.
— Ну уж нет, — сказала она. И пристально взглянула ему в лицо. Это было угольно-черное лошадиное лицо, но умное и озабоченное. — Это я-то, Ленни? — произнесла она, вдруг ощутив свою свободу. — Рехнулся ты, что ли?
Доктор Алкахест, храня скорбную мину, въехал в заведение Уонг Чопа. Занял отдельную кабинку в глубине зала на втором этаже, и совершенно бесшумный официант принес ему меню. Когда официант появился опять доктор Алкахест раздраженно проныл:
— Тут нет ничего, что мне желательно. Хочу поговорить с мистером Чопом!
Сердце у него бешено колотилось, поднять взгляд на официанта он не отважился. Официант немного подумал, невозмутимый как истукан — он казался одиннадцатилетним ребенком, а был, вероятно, пожилым мужчиной, — потом отвесил марионеточный поклон и ускользнул. Две минуты спустя вошел раскосый великан в малиновом халате, сияя улыбкой и сжимая перед грудью ладони, как будда.
— Доблый вечел, — сказал он. — Моя Уонг Чоп.
И поклонился словно бы и униженно, но в то же время разводя руки, будто на свете нет выше радости, чем быть Уонг Чопом.
— Очень приятно, — сказал доктор Алкахест. — Я Джон Ф. Алкахест, доктор медицины.
— Большой честь, — Глазки Уонг Чопа весело блестели за толстыми зелеными линзами очков. Он еще раз поклонился, не обратив внимания на протянутую ему Алкахестом руку. — Мы польщены, что доктол посещай наше скломное заведение. — И опять поклон. Просто пародия, конечно. Спектакль для туристов. Но все-таки доктору Алкахесту было приятно.
— У вас в меню... — начал было он.
Уонг Чоп очень смутился, ему стало невыразимо стыдно, словно меню — это что-то от него не зависящее, крест, который он едва несет.
— Наша имеются и длугие товалы, доктол, — сказал он и снова развел руками и поклонился. — Не побоюсь сказать, мы галантилуем удовлетволение на всякий сплос.
Доктор Алкахест преступно улыбнулся в ответ.
— Мои друзья, — сказал он, — рекомендовали мне вот это.
Он вынул из кармана сложенную бумажку и вдавил Уонг Чопу в ладонь. Уонг Чоп прочитал, все так же сияя улыбкой, снова сложил и, не переставая улыбаться, вздохнул:
— Ах, почтенный длуг доктол смеется над бедная Уонг Чоп!
— Да нет же! — Доктор Алкахест почувствовал, что начинает дрожать. — Мои друзья уверяли меня...
— Шутили, — сочувственно, печально предположил Уонг Чоп. — Разыглали доктола. — Он возвышался над Алкахестом, точно улыбчивая красная гора. Потом все-таки сказал: — Но я, может быть, мало-мало помогай. Позвольте пледложить вам более удобный столик.
И пошел боком, то и дело кланяясь, рядом с креслом Алкахеста по длинному, обшитому красными лакированными панелями коридору, который оканчивался сводчатой, завешенной портьерой и бусами дверью. Уонг Чоп придержал портьеру, и доктор Алкахест въехал. За дверью оказалась небольшая кабинка, со всех четырех сторон задрапированная малиновым. С черного лакированного потолка свисали бумажные фонарики. А под ними стоял стол, накрытый на две персоны, на белой скатерти — подсвечник и две чашки с резьбой по лаку. В углу, как часовой, застыл в благословляющей позе каменный китайский лев. Уонг Чоп зажег свечи.
— Ну-с, — сказал Уонг Чоп, потирая ладони. Он подкатил кресло Алкахеста к столу, а сам обошел и сел с противоположной стороны. Потом двумя пальцами сделал знак безмолвному человечку, которого доктор Алкахест даже и не заметил, и тот исчез, но тут же возвратился, неся на подносе две зелено-золотые тонкие сигареты с золотыми кончиками. На этот раз, когда он вышел, раздался тихий шорох, и доктор Алкахест, взглянув через плечо, заметил, как позади портьеры опустилось что-то массивное. Стенная панель отгородила комнату от коридора. Уонг Чоп, улыбаясь, протянул горящую спичку о золотым кончиком. Доктор Алкахест спеша сунул сигарету в рот, и Уонг Чоп ее поджег. В то же мгновение нежный ум Алкахеста замутился, побуждая его сотворить песню. Уонг Чоп поджег и свою сигарету и, собрав губы трубочкой, затянулся, выразив всем видом глубокое удовлетворение. Одну жирную руку он положил на стол, и доктор Алкахест ее схватил.
— Ну-с, — повторил Уонг Чоп и замолчал, выжидая. У него был большой лоб и красивые женственные черты лица. Должно быть, аристократ, решил доктор Алкахест. Человек, на которого можно положиться. Пухлые пальцы, зажатые в ладонях Алкахеста, были все в ямочках, как у девушки. Признак щедрости.
— Мне нужно добраться до источника, — сказал Алкахест. Он с такой силой подался вперед, что едва не вывалился из кресла. — Я человек богатый. — От волнения он эти слова как бы протявкал.
— Что до этого... — сокрушенно произнес Уонг Чоп. Он описал дугу марихуановой сигаретой в свободной руке. — Я всего лишь ресторатор. Малые крохи случается что и попадают в недостойные руки Уонг Чопа, но что до источника... — Он явно сожалел, что не может быть больше ничем полезен.
Доктора Алкахеста это восхитило, хотя, понятно, не обмануло. Уонг Чоп — превосходнейший человек, они непременно достигнут взаимопонимания. У него на глазах Уонг Чоп все рос, раздувался как воздушный шар, и это тоже было восхитительно.
— Расскажите мне, кто ваши друзья, — предложил Уонг Чоп, забыв про свой акцент. — Люди, на которых вы работаете. — В его глазах притаились тигры.
— С удовольствием, — согласился доктор Алкахест. — Я даже думаю, что эти сведения будут для вас небесполезны. — Он хихикнул, вне себя от восторга. Глазки Уонг Чопа сузились, и доктор Алкахест торопясь продолжал: — Дело в том, что эти люди не вполне дружески, так сказать, к вам расположены. — Глазки Уонг Чопа сузились еще сильнее. — Я готов обменять свои сведения на ваши, — пискнул Алкахест, чувствуя, что куда-то проваливается, хотя это было не так, еще не так. Он заметил, что оперся подбородком на стол.
— Сведения о тех, кто привозит контрабанду? — спокойно уточнил Уонг Чоп.
Доктор Алкахест безуспешно попытался кивнуть:
— Вот именно.
Уонг Чоп откинулся на спинку стула, размышляя, сложил губы трубочкой, жадно затянулся зельем. Наконец, задумчиво щурясь, сказал, окончательно оставив ломаный выговор:
— Вашим друзьям от моих сведений проку не будет. Вам лучше сотрудничать с Уонг Чопом. Знаете, какие эти контрабандисты-марихуанщики однодневки — сегодня есть, а завтра нет его. От них вам много не отломится. Сильные наркотики — вот это прибыльное дело, тут и власти доход имеют. А марихуанщики, они простые крестьяне — дети несмышленые, да психи. Полиция их как мух бьет. Поддерживает общественный порядок.
— Вы честный человек, — от души сказал доктор Алкахест. Глаза его наполнились слезами.
Уонг Чоп продолжал рассуждать, все так же щурясь и пуская дым через нос:
— Я вам только назову судно, которое привозит марихуану, и смотришь — его уже сцапали, ваши дружки даже добраться до него не успеют. Уверяю вас.
— Я понимаю! Я готов рискнуть!
Уонг Чоп кивнул.
— И в обмен на это...
— Да, да!
Уонг Чоп подался к нему, положил локти на стол.
— Мотобот «Необузданный», — тихо произнес он. — У мексиканских берегов. Утес Погибших Душ.
Сердце Алкахеста забилось как безумное. Трясущимися руками он шарил по карманам в поисках бумаги и карандаша. Наконец нашел. Попытался записать. Но не смог. Тогда Уонг Чоп перегнулся через стол и быстрыми, как ножевые раны, штрихами сделал запись. Поставил точку, отдернул руку.
— Ну, доктор, а теперь, — он вдруг изменился, стал недобрым, алчным и незнакомым, — кто же эти «друзья», которых вы представляете?
— Я, собственно, их не представляю, — поспешил пояснить доктор Алкахест. Он не знал, он ли сам дрожит, или это комната трясется. По-учительски подняв указательный палец, он погрозил им, ликуя. — Ваше имя я узнал в Обществе по борьбе с международной торговлей наркотиками! — пропищал он. — Это организация идейных американских врачей — хи-хи-хи! — с которыми я по чистой случайности...
Что произошло дальше, он толком не понял. Минуту назад он смотрел в лицо Уонг Чопу — оно вспухало у него перед глазами, наливалось красным, — а в следующую минуту край стола пролетел мимо его подбородка и сам он уже падал куда-то в темноту, как бывает во сне. Взглянув вверх, он успел заметить размытый свет фонаря. И тут же его подхватила и, накрыв с головой, понесла сквозь полный мрак какая-то зловонная текучая масса, точно жижа в кишках кита. «Вы меня неверно поняли!» — взвыл он. И в это время своим сверхчувствительным ухом услышал — или вообразил, будто слышит: «Алло! Говорит Уонг. Отдел наркотиков. Вы слушаете? Опять ложная тревога. Если мне выделят шлюпку и пару гребцов...» Доктор Алкахест судорожно вздохнул и потерял сознание.
Очнулся он на каком-то уступе. Его брюки зацепило за батарею ржавых труб. Инвалидное кресло валялось тут же. Черные сточные воды переливались через него и с тихим бульканьем струились в океан. Был ясный погожий день с чайками и бескрайним ласковым небом. Два старика в шлюпке оглянулись на него и печально покачали головами.
Салли улыбнулась и закрыла глаза. Она подумала, что сейчас положит книгу на белый плетеный столик да потом еще встанет и погасит свет. Но сразу же заснула. Подбородок у нее отвис. Проснулась она после обеда.
IV
Дальнейшая эскалация взаимной вражды
Пчелы не менее воинственны, чем римляне, русские, британцы или французы. Единственные существа, среди коих я не наблюдал сражений, — это муравьи, гусеницы и плодовые черви; да и самые небеса, если верить индусам, евреям, христианам и магометанам, не всегда пребывали в мире.
Джон Адамс, 1822 г.
1
Она добрых пять минут стучалась в заднюю дверь отцовского дома, вокруг столпились куры, но в доме никто не отзывался. На ее памяти эту дверь вообще никогда не запирали. Она начинала тревожиться.
Льюис стоял позади возле пузатого безмолвного «шевроле» — он выключил зажигание — и, понурясь, разглядывал золотистые и красные кленовые листья, осыпавшие двор.
— Зря он не сгреб их, — заметил он, обращаясь главным образом к самому себе. Замечание было глупое, ее так и подмывало сказать ему это. Деревья еще далеко не оголились; если отец сейчас сгребет листья, завтра же нападают новые. Да и вообще в деревне листьев не убирают. Их и так ветром снесет до первого снегопада. Но откуда знать это Льюису, выросшему в вылизанном Северном Беннингтоне в вылизанном домике за вылизанным палисадничком всего в четырех кварталах от бывшего дома тети Салли? И она решила промолчать, только упрямее выпятила подбородок и, задрав голову, сердито посмотрела на узкое Саллино окно. Потом еще сильнее забарабанила в дверь и крикнула:
— Тетя Салли, ты у себя?
Но ответа опять не получила. Она оглянулась на Дикки.
Мальчик стоял, спрятав руки в карманы и так низко надвинув на лоб козырек темно-синей фуражки, что смотреть перед собой мог, только запрокинув голову. Он разглядывал кусты под тети Саллиным окном. Лицо у него было озабоченное.
— Кто-то ходил в уборную на кусты, — сказал он.
— Ради бога, Дикки, — отмахнулась Вирджиния.
Но Льюису оттуда, где он стоял, тоже было кое-что видно. Он отошел от машины, встал за спиной у Дикки, присмотрелся к кустам, потом поднял глаза на окно тети Салли.
— Вот так так, — потянул он.
— Что там такое? — спросила Джинни.
Льюис вполрта усмехнулся, но тут же принял серьезный вид. И ответил рассудительно:
— Похоже, она горшок свой в окно выплескивает.
— Да что ты мелешь?
Она отступила от двери, подошла посмотреть. Сначала ей бросились в глаза вроде бы цветы на кустах сирени, хотя листья уже совсем пожухли, побурели, кое-где зарделись. И все-таки на ветках белели какие-то цветы, и Джинни, не вполне осознав смысл сказанного Льюисом, хотя и ясно слышала его слова, двинулась вперед, распугав кур, и вдруг в лицо ей ударила вонь. Желудок у нее подвело, потянуло рвать, она судорожно прикрыла ладонями нос и рот и попятилась. Потерянная, рассерженная, она снова посмотрела на теткино окно; Льюису и Дикки ее лицо со стороны даже вдруг показалось совсем незнакомым: глаза навыкате, набряклость, адреналиновая краснота — вот-вот заискрит. В страхе оба внутренне съежились, но виду не показали. Теперь, несмотря на отблески заката на стеклах, Джинни ясно разглядела в окне тетю Салли: стоит себе, смотрит, и хоть бы что. Джинни набрала в грудь воздуху и в совершенном неистовстве заорала:
— Да тетя же Салли!
Льюис теперь тоже ее разглядел. Принимая сторону жены в безотчетной надежде оградить себя от ее гнева, он подхватил:
— Тетя Салли, смотрите, что вы наделали!
И показал на кусты.
Но она молчала и глядела на них сквозь алеющее закатным светом стекло с убийственным спокойствием безумицы.
Лицо Джинни вдруг вспыхнуло жарче прежнего. Льюис это заметил, поглядывая исподтишка на жену, но понять, в чем дело, не мог, и мальчик тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63