Дольше всех их таскала за собой тетечка в домашнем халате, из-под которого торчала ночная сорочка.
Олег не мог понять: на каком языке она разговаривает? На русском? Или украинском? Язык был смутно знакомый и очень нежный. Например, проходя мимо обнесенной забором здоровенной виллы в строительных лесах, тетечка без запинки проговорила:
– Дачка дочки Кучмы, сучки.
Кончилось дело тем, что за два доллара в сутки с человека они купили беленную штукатуркой пристройку. Одна кровать – зато большая. Холодильник и плита на улице.
Бросив вещи, они пошли смотреть море. Оно отыскалось быстро. Обрыв… а за ним поверхность, похожая на жеваный мармелад.
– Миленький горизонтик.
– Горизонтик?
С того места, где они стояли, пляж виден не был. Зато были слышны бухающие басы. К самому пляжу от пансионата RIGA вела лестница, состоящая, как он позже сосчитал, из 97 ступеней.
Олег сел прямо на землю и опять закурил.
6
Знакомо ли вам состояние, когда с утра ты просыпаешься оттого, что понимаешь: пора снова ложиться спать? Когда ты выбираешься из серых простыней и пододеяльников… идешь на кухню… не зажигаешь свет, потому что смотреть все равно не на что… закуриваешь сигарету, неподвижно сидишь… а через полчаса вытираешь с подбородка слезы и идешь умываться… знакомо?
Когда ты сутками смотришь телевизор, лишь бы не смотреть по сторонам, когда ты боишься отвлечься и подумать о том, что же остается, когда все кончается?..
До главной казантиповской вечеринки оставалось еще почти неделя. В ожидании события нон-стопом работало несколько танцполов.
Подружке было интересно ходить на танцульки. Олег ходил с ней, но интересно ему не было.
Серферы кувыркались в прибое. Девушки с голыми сисечками, как и положено, пускали слюнки. Вообще-то нудизм на Украине наказуем, просто никто не хотел об этом вспоминать.
Они просыпались рано. Оргазм – маленькая смерть… а потом они шли загорать. Вода была холодная, и Олег просто лежал на солнце с закрытыми глазами. После предыдущей бессонной ночи по поверхности пляжа были набросаны сотни спящих туловищей. Выглядели они ничейными.
Непрекращающийся алкоголь, вспышки света, некрасивые танцы, убитые наркотиками негритянки с розовыми ногтями, разговоры про то, что ночью собеседник видел во сне облезлого тюленя-людоеда… к чему такое снится?.. все это достало его еще в Петербурге. Он уехал почти с Белого моря почти на Черное, но ничего не изменилось.
Один раз Олег спросил у подружки, нравятся ли ей голые мужчины? Она ответила, что голый человек не может быть эротичным. То, что нравится в мужчинах лично ей, куплено в дорогих магазинах, а под одеждой – все одинаковые. Олег над этим подумал.
По пляжу ходили украинские подростки, предлагавшие купить креветок в газетных кулечках. Самцы были смешные, соленые, а у жирных желтых самок на лице были две икринки глаз и множество икринок на брюшке.
Когда наступала совсем жара, они одевались и шли в город. Вернее, к тому скоплению лачуг, которое считалось здесь городом. Каждый раз проходили мимо двух магазинов, на одном из которых было написано «Сыру с Ирой», а на втором «Магазин 24 часа: рыба, водка, торты, а также продовольствие».
На обед они покупали местного вина. Подружка могла выпить бутылку или даже две, а Олегу украинский алкоголь не нравился.
За два дня до главной party, он прозевал момент, когда нужно было валить с пляжа, и сгорел так, как не сгорал, наверное, никогда в жизни. К вечеру у Олега даже поднялась температура. Ощущение было таким, словно тело обернули в колючее шерстяное одеяло.
Совсем худо ему стало к полуночи. На окне их патио висела деревенская занавеска, а из-за занавески слышалась модная музыка.
Подружке хотелось пойти на танцы, но она не стала его бросать, осталась дома, просто сидела за столом, пила пахнущий черешней портвейн и, чтобы Олег не умер от тишины, вслух читала ему бразильский роман про любовь.
Ему было настолько плохо, что он не мог даже сам перевернуться на другой бок, и подружка помогала ему. Потом она допила вино, легла рядом и уснула. Он лежал, и в темноте слушал играющую на пляже музыку.
7
Он всю жизнь чего-то ждал… в детстве – когда пойдет в школу, в юности – когда ее закончит, после двадцати – новых вечеринок, потом – когда ж ему отдадут денег те, кто давно обещал отдать долги, или когда ему дадут в долг те, кто давно обещал дать… всегда оставалось ощущение, что ЕСТЬ чего ждать… а теперь?
Теперь он мог ждать, например, начала главной вечеринки на ядерном реакторе. Не ахти что, но все-таки…
Солнечные ожоги почти прошли, но ходил он по-прежнему очень осторожно: вдруг тонкая кожа лопнет на сгибах и все, что было под кожей, вывалится на песок? Подружка сбегала в оргкомитет и узнала подробности мероприятия. От счастья у нее горели щеки.
Когда дни совсем не отличаются друг от друга, это обидно. Ведь даже сто лет – это всего лишь три с половиной тысячи дней. Три с половиной тысячи вечеров. Каждый из которых нужно чем-то занять. Может быть, выгулять собаку. Или основать империю. Или убить вечер телевизором. Или сделать подружке ребенка.
Скоро на parties девушки станут за спиной называть его именами покемонов. Толстыми и смешными кличками.
Что же, черт возьми, остается, когда все кончается?
8
На главное событие Казантипа-98 набилось столько народу, что Олег искренне не понимал: в остальных районах Украины хоть один живой человек остался или все уже здесь?
Он пытался пробиться в глубь помещения, но это было как вброд перейти поток извергающейся магмы. Он сдался, позволил толпе вынести себя к месту, где наливали алкоголь, и остался там.
Подружка встретила петербургских приятелей, у которых была бутылка джина, пошла выпить и исчезла. Вместо нее рядом появилась незнакомая девица в синем платье. Из-под громадных очков торчал кусочек ее радостного лица. Девица смеялась, широко распахивая рот.
Из-за музыки ему не было слышно, он толь ко видел, как она смеется. Их со всех сторон толкали.
Потом девица показала, чтобы он наклонился, и проорала ему в ухо:
– Хочешь секса?
– Не знаю. А ты?
Они протолкались к выходу, протолкались прочь от толпы, поскальзываясь, долго влезали на темный, заросший деревьями холм.
Она через голову стянула платье, расстегнула ему брюки и громко кричала. Он не услышал, как их со всех сторон окружили гогочущие колхозники из ближайшего села.
С утра его собственная подружка где-то купила амфетаминов и сама скрутила ему трубочку из украинской купюры. Может быть, дело в них, а может быть, в том, что он давно отвык общаться с такими парнями… Олег чувствовал, что не просто боится их, а ОЧЕНЬ боится.
Их было несколько. У того, что говорил больше всех, была крашенная перекисью челка, падающая на один глаз. Парень всей пятерней ее поправлял. На среднем пальце руки у него была зеленая татуировка в виде перстня. Господи! Последний раз Олег видел прически, как у него, больше десятилетия назад.
Было так светло, что на голой девицыной спине можно было пересчитать все позвонки, от третьего до одиннадцатого. Девица быстро натянула трусы и замерла. Колхозники громко засмеялись. Олег промолчал.
Колхозники тянули руки к телу девушки, а Олег не мог заставить себя открыть рот и сказать хоть что-то.
Крашеный крымчанин крикнул:
– Ша, братва! Конец рассказа!
Девица вертела головой, поворачивалась к Олегу. Потом она громко завизжала.
Крик был слышен плохо, гремела музыка, но это все равно подействовало, парни шарахнулись.
– С-сучка!
– Пойдем отсюда. Пойдем скорее.
– Еще раз встречу: соски зажигалкой прижгу!
Девица тянула Олега за рукав и говорила, что хочет уйти. Пробираясь обратно через кусты, он старался не бежать, идти медленно. Внутри все дрожало.
Они вышли к свету и к людям… к знакомому миру… девица вдруг резко остановилась:
– Я забыла очки.
– И чего?
– Я забыла очки ТАМ. Сходи за ними.
– Плюнь на них.
– Я не могу. Это мои любимые очки. Сходи, а?
– А ты?
– Я подожду здесь.
Олег лез обратно через кусты и боялся чего то очень плохого. Именно очень плохое с ним и произошло.
Стараясь не обращать внимания на пахнущих грязью крымчан, Олег поискал девицыны очки. В высокой траве это было бесполезно, и он развернулся, чтобы уйти…
Колхозники не дали ему уйти. Они окружили его, и крашеный парень, взяв его за рубашку, сказал, что так и думал: Олег обязательно вернется.
Еще он говорил о понаехавших в их область уродах… и что-то такое, во что невозможно было поверить… произнося слова «в рот», он задирал верхнюю губу, и Олег видел, что у парня ужасные редкие зубы.
– Убери руку.
– Да? А если не уберу?
– Я сказал: убери руку!
– А я сказал, что ты сейчас сделаешь это! Прямо сейчас!
Чувство было как в кресле у стоматолога, когда ты сидишь с распахнутым ртом и не можешь поверить, что пришел сюда сам… своими ногами… и прямо сейчас начнется самое страшное.
– Ты сумасшедший?
– Я сказал: давай!
– Нет! Да нет же!
– Ты не понял? Живо!
– Погоди… да погоди же…
– (свистящим шепотом) Что ли ты не понял?
– Я же мужчина… так не бывает.
– Все! Больше – не мужчина!
Объясняя, чего он хочет, главный колхозник будто немного стеснялся и говорил очень тихо. Он даже ни разу не ударил Олега. Вернее, ударил, но чуть-чуть, не сильно… от этого все казалось еще страшнее, чем было на самом деле.
Потом парень сорвался на крик (Ж-И-В-О!), и Олег все-таки сполз на корточки. Пальцами и коленками уперся в украинскую грязь. Он не желал открывать глаза… ему было страшно и омерзительно смотреть на мир, который вытворял с ним, Олегом, такое.
Обступившие их, спинами прикрывавшие то, что происходило, парни молчали, улыбались и не произносили ни слова.
Крашеный прервался только два раза. Один раз, чтобы прикурить папиросу. Второй – чтобы сказать Олегу, что если тот не перестанет больно делать ему зубами, то парень затолкает ему в ухо спичку и порвет Олегу барабанную перепонку…
Когда парня начали бить конвульсии, Олег отшатнулся, но тот сжимал волосы у него на затылке… сжимал все сильнее… чтобы не упасть, Олег взмахнул руками и все-таки приоткрыл веки… успел заметить молнию на ширинке парня… и его сведенные пальцы… они были мерзкие… две фаланги пухлые, как у младенца, а последняя, с грязным ногтем – будто из другого комплекта… тонкая и длинная.
10
Подруга пришла домой вечером следующего дня. Олег спал. Она легла рядом и обняла его. Он чувствовал ее руку, но не стал этого показывать.
Поезд из Крыма до Петербурга полз гораздо дольше, чем из Петербурга в Крым. Возможно, дело было в том, что денег хорошенько напиться уже не оставалось.

Москва. Площадь трех вокзалов (Время в пути – бесконечность)

1
В 10:24 я вышел из девятого вагона Транссибирского экспресса. В Москве было жарко. Вокруг пахло жареным. Это был запах московского лета. Все-таки Москва – очень русский город. Для меня – чересчур русский. Все эти названия районов, заканчивающиеся на «ка»: Сретенка… Воздвиженка… будто американские инвестиционные компании: Сретен&Co, Воздвижен&Со. Прямо на газонах лежали нищие… очень много бездомных людей. Сначала я решил, будто это брошенный на траву мусор. Окружающие относились к людям именно как к брошенному на траву мусору. Бездомные женщины и мужчины плотно прижимались друг к другу, чтобы было теплее. Некоторые лежа читали потрепанные книжки. Один, косматый инвалид, спал в инвалидной коляске. Вокруг него были набросаны пустые бутылки от пива «Миллер». Мне вот пить такой напиток не по карману.
2
Чтобы скоротать время перед вечерним поездом на Петербург, я позвонил приятелям, и дальше не обошлось без нескольких модных московских клубов.
Клубы отличались друг от друга только тем, что в некоторых приятели порывались подраться с присутствующими, а других не рисковали. Дым. Кирпичные стены. На столах коробки из-под апельсинового сока, грязные тарелки огромных размеров.
Улыбчивые модники пили пиво. Грудастые девочки с чистыми волосами плечами прижимали к ушкам трубки мобильных телефонов. За соседним столиком красивая москвичка говорила подружке:
– Эта дура своим Йоджи Йомамото надушилась: весь вечер мне испортила.
Парни пробовали уговорить остаться в Москве еще на день.
– Зачем тебе уезжать?
– У меня билет.
– Поменяй билет.
– Нет. Хочу в Петербург. Там жена.
– Зачем тебе в Петербург? Поезжай лучше в Ленинград.
– Слушать Шнура?
– Да! Да!
– Терпеть не могу Шнура.
– И вообще, переезжай лучше в Москву, а?
– Что я буду делать в этом странном городе?
– А что ты у себя в городе делаешь? Романы пишешь?
– Романы я решил больше не писать. Платят плохо, и вообще… сволочной бизнес. Лучше уж вам, козлам, продаваться.
– Тогда чем ты будешь заниматься?
– Теперь я знаю, чем я буду заниматься. Теперь я отлично знаю, чем буду заниматься.
– Точно?
– Иногда я стану приезжать к вам за гонорарами. И рассказывать, чем я теперь занимаюсь.
– Кстати! Давно хотел спросить: куда ты тогда делся?
– Когда?
– Ну, мы как-то сидели… где-то месяц назад, а ты пропал.
– Я? Я не пропал. Я нашелся.
3
В аэропорту Новосибирска я просидел почти двое суток. Я открывал глаза с утра, закрывал их вечером, а остальное время просто сидел и молчал. За это время разбитое лицо даже успело немного прийти в себя.
Нет денег – нет жизни. Куда я мог идти?
От нечего делать я придумывал сюжеты рассказов, за которые московские журналы заплатят мне денег, и я отсюда уеду.
Утром третьего дня я впервые поднялся с кресла и начал рыться по карманам. Мне хотелось найти мелочи, а если мелочь не найдется (я знал, что не найдется), то хотя бы сделать вид, будто я все еще жив.
В заднем кармане грязных джинсов нашелся паспорт. Когда-то он был новенький, но давно перестал быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21