В ту пору столь безнадежным было мое положение, что я заложила свои платья и безделушки и унизилась даже до просьбы к мистеру С. ссудить мне пятьдесят фунтов, в чем он отказал.
Когда меня постигло несчастье, двое людей, для которых во дни моего благополучия мой кошелек был всегда открыт, покинули меня. Ничто так не укрощает духа, непривычного к мольбам, как нужда. Получив отказ, я обратилась за помощью к лорду Б., который также, по-видимому, не имел возможности облегчить мою участь. Это оскорбление я от него заслужила; но было время, когда он предоставлял мне возможность занять положение, избавляющее от необходимости прибегать к унизительным просьбам. Я не была бы вынуждена беспокоить моих друзей, если бы не отказалась от того, что он раньше мне предлагал. Касательно же другого джентльмена, к которому я обратилась, мне кажется, он мог бы более внимательно отнестись к моему положению не только по причинам, упомянутым выше, но и потому, что он знал меня слишком хорошо, чтобы не понимать, как я страдаю, снисходя до таких просьб.
Несколько офицеров, догадывавшихся о моей беде, великодушно предлагали мне деньги. Но я не могла злоупотреблять их дружескими чувствами или поведать о моем несчастье кому бы то ни было, кроме одного человека, у которого взяла в долг небольшую сумму. В довершение всех моих напастей я серьезно занемогла в то самое время, когда не было иного способа избежать когтей моего преследователя, кроме быстрых переездов с места на место. Находясь в такой крайности, я обратилась к одному достойному брюссельскому джентльмену, моему большому другу, но не любовнику. Я говорю "не любовнику", ибо каждый, кто оказывает поддержку молодой женщине, находящейся в затруднительном положении, почитается ее любовником.
Этот великодушный фламандец выехал со мной из Брюсселя и сопровождал меня до французской границы. Будучи больной в ту пору, когда мне пришлось предпринять это путешествие, я, по всей вероятности, не вынесла бы утомления, вызванного поездкой, если бы мою бодрость не поддерживала беседамоего спутника; это был влиятельный деловой человек, который взялся вести мои дела таким образом, чтобы я имела возможность вновь вернуться в город, мною оставляемый. Он был молод, расторопен, относился ко мне очень заботливо и делал все возможное, чтобы мне было удобно и спокойно. Думаю, что к его дружбе со мной примешивалось и другое чувство; но он был женат и жил в ладу с женой, с которой я была дружна; поэтому он знал, что я никогда не согласилась бы вступить с ним в любовную связь.
Мы прибыли в Валансьен; он снабдил меня небольшой суммой денег - только такую сумму я согласилась взять - и вернулся в свой родной город, после чего мы поддерживали наши отношения перепиской. Дня на два я остановилась в Валансьене вследствие болезни, а затем продолжала путь в Париж, чтобы исхлопотать покровительство французского короля, который великодушно дал на это согласие через три дня после моей просьбы; его министр разослал приказ губернаторам и интендантам провинциальных городов о защите меня от всех посягательств моего мужа, где бы я ни жила.
Посетив Версаль для засвидетельствования благодарности за оказанную мне милость, я задержалась на несколько дней в Париже, где не могла поселиться вследствие крайней скудости моих средств, а затем направилась в Лилль, где решила обосноваться. Там моя болезнь вспыхнула с такой силой, что мне пришлось пригласить врача, который, по-видимому, был учеником Санградо, так как не оставил в моем теле почти ни единой капли крови, хотя это не принесло мне ни малейшего облегчения. Наоборот, я столь ослабела от разнообразных очистительных средств, а мое состояние настолько ухудшилось от утомления и душевных волнений, что у меня осталась только одна надежда на выздоровление - возвратиться в Англию и поручить свое лечение врачу, на искусство которого я могла бы положиться.
Питаясь этой зыбкой надеждой, я решила сделать попытку вернуться на родину; я выехала из Лилля в таком тяжелом состоянии, что почти потеряла сознание, когда меня усадили в карету. Еще до отъезда средства мои были истощены в такой мере, что едва ли их хватило бы на покупку провизии на дорогу, если бы я могла есть, и у меня не было бы, чем оплатить дорожные издержки, не приди мне на помощь лорд Р. М., который, я убеждена, готов был сделать все для моего благополучия, хотя и считался почему-то человеком очень скупым и я не ожидала от него такого одолжения.
В плачевном состоянии я была доставлена в Кале, всю дорогу находясь между жизнью и смертью, и не проглотила за все время ни куска. От усталости и болезни я упала в обморок, когда меня переносили в гостиницу, и чуть не умерла в ожидании помощи. Я почувствовала себя немного лучше, после того как отведала хлеба и вина, на чем настоял французский врач, случайно проходивший мимо дома и приглашенный ко мне. Послав служанку в Брюссель позаботиться о моих платьях, я села на пакетбот и, когда мы прибыли в Дувр, была почти при смерти.
Отсюда с обратной почтовой каретой я направилась в Лондон; там в гостинице меня уложили в постель и послали за лекарем, прописавшим мне возбуждающее лекарство, которое меня воскресило; когда я обрела дар речи, я сообщила ему свое имя и просила зайти к доктору С. и уведомить его о моем состоянии. Девушка, племянница хозяйки, узнав, что за мной некому ухаживать, старалась всячески мне услужить; я приняла ее услуги, так же как и предложение переехать в дом лекаря, куда меня перенесли, как только я смогла вынести передвижение. Там меня навестил мой врач, который был потрясен, найдя меня в столь опасном состоянии. Узнав обо всем происшедшем со мной, он понял, что моя болезнь является следствием перенесенных мною испытаний, и посулил мне скорое выздоровление, если я буду спокойна.
За мной ухаживали во время болезни со всей возможной заботливостью; о моем муже ни разу не упоминалось в моем присутствии, так как я считала его виновником всех моих несчастий. Через месяц мое здоровье значительно улучшилось благодаря искусству и вниманию врача, считавшего меня достаточно окрепшей, чтобы вынести новые волнения, и потому убеждавшего меня в необходимости совершить мудрый шаг, возвратившись к мужу, которого он за это время часто встречал. Но я отвергла его предложение, снова подала прошение о раздельном жительстве и сняла домик на Сент-Джеймской площади.
Примерно в это время вернулась из Брюсселя моя горничная, но без моих платьев, задержанных там в уплату долгов; отказавшись от службы у меня, она открыла лавку. Я не прожила в новой квартире и нескольких недель, как мой преследователь возобновил попытки вновь стать моим господином. Но я была научена опытом, удвоила бдительность, и все его старания оказались тщетными. Мне удалось возобновить старые знакомства, и меня начали посещать джентльмены, достойные и рассудительные, искавшие моей дружбы и не помышлявшие о других отношениях. Были и такие, которые домогались любви. Никогда не было у меня недостатка в краснобаях, разглагольствовавших об этом предмете. И если бы я заставила себя извлечь выгоду из делаемых мне предложений, то устроила бы свои дела так, что могла бы не опасаться за будущее. Но я не из тех расчетливых людей, которые приносят сердце в жертву ради корыстных соображений.
Однажды вечером я беседовала с тремя-четырьмя моими друзьями, как вдруг вошел мой адвокат и сказал мне, что он имеет сообщить нечто важное; после этого все гости, кроме одного, вышли. Он оповестил меня о том, что мое дело очень скоро будет разбираться, и хотя он надеется на успех, но исход все же неизвестен. Если решение будет не в мою пользу, муж приложит все усилия, чтобы нарушить мой покой; поэтому более целесообразно куда-нибудь скрыться, пока дело не закончится.
При этом сообщении я очень взволновалась, и джентльмен, оставшийся в комнате, заметив мое волнение, спросил, что я намерена делать и чем он может служить, а также, куда я предполагаю скрыться. Я заставила себя засмеяться и сказала: "На чердак!"
В ответ на эту невеселую шутку он заметил, что и в этом случае его дружба и уважение ко мне помогут ему найти путь к моей квартире; а у меня не было оснований сомневаться в искренности его заявления. Мы потолковали о мерах, какие я должна принять, и я решила отправиться за город, где скоро получила от него письмо, в котором он выражал бесконечное удовлетворение успешным исходом процесса и сообщал, что я снова могу появиться, ничем не рискуя.
Я вернулась в Лондон в посланной им за мной карете, запряженной шестеркой лошадей, и в тот же вечер отправилась с ним на маскарад, где мы провели время очень приятно, так как благодаря выигранному процессу мы оба были в наилучшем расположении духа. Это был благородный, достойный джентльмен с прекрасным характером. Он меня сильно любил, но не хотел, чтобы я знала, сколь глубока его страсть. Напротив, он пытался меня убедить, будто принял твердое решение, что ни одна женщина никогда не будет иметь такую власть над его сердцем, чтобы причинять ему хотя бы малейшее страдание или беспокойство. Короче говоря, он пробудил во мне теплое чувство, а его щедрости я обязана своим существованием на протяжении двух лет, в течение которых он неустанно исповедовал философическое безразличие, в то же время давая мне ежедневно доказательства дружбы и уважения и оказывая знаки самой страстной любви. Из этого я заключила, что рассудок у него был холодный, а нрав - горячий. Почитая себя обузой для него, я удвоила свои старания добиться содержания от мужа и переехала с Сент-Джеймской площади в Кенсингтон, где мне недолго пришлось наслаждаться покоем, так как он был нарушен неожиданным визитом.
Я одевалась в столовой, как вдруг подле меня очутился его лордство, о приближении которого я не подозревала, хотя его карета стояла у ворот, а дом уже находился целиком во власти его слуг. Он обратился ко мне по своему обыкновению как ни в чем не бывало, словно мы расстались вчера вечером, а я в свою очередь отвечала ему беззаботно и любезно, попросила его сесть, ушла к себе в спальню, заперла дверь и улеглась в постель; полагаю, я была первой женщиной, которая улеглась в постель, дабы защитить себя от оскорблений мужчины. Здесь я оставалась в заключении с моей верной Эбигейл. Муж, убедившись, что я в безопасности, стучал в дверь и сквозь замочную скважину убеждал меня впустить его, уверяя, что хочет только поговорить со мной. Я просила его избавить меня от этого, хотя и верила его словам; но я не желала с ним беседовать, так как по опыту знала его манеру вести разговор, которая была столь мучительна, что в любое время я променяла бы этот разговор на побои и вдобавок считала бы себя в выигрыше. Тем не менее он настаивал с таким упорством, что я согласилась при условии, если герцог Л. будет присутствовать при свидании. Он немедленно послал письмо его светлости, а я мирно приступила к завтраку, переданному в корзине, которую подняли к окну моей спальни.
Герцог был любезен, явился по вызову мужа и, прежде чем я открыла дверь, дал мне слово, что я могу не бояться насилия и принуждения. После таких заверений я впустила их в комнату. Мой муж, усевшись у кровати, начал повторять старые, избитые доводы с целью побудить меня жить с ним; а я, со своей стороны, повторяла прежние возражения или притворялась, будто прислушиваюсь к его уговорам, тогда как в голове у меня созревали планы бегства, о чем догадывался герцог по выражению моего лица.
Убедившись в бесполезности всех доводов, мой муж покинул комнату и поручил свое дело красноречию его светлости, который провел со мной добрых полчаса, но не слишком утруждал себя в интересах своего клиента, зная, что я весьма решительна и упорна на этот счет; он подсмеивался над поведением его лордства, крайне ревнивого человека, который тем не менее оставил его наедине со мной в моей спальне, и говорил, что мой муж должен либо крепко верить в его добродетель, либо быть о нем очень плохого мнения. Короче говоря, я нашла способ отсрочить окончательный ответ до следующего дня и пригласила герцога вместе с его лордством пообедать у меня завтра. Мой мудрый супруг, казалось, усомнился в искренности этого приглашения и был весьма склонен завладеть моим домом; но, вняв убеждениям герцога и совету Х-на, главного своего советчика и верной опоры, он согласился положиться на мое обещание и покинул меня.
Как только они удалились, я поспешно встала, уложила платья и на первое время нашла приют в Эссексе. На следующий день мой муж и его высокородный друг явились, как было условлено, к обеду; узнав о моем бегстве от горничной, оставленной мною дома, его лордство обнаружил признаки досады и настаивал на осмотре моих бумаг. В ответ на это горничная предъявила пакет со счетами, по которым я задолжала разным людям. Несмотря на свое разочарование, муж уселся за обед и с большим спокойствием съел ногу барашка, самые лакомые куски курицы и еще что-то, чего я сейчас не припоминаю; а затем весьма мирно удалился, предоставив моей горничной возможность последовать за мной в мое убежище.
Я намеревалась искать пристанища, как и раньше, за границей; но исполнению этого плана воспрепятствовал приступ болезни, во время которой меня навестили мой врач и кое-кто из родственников, в том числе троюродная сестра; мой муж заставил ее служить его интересам, посулив щедрое вознаграждение, если она уговорит меня пойти навстречу его желаниям. В этом деле ей помогал доктор, мой друг, человек умный и мной уважаемый, несмотря на то, что мы часто расходились с ним во мнениях. Одним словом, мне непрерывно докучали все мои знакомые; они, а также отчаянная нужда в деньгах принудили меня принять предложенные условия, и я снова согласилась нести обязанности жены.
В дом мужа меня отвез мой старый друг, джентльмен лет за пятьдесят, отличавшийся удивительным умом и способностями. Он был приятнейший собеседник, веселый и добродушный, и внушал мне искреннее уважение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132