— Что верно, то верно, — прохрипел вице-адмирал, переведя слезящиеся глаза на этого широкоплечего молодого парня с темно-рыжими волосами. — Мы дали время этим испанским выродкам упаковать вещички и удрать стремглав, как перепуганным насмерть зайцам. Да, это шесть очень дорогостоящих часов.
Никогда не отличающийся особым дружелюбием вице-адмирал Дрейка выглядел несуразно. Его сильно потрепанное житейскими бурями лицо с пурпурно-красным носом, обрамленное косматыми седыми бакенбардами, вместе с веснушчатой лысиной на голове странно контрастировало с множеством золотых цепочек, изумрудными серьгами, роскошными чулками из венецианского шелка, покрытыми черно-желтым узором, алым дублетом и фламандскими брыжами такого размера, что с трудом он мог управляться с курительной трубкой.
Как только Уайэтт сделал свой выбор — красивый замысловатый кубок, ножка которого была изготовлена в виде морского конька, ставшего на дыбы и поддерживающего его полую часть из позолоченного серебра, — Дрейк наклонился вперед.
— Ну, полагаю, вы снова, несмотря на мой запрет, искали встречи со мной, чтобы выпросить судно из захваченной нами добычи?
Сделав быстрый вдох, Генри Уайэтт усмирил бешено колотящееся сердце. Через несколько мгновений он узнает, сделан ли шаг к просторному поместному особняку, к страстно желанному званию «рыцарь»и к торговому дому, который он намеревался построить для Кэт и детей.
— Да, ваше превосходительство, — отвечал он твердо, глядя Дрейку в лицо. — Мне сообщили, что «Преимущество» больше не годится для мореходного плавания.
— Верно, верно, — отвечал Дрейк из-за клуба плывущего дыма. — Но вместо него я уже отдал крепкую каракку Джону Риверсу.
Заметив легкое волнение Уайэтта, сэр Френсис вдруг улыбнулся, став сразу же неотразимо, магнетически обаятельным — ведь именно это качество позволило ему завоевать необычайно глубокое уважение нации и, время от времени, капризную любовь королевы.
— Однако, друг Уайэтт, не буду отрицать, что могу найти дело и еще для одного грузового судна: имею намерение убрать отсюда все лучшие пушки и весь порох, что попадется под руку. Какое судно у вас на уме? Случайно не барк ли под названием «Дева Компостеллы»?
Видя ошарашенное выражение на лице Уайэтта, Фробишер так мощно расхохотался, что его хохот прокатился по коридорам дворца наподобие рева престарелого льва.
— Да полно вам, молодой человек, нечего так изумляться. Мы с сэром Френсисом видели вчера со стены, как вы оглядывали его — все до последнего линя и паруса.
Пот выступил на лбу у Генри, когда он подумал о своей самонадеянности.
— Можете забрать его себе, — весело сказал Дрейк, перекрывая своим голосом звуки музыки, — но при двух серьезных условиях. Первое: я получаю треть того, что выпадет на его долю за время нашего плавания. Второе: нуждаясь в матросах, я не могу выделить вам ни одного человека. Поэтому вы сами должны укомплектовать этот барк экипажем, обеспечить провизией и вооружить, хотя последние две заботы не создадут вам больших проблем.
— Так точно, сэр. Об этом я позабочусь. — Уайэтт разразился радостным криком и вдруг, неожиданно для себя и для всех остальных, поцеловал крепко надушенную руку адмирала. Теперь уже бывший помощник штурмана казался таким молодым, сиял таким счастьем, что Дрейк рассмеялся.
— Вы понимаете, капитан Уайэтт (Боже, он использовал воинский термин «капитан» вместо «мастер»!), что этот барк отойдет в вашу полную собственность только с окончанием плавания?
— Так точно, сэр, и пусть Господь благословит ваше щедрое сердце.
— Ну, тогда позаботьтесь, чтобы ваше новое судно плавало во славу нашей королевы и твердо стояло на страже истинной веры.
Глава 18
LA CALLE DE LA TRINIDAD
Как и множество других раненых, сквайр Хьюберт Коффин был оставлен на берегу и к концу месяца, пока сэр Френсис Дрейк управлял островом, смог окончательно оправиться и снова заняться выполнением своего долга. Его назначили помощником командира солдат, охраняющих королевский монетный двор. Здесь захваченное золото и серебро переплавляли в слитки — короткие клинообразные чушки, легко укладывающиеся в сундуки. От плавильных котлов Дрейка пощадили только ювелирные изделия и необычные экземпляры посуды.
Хьюберту было удивительно приятно после проведенного в служебных заботах жаркого дня пройтись к красивому особняку Ричарда Кэткарта на улице Троицы, расположенному напротив той самой окруженной пальмами площади, где он отдыхал утром в день захвата города.
Благодаря гибкости молодого организма, Розмари Кэткарт теперь уж почти оправилась от ужаса, вызвавшего у нее оцепенение, хотя мачеха и сводные сестры исчезли, словно их поглотило землетрясение.
К ней явилась, прося приютить ее, престарелая тетка, поскольку дом ее разрушили, когда принуждали испанские власти к выплате выкупа. Вместе со слезами и жалобными причитаниями донья Елена привела с собой свиту из слуг-мулатов, пополнивших ряды выжившего после резни домашнего персонала Кэткарта и восстановивших в доме некоторое подобие порядка. Все негры либо поступили на службу к англичанам, либо ушли, чтобы присоединиться к беглым рабам.
Чтобы обеспечить безопасность Розмари и ублажать собственные свои наклонности, Хьюберт поселился в прохладном и просторном помещении отсутствующего негоцианта.
Как приятно было проводить время в саду среди зонтичных сосен с открывающимся видом на бухту. Там, на кормах кораблей эскадры Дрейка, горели большие фонари, и, когда суда покачивались на якорях, их отражения в воде все плели и плели непрестанно меняющиеся узоры.
Город оставался мирным, спокойным; изредка лишь звучала песня или мелодия, наигрываемая на гитаре. После ужасов и разбоя первых дней взятия города люди Дрейка больше не грабили кого ни попадя и не подвергали насилию обитателей столицы, если только они оставались уважительными и услужливыми. В общем-то в Санто-Доминго стали возвращаться многие домовладельцы, рассказывая о пытках и грабежах, устраиваемых бывшими черными рабами.
— Пожалуйста, расскажите мне побольше об Англии и особенно о Девоне, — попросила Розмари, деловито сшивая разрезанный гобелен. — Отец обычно рассказывал мало — только об отдельных местах: устье реки Хамбер, Восточном Райдинге и Линкольншире. — Она слабо улыбнулась и посмотрела на него поверх нитки, которую собиралась перекусить. — Так вот, я могла бы поклясться, что уже там бывала, а вот о Девоне ничего не знаю. Мне известно только, что это какое-то место в Англии, которое является родиной для вас и вашего адмирала.
— Девон, — с готовностью пояснил Хьюберт, — то есть хочу сказать, западное побережье отличается своеобразной красотой. Вот представьте себе, если хотите, множество диких обветренных утесов, так высоко поднимающихся над морем, что трудно высадиться на берег — например, в Кловелли, откуда мой дом всего лишь в нескольких милях. Оттого что очень часто идут дожди, в моих краях удивительно зеленые заливные луга, разделенные цветущими насыпями и живыми изгородями кустарников. Благодаря протекающему невдалеке от нашего берега большому теплому течению, у нас выращивается много фруктов. Утверждают даже, что вдоль нашего южного берега могут прекрасно расти и пальмы.
В глубине материка много прекрасных владений, богатых особняков и поместий, потому что через маленький порт Плимут к нам текут потоки богатства из Леванта, Западной Африки и, — он улыбнулся, — с недавней поры из Америки. Жители наших мест сильно отличаются от жителей остальной Англии как по разговору, так и по внешнему виду.
— Почему?
— Некоторые ученые люди свидетельствуют, что спасшиеся от смерти первые островитяне бежали в Корнуолл и Девон — сначала перед нашествием саксов, а затем чтобы спастись от моих норманнских предков. Поэтому мы — те, кто из Девона, — претендуем на то, что в наших жилах течет чистейшая английская кровь.
Все больше загораясь, Хьюберт далее описал свои потомственные владения, принадлежащие семейству Коффинов, — от древней цитадели, возведенной для защиты от норвежских и мусульманских грабителей, до большого обеденного зала и когда-то многочисленных конюшен. Эти последние теперь лежат в развалинах, простодушно признался он, или стоят пустыми, если не считать рабочих и нескольких спокойных верховых лошадей для его двух братьев и двух сестер, которые намного моложе его.
С легким вздохом Розмари полюбопытствовала:
— Вы полагаете, я смогла бы чувствовать себя в Англии как дома?
— А почему нет? Разве по рождению вы не англичанка?
— Но это страна, о которой я ничего не знаю; мне известен только ее язык и кое-что из истории.
— Я убежден, что все будет в порядке.
Наклонившись вперед, он разглядывал ее аккуратно вылепленное золотисто-белое лицо и находил пленительными ее ярко-красные губы.
— Может, мне удастся уговорить отца отправить меня туда? — Она грустно кивнула головкой. — Раньше он бы не согласился, но теперь, — она покраснела и еще ниже склонилась над своим шитьем, — поскольку я уже не девственница, ни один кабальеро и не подумает искать моей руки, предложи ему отец в приданое за меня хоть половину своего богатства.
Хьюберт заключил ее руки в свои.
— Это зло совершилось вопреки вашей воле. Вы ведь сопротивлялись из последних сил, а тот, кто вас изнасиловал, мертв. Рад, что убил его именно я. Розмари, разве вы не можете отделаться от этого…
— Нет, — твердо заявила она. — Никогда! Думаю, что по возвращении в Англию я поступлю в монастырь Англиканской церкви. А теперь, может, Энрике принесет вам бокал охлажденного Канарского?
Глава 19
БАРК «НАДЕЖДА»
С тех пор как он ставил силки на своих первых кроликов в лесах близ Сент-Неотса, никогда еще Генри Уайэтт не был с такой полнотой поглощен своим делом и не испытывал такого глубокого удовлетворения. Разве, в конце концов, не удалось ему уговорить кое-каких англичан и французских гугенотов, освобожденных из подземных темниц Санто-Доминго, помогать ему плавать на новой посудине за обещание получить свою долю в добыче?
Он переименовал свое новое судно, назвав его совсем не оригинально — «Надежда», и доставил его к причалу на небольшой пристани внешней гавани, принадлежащему Ричарду Кэткарту; сделал он это по совету Хьюберта Коффина, который возвращался теперь в прежнюю форму, расставаясь с остатками бледности, сопутствующей его болезни. Очевидно, забота и застенчивая любовь со стороны Розмари Кэткарт играли в этом выздоровлении далеко не малую роль.
Услышав впервые имя ее отца, он рот разинул от удивления, вспоминая тот милый вечер в Байоне под миндальным деревом мастера Дженкинса. Боже! Ведь это сеньор Кэткарт, с кем ему предстояло вести дела, относящиеся к тем длинноствольным пушкам! Как совершенно иначе могло бы все обернуться, послушай его в то время сэр Дрейк. Да, что прошло, того не воротишь.
Узнав, где обитает его выздоравливающий друг, Уайэтт стал ходить туда обедать по вечерам, выслушивая текущие новости, сообщая свои и обсуждая проблемы, казавшиеся когда-то незначительными, но теперь все более важными для его ближайшего будущего.
Он радовался, что вовремя обратился к адмиралу, ибо все больше таяли надежды экспедиции на пополнение ее золотого запаса. Проходил день за днем, а никаких предложений о выкупе не поступало от этих трусливых, но упрямых испанских властей. Кипя от негодования, сэр Френсис Дрейк скрепя сердце отдал приказ, чтобы выкуп за Санто-Доминго снизили до пятидесяти тысяч дукатов и, наконец, до сущего пустяка — двадцати пяти тысяч дукатов. И хотя ежедневно еще один квартал Санто-Доминго превращался в груду руин, губернатор набожно клялся честью родной своей матери и, что еще более важно, святостью всех имеющихся в десяти заповедях святых угодников, что найти такой суммы ему просто никак не возможно.
Доказательство того, что сэр Френсис действительно распростился с надеждой выжать из побежденных удовлетворительную сумму денег, появилось, когда эскадра ежедневно стала пополнять свои трюмы провизией и тщательно перевооружаться.
Оружейный мастер с лицом как из дубленой кожи сообщил Уайэтту, что в трюме барка места хватит не менее чем для пятнадцати сорокадвухфунтовых пушек. Их немалая тяжесть, заметил он, обеспечит «Надежду» отличным балластом и тем самым придаст ей устойчивости против любого шторма. Оружейник предлагал капитану — Уайэтт имел теперь право называться этим чисто военным титулом — свободное разрешение брать все, что ему захочется для личного блага из вражеской мелкокалиберной артиллерии: к его услугам отличные кулеврины, фальконеты и полукулеврины, утверждал он.
Таким образом, новому капитану удалось погрузить в трюм около двух дюжин полупушек, фальконетов и камнеметных орудий. Они, рассуждал Уайэтт, будут в огромном спросе, когда дело дойдет до вооружения военных кораблей, строящихся сейчас на верфях сэра Джона Хоукинса. Все эти пушки несомненно окажут свою услугу в битве против армады испанского короля Филиппа II, если имеющий чуть ли не полную власть на море испанский флот двинется всей своей мощью на Англию.
Заметив, работая с мастером Фостером, что прибыль от разнообразного груза вернее всего подсчитывать в конце плавания, Уайэтт с большой неохотой продал сапфировую брошь, выбранную им во время разграбления города. Жаль, что она никогда не украсит белое совершенство груди его Кэт, но безделушкой этой ему удалось подкупить хранителя трофеев, и тот продал ему огромный запас стрелкового оружия, считавшегося устаревшим или по какой-то иной причине непригодным для службы на кораблях адмирала.
Он грузил эти покупки на телегу и целых два дня оккупации провел в поездках к тому месту за стенами города, где предводители маронов установили пункт для обмена награбленного имущества. Здесь рослые черные воины, одетые в мишурные наряды, навесив на шеи ожерелья из человеческих пальцев и ушей, обменивали добро, похищенное из крупных поместий в отдаленных от побережья районах, а поскольку очень нуждались в оружии, чтоб отбиваться от испанских карателей после того, как парусники Дрейка скроются за горизонтом, Уайэтт смог провернуть много выгодных сделок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68