https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya-vannoj-komnaty/
Ступайте прочь и без спросу больше ко мне не врывайтесь.
Вопиющая несправедливость, с какой Дрейк принимал его, вызвала на глазах Уайэтта слезы гневной обиды, впервые с того ужасного, будоражащего его по ночам события на рыночной площади в Хантингдоне.
Одному Богу было известно, какие меры мог бы теперь принять мастер Дженкинс, неудачно выступив в роли дезертира. Молча, угрюмо Уайэтт вновь приступил к своим обязанностям помощника штурмана, и 8 октября 1585 года английская флотилия подняла якоря, поставила паруса и растворилась в бескрайних просторах Атлантического океана.
Глава 10
ДНЕВНИК ХЬЮБЕРТА КОФФИНА
Несмотря на непривычное ощущение апатии и пульсирующую головную боль, сквайр Хьюберт Коффин приготовился внести очередную запись в дневник, который он поклялся вести на протяжении всего плавания. Писатель он был никудышный, и это мог бы с радостью засвидетельствовать любой из его учителей в Итонском колледже, как и то, что его правописание всегда оставалось безобразным в глазах образованного человека. Тем не менее Коффин открыл маленький свинцовый пузырек с чернилами, выбрал гусиное перо из латунного ящичка, хранимого им на дне его морского сундучка, и, пользуясь столом, за которым обычно обедали джентльмены рангом пониже, трудолюбиво начал писать.
«Третье декабря. Вечером шестнадцатого ноября наша эскадра встала на якорь в бухте Сантьяго на островах Зеленого Мыса, принадлежащих португальской короне, но теперь узурпированных этим парнем Филиппом. Той же ночью наш главный адмирал приказал генерал-лейтенанту Карлейлю высадить свыше тысячи солдат на маленьком мысе, лежащем немного восточнее города Сантьяго. Этот отряд он потом разделил на несколько небольших подразделений, которые отправились маршем на возвышенность, лежащую милях в двух от города. Здесь наш генерал-лейтенант дал передохнуть своим солдатам до утренней зари, а затем, перестроив их в три колонны, повел в атаку с фланга на город, защищенный многими сильными батареями и высокими стенами. К громадному нашему удивлению, с зубчатых городских стен не раздалось ни одного выстрела и никто нас не окликнул. Должно быть, враг бежал с очень сильных позиций и бросил свою артиллерию — отличные длинноствольные и 42-фунтовые пушки из бронзы; и что странно — они были заряжены. Именно так. Полевые капралы Бартон и Симпсон были посланы с небольшим отрядом на разведку. Они установили, что город и форты пусты, поэтому генерал Карлейль приказал водрузить большой флаг Святого Георгия, с тем чтобы его видели на кораблях и знали, что город у нас в руках.
Так как это было 17 ноября — день рождения нашей любезнейшей королевы, — мы произвели салют из всех орудий, обнаруженных в покинутом городе. На что эскадра ответила бортовыми залпами. В наших рядах было много разочарования от того, что враг оказался таким трусливым!»
Юный Коффин сделал остановку, провел по глазам рукой и заметил, что на тыльной стороне ладоней выступил пот. Он поднялся и отыскал ближайший бочонок, откуда зачерпнул кружку воды, взятой на островах Зеленого Мыса. Завернувшись в плащи, двое или трое свободных от вахты офицеров спали прямо на палубе, подложив под головы флотские мешки. Их оружие и доспехи, висящие на колышках, вбитых в фальшборт «Бонавентура», тихонько позвякивали под монотонное покачивание галиона.
Тяжело вздохнув, Хьюберт Коффин снова взялся за перо и решил писать покороче, опустив упоминание о том, что добычи, взятой в Сантьяго, оказалось столь же мало, как и жителей.
«Мы искали губернатора, епископа и жителей в городе Сан-Доминго, лежащем в глубине континента. Город оказался покинутым. Наш главный адмирал отправил послание с требованием выкупа, но, не получив никакого ответа, приказал предать город Сан-Доминго огню.
В городе мы обнаружили большие запасы вина и провизии, и сэр Френсис мог бы его пощадить, если бы ночью не убили юнгу, притом самым отвратительным образом. Это сильно разъярило нашего адмирала, и тогда он приказал предать огню Сантьяго. Утром город весело заполыхал. Так как моряки не разжились до сих пор никакой добычей, среди них и солдат стало зреть недовольство, достигшее апогея в последний день нашего пребывания на этих бесприбыльных островах. Поэтому адмирал выстроил всех солдат и экипажи кораблей и заставил их принести присягу верности делу ее величества и власти, которой она его наделила».
В горле Коффин почувствовал усиливающееся ощущение тошноты, которое досаждало ему уже несколько часов. Сильно потея, он заставил себя писать.
«И вот 26 ноября мы погрузили на нашу армаду все хорошие орудия, обнаруженные на португальских островах. Некоторые говорят, что теперь мы поплывем в Вест-Индию, но так ли это, известно только Господу Богу и нашему адмиралу».
Коффину потребовалось довольно значительное усилие, чтобы убрать футляр с перьями, пузырек чернил и рукопись, но только он это сделал, как его вдруг стошнило на палубу.
— Проклятье! Ну и насвинячил, болван! — прорычал, пробудившись, один из спящих.
Вскоре и другие, почувствовав тошноту от исходящего от палубы зловония, присоединили свои голоса к его брани. Коффин уцепился за поручни и жалобным голосом стал оправдываться:
— Извините, джентльмены. Странно, но руки у меня как из песка и… и… — Его снова стошнило.
— Ясно, у вас лихорадка, — наконец пробормотал Натаниэль Годвин, врач флагманского корабля, — и, боюсь, она осложнена патологическим течением.
Помимо рвотных судорог заболевшего молодого человека стал еще мучить понос, удвоив его несчастье и исходившее от него зловоние. По истечении нескольких часов у Коффина стали путаться мысли. Сначала он бредил, что отливает чудовищно огромные кулеврины и изготавливает зернистый порох, потом слабо забормотал о Байдфорде в Девоншире, где по белым утесам, увенчанным зеленью, прыгают кролики.
Изрытое оспой лицо доктора Годвина вытянулось еще сильнее, когда та же самая лихорадка поразила еще двоих джентльменов, около дюжины матросов на полубаке и солдат.
— Я встречался с этой чертовой лихорадкой Зеленого Мыса и раньше, — заявил штурман. — В большинстве случаев она смертельна, а из тех, кто выздоравливает, многие бывают повредившимися в уме. Бог знает, почему адмиралу пришло в голову стать на прикол именно здесь.
— Ради воды, — пояснил Уайэтт — он прикладывал мокрые тряпки к горячему лбу Коффина.
— Да, но вода-то оказалась плохой, — угрюмо комментировал боцман. — Я заметил, что речка пробегает там ниже города и она очень грязная.
Уайэтт был теперь более обычного молчалив, поглощенный мыслями о Кэт, беременной, одинокой и почти без гроша в кармане. Еще хуже было то, что, хотя эскадра Дрейка вот уже свыше двух месяцев находилась в плавании, кошелек помощника штурмана ничуть не стал от этого тяжелее и сам он тоже не стал владельцем даже пинассы. Учитывая свой последний разговор с адмиралом, мало, казалось, оставалось вероятности надеяться на такое развитие дела, хотя Дрейк, по своему обычаю, взял себе за правило всегда здороваться по имени не только со своими офицерами, но даже с самыми незаметными из корабельных юнг. Сейчас один из этих несчастных парней, умирая, лежал на мокром брезенте, тяжело и хрипло дыша, с ужасным желтовато-зеленым лицом. Уайэтт подошел к нему и поднес к его дрожащим губам тыквенную бутыль с водой, хоть и знал, что чуть позже его будет рвать этой несущей краткое облегчение жидкостью.
День за днем под пылающим солнцем охваченная эпидемией армада продвигалась на запад. Ветер сопутствовал эскадре. Эпидемия распространялась до тех пор, пока незатронутыми этой таинственной и свирепой болезнью оставались только два судна — обе маленькие каравеллы. Теперь уже люди умирали почти ежечасно, потому что из-за тесноты внизу и на палубе невозможно было держать корабли в какой-то хотя бы относительной чистоте. В конце недели «Бонавентур» издавал такую невыносимую вонь, что даже слабый нюх мог бы распознать его присутствие с расстояния в полмили.
Вначале мертвецов отправляли за борт после похоронной службы, прочитанной капелланом флагманского корабля, каким-нибудь из офицеров или даже самим Дрейком, но потом, как только заболевший испускал дух, здоровые матросы волокли его труп по палубе и выкидывали в искрящееся голубое море.
В конце двухнедельного плавания вице-адмирал Фробишер, до крайности обеспокоенный, прибыл на борт «Бонавентура»и предложил прекратить свободное плавание и изменить курс эскадры так, чтобы ветер с бимса продувал между палубами и, возможно, тем самым ослабил
бы эпидемию.
Сэр Френсис Дрейк внимательно выслушал его, но потом покачал выгоревшей на солнце тяжелой головой: — Нет, Мартин, я и раньше встречался с такими лихорадками, и не выдуть ее ветрами, какими бы свежими и крепкими они ни были. Будем держаться настоящего курса и молить Бога, чтобы дал нам достичь какого-нибудь острова Вест-Индии, прежде чем слишком много бедняг отправится на тот свет.
Устало покорившись несгибаемой воле адмирала, пораженные болезнью корабли продолжали свой курс на Карибское море, и в снастях их пели северо-восточные пассаты, обрушивая алмазные россыпи брызг на шканцы правого борта. Благодаря этим пассатам эскадра практически шла сама по себе, и это было хорошо, поскольку оставшиеся здоровыми в основном заботились о своих бредивших сотоварищах, валявшихся повсюду на палубах и со стоном молящих о смерти, воде или о той, что осталась любимой на берегу.
Генри Уайэтт большую часть своего времени посвящал сквайру Хьюберту Коффину, который, несмотря на ужасную слабость и истощенность, упрямо цеплялся за жизнь, и его когда-то мощная грудная клетка поднималась и опадала с лихорадочной частотой. Будучи в отчаянии, доктор Годвин приказал жечь фосфор, а также селитру, чтобы хоть на время ослабить эту жуткую вонь между палубами, но на эпидемию это не действовало. Теперь на всех топах мачт день и ночь сидели наблюдатели и вглядывались в даль, пытаясь заметить остров и гавань, где можно было бы оставить больных, почистить корабли и отмыться самим.
Уже более двухсот тридцати трупов дрейфовали за кормой армады Дрейка, и вот наконец наблюдатель на «Подспорье» издал тот самый клич, который со страстным нетерпением ожидали все. Уайэтт положил голову Хьюберта себе на колено, влил ему в рот несколько ложек бульона и объявил:
— Землю завидели, так что теперь, дружище Хьюберт, ты уж точно доживешь до того дня, когда запустишь свои руки по локоть в сокровища.
Налитые кровью карие глаза, дрогнув, устремили свой слабый взгляд вверх, и он едва заметно кивнул головой.
Уайэтт добавил:
— И где-нибудь здесь ты, может, найдешь мне крепкую каравеллу, чтобы она стала моей собственной.
Хьюберт моргнул, еще раз кивнул головой и, закрыв глаза, привалился спиной к старому марселю. Уайэтт задержался, разнося бульон в зловонном полумраке батарейной палубы и пытаясь забыть бредовые стенания верзилы канонира, беспрестанно зовущего девушку по имени Долли.
Замеченная земля оказалась островом Доминика, самым восточным из Антильских островов Наветренной группы — факт, говоривший о том, что Золотой адмирал не утратил за годы, проведенные на берегу, своего мастерства флотоводца.
Индейцы этого острова, недавно восставшие против невыносимой жестокости испанцев, выплыли навстречу эскадре на весельных лодках, размахивая в знак мира и доброжелательности зелеными ветками. Тела их, раскрашенные в желтый, красный и синий цвета, выглядели кричаще яркими на фоне сине-зеленой воды Карибского моря.
С собой они прихватили нескольких жалких испанских пленников, с помощью которых и смогли разговаривать с офицерами Дрейка. Они горячо упрашивали англичан высадиться на берегу, все время страстно заверяя их в своей дружбе, но Дрейк, памятуя о почти фатальном предательстве на острове Моча, глубоко отпечатавшемся в его сознании, резко оборвал ворчание капитанов и отказался. Однако он распорядился о покупке у них табака и лепешек из клубней маниока, которые, как утверждали моряки-ветераны, являлись действенным средством для лечения именно этого вида лихорадки.
Оттуда грязные вонючие корабли поплыли курсом на север и спустя два дня вошли в просторную, хорошо защищенную бухту покинутого людьми острова, названного в честь святого Кристофера островом Сент-Кристофер, вряд ли догадываясь о том, что в последующие годы большие флотилии последователей Дрейка — Худа, Роднея и Нельсона — будут искать пристанище в этих же самых водах.
Глава 11
СЛЕДУЮЩЕЕ РИСКОВАННОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
Остров Сент-Кристофер — позже Сент-Китс — оказался идеально подходящим для эскадры Френсиса Дрейка. Невообразимо прекрасный остров располагал обильными запасами дикорастущих фруктов и табака — этого превосходного антисептика. Какое неописуемое облегчение — покинуть тесный воняющий «Бонавентур», думал Уайэтт, помогая переправить больных на берег и разложить их рядами в прохладной тени зеленых пальмовых веток. За день больные перестали умирать и начали выздоравливать, а, что еще лучше, инфекция перестала требовать новые жертвы.
Поскольку остров оказался ненаселенным и опасности нападения не существовало, не нужно было выставлять охрану и наблюдательные посты среди холмов. Бородатые члены команды снова набирались сил, вдоволь питаясь мясом дикого рогатого скота и свиней, бродивших по острову большими стадами.
— Хоть в этом старые испанцы были мудры, — заметил Лоусон из Дувра, старшина небольшой весельной галеры адмиральского корабля и надежный мужик, уважаемый равно как своими товарищами, так и старшими офицерами. — Как только они захватывали остров, то при первой же возможности завозили туда коров, бычков и свиней, чтобы изгнанники их народа не голодали. На Эспаньоле, к примеру, я видел стада диких коров и быков, кормящихся вдоль побережья, которые насчитывали тысячи голов.
На острове Сент-Кристофер, как в райском саду, водились также большие количества диких голубей — красивых зеленовато-серых птиц с широкой черной полосой на хвостах и настолько не пуганных человеком, что легко становились его добычей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Вопиющая несправедливость, с какой Дрейк принимал его, вызвала на глазах Уайэтта слезы гневной обиды, впервые с того ужасного, будоражащего его по ночам события на рыночной площади в Хантингдоне.
Одному Богу было известно, какие меры мог бы теперь принять мастер Дженкинс, неудачно выступив в роли дезертира. Молча, угрюмо Уайэтт вновь приступил к своим обязанностям помощника штурмана, и 8 октября 1585 года английская флотилия подняла якоря, поставила паруса и растворилась в бескрайних просторах Атлантического океана.
Глава 10
ДНЕВНИК ХЬЮБЕРТА КОФФИНА
Несмотря на непривычное ощущение апатии и пульсирующую головную боль, сквайр Хьюберт Коффин приготовился внести очередную запись в дневник, который он поклялся вести на протяжении всего плавания. Писатель он был никудышный, и это мог бы с радостью засвидетельствовать любой из его учителей в Итонском колледже, как и то, что его правописание всегда оставалось безобразным в глазах образованного человека. Тем не менее Коффин открыл маленький свинцовый пузырек с чернилами, выбрал гусиное перо из латунного ящичка, хранимого им на дне его морского сундучка, и, пользуясь столом, за которым обычно обедали джентльмены рангом пониже, трудолюбиво начал писать.
«Третье декабря. Вечером шестнадцатого ноября наша эскадра встала на якорь в бухте Сантьяго на островах Зеленого Мыса, принадлежащих португальской короне, но теперь узурпированных этим парнем Филиппом. Той же ночью наш главный адмирал приказал генерал-лейтенанту Карлейлю высадить свыше тысячи солдат на маленьком мысе, лежащем немного восточнее города Сантьяго. Этот отряд он потом разделил на несколько небольших подразделений, которые отправились маршем на возвышенность, лежащую милях в двух от города. Здесь наш генерал-лейтенант дал передохнуть своим солдатам до утренней зари, а затем, перестроив их в три колонны, повел в атаку с фланга на город, защищенный многими сильными батареями и высокими стенами. К громадному нашему удивлению, с зубчатых городских стен не раздалось ни одного выстрела и никто нас не окликнул. Должно быть, враг бежал с очень сильных позиций и бросил свою артиллерию — отличные длинноствольные и 42-фунтовые пушки из бронзы; и что странно — они были заряжены. Именно так. Полевые капралы Бартон и Симпсон были посланы с небольшим отрядом на разведку. Они установили, что город и форты пусты, поэтому генерал Карлейль приказал водрузить большой флаг Святого Георгия, с тем чтобы его видели на кораблях и знали, что город у нас в руках.
Так как это было 17 ноября — день рождения нашей любезнейшей королевы, — мы произвели салют из всех орудий, обнаруженных в покинутом городе. На что эскадра ответила бортовыми залпами. В наших рядах было много разочарования от того, что враг оказался таким трусливым!»
Юный Коффин сделал остановку, провел по глазам рукой и заметил, что на тыльной стороне ладоней выступил пот. Он поднялся и отыскал ближайший бочонок, откуда зачерпнул кружку воды, взятой на островах Зеленого Мыса. Завернувшись в плащи, двое или трое свободных от вахты офицеров спали прямо на палубе, подложив под головы флотские мешки. Их оружие и доспехи, висящие на колышках, вбитых в фальшборт «Бонавентура», тихонько позвякивали под монотонное покачивание галиона.
Тяжело вздохнув, Хьюберт Коффин снова взялся за перо и решил писать покороче, опустив упоминание о том, что добычи, взятой в Сантьяго, оказалось столь же мало, как и жителей.
«Мы искали губернатора, епископа и жителей в городе Сан-Доминго, лежащем в глубине континента. Город оказался покинутым. Наш главный адмирал отправил послание с требованием выкупа, но, не получив никакого ответа, приказал предать город Сан-Доминго огню.
В городе мы обнаружили большие запасы вина и провизии, и сэр Френсис мог бы его пощадить, если бы ночью не убили юнгу, притом самым отвратительным образом. Это сильно разъярило нашего адмирала, и тогда он приказал предать огню Сантьяго. Утром город весело заполыхал. Так как моряки не разжились до сих пор никакой добычей, среди них и солдат стало зреть недовольство, достигшее апогея в последний день нашего пребывания на этих бесприбыльных островах. Поэтому адмирал выстроил всех солдат и экипажи кораблей и заставил их принести присягу верности делу ее величества и власти, которой она его наделила».
В горле Коффин почувствовал усиливающееся ощущение тошноты, которое досаждало ему уже несколько часов. Сильно потея, он заставил себя писать.
«И вот 26 ноября мы погрузили на нашу армаду все хорошие орудия, обнаруженные на португальских островах. Некоторые говорят, что теперь мы поплывем в Вест-Индию, но так ли это, известно только Господу Богу и нашему адмиралу».
Коффину потребовалось довольно значительное усилие, чтобы убрать футляр с перьями, пузырек чернил и рукопись, но только он это сделал, как его вдруг стошнило на палубу.
— Проклятье! Ну и насвинячил, болван! — прорычал, пробудившись, один из спящих.
Вскоре и другие, почувствовав тошноту от исходящего от палубы зловония, присоединили свои голоса к его брани. Коффин уцепился за поручни и жалобным голосом стал оправдываться:
— Извините, джентльмены. Странно, но руки у меня как из песка и… и… — Его снова стошнило.
— Ясно, у вас лихорадка, — наконец пробормотал Натаниэль Годвин, врач флагманского корабля, — и, боюсь, она осложнена патологическим течением.
Помимо рвотных судорог заболевшего молодого человека стал еще мучить понос, удвоив его несчастье и исходившее от него зловоние. По истечении нескольких часов у Коффина стали путаться мысли. Сначала он бредил, что отливает чудовищно огромные кулеврины и изготавливает зернистый порох, потом слабо забормотал о Байдфорде в Девоншире, где по белым утесам, увенчанным зеленью, прыгают кролики.
Изрытое оспой лицо доктора Годвина вытянулось еще сильнее, когда та же самая лихорадка поразила еще двоих джентльменов, около дюжины матросов на полубаке и солдат.
— Я встречался с этой чертовой лихорадкой Зеленого Мыса и раньше, — заявил штурман. — В большинстве случаев она смертельна, а из тех, кто выздоравливает, многие бывают повредившимися в уме. Бог знает, почему адмиралу пришло в голову стать на прикол именно здесь.
— Ради воды, — пояснил Уайэтт — он прикладывал мокрые тряпки к горячему лбу Коффина.
— Да, но вода-то оказалась плохой, — угрюмо комментировал боцман. — Я заметил, что речка пробегает там ниже города и она очень грязная.
Уайэтт был теперь более обычного молчалив, поглощенный мыслями о Кэт, беременной, одинокой и почти без гроша в кармане. Еще хуже было то, что, хотя эскадра Дрейка вот уже свыше двух месяцев находилась в плавании, кошелек помощника штурмана ничуть не стал от этого тяжелее и сам он тоже не стал владельцем даже пинассы. Учитывая свой последний разговор с адмиралом, мало, казалось, оставалось вероятности надеяться на такое развитие дела, хотя Дрейк, по своему обычаю, взял себе за правило всегда здороваться по имени не только со своими офицерами, но даже с самыми незаметными из корабельных юнг. Сейчас один из этих несчастных парней, умирая, лежал на мокром брезенте, тяжело и хрипло дыша, с ужасным желтовато-зеленым лицом. Уайэтт подошел к нему и поднес к его дрожащим губам тыквенную бутыль с водой, хоть и знал, что чуть позже его будет рвать этой несущей краткое облегчение жидкостью.
День за днем под пылающим солнцем охваченная эпидемией армада продвигалась на запад. Ветер сопутствовал эскадре. Эпидемия распространялась до тех пор, пока незатронутыми этой таинственной и свирепой болезнью оставались только два судна — обе маленькие каравеллы. Теперь уже люди умирали почти ежечасно, потому что из-за тесноты внизу и на палубе невозможно было держать корабли в какой-то хотя бы относительной чистоте. В конце недели «Бонавентур» издавал такую невыносимую вонь, что даже слабый нюх мог бы распознать его присутствие с расстояния в полмили.
Вначале мертвецов отправляли за борт после похоронной службы, прочитанной капелланом флагманского корабля, каким-нибудь из офицеров или даже самим Дрейком, но потом, как только заболевший испускал дух, здоровые матросы волокли его труп по палубе и выкидывали в искрящееся голубое море.
В конце двухнедельного плавания вице-адмирал Фробишер, до крайности обеспокоенный, прибыл на борт «Бонавентура»и предложил прекратить свободное плавание и изменить курс эскадры так, чтобы ветер с бимса продувал между палубами и, возможно, тем самым ослабил
бы эпидемию.
Сэр Френсис Дрейк внимательно выслушал его, но потом покачал выгоревшей на солнце тяжелой головой: — Нет, Мартин, я и раньше встречался с такими лихорадками, и не выдуть ее ветрами, какими бы свежими и крепкими они ни были. Будем держаться настоящего курса и молить Бога, чтобы дал нам достичь какого-нибудь острова Вест-Индии, прежде чем слишком много бедняг отправится на тот свет.
Устало покорившись несгибаемой воле адмирала, пораженные болезнью корабли продолжали свой курс на Карибское море, и в снастях их пели северо-восточные пассаты, обрушивая алмазные россыпи брызг на шканцы правого борта. Благодаря этим пассатам эскадра практически шла сама по себе, и это было хорошо, поскольку оставшиеся здоровыми в основном заботились о своих бредивших сотоварищах, валявшихся повсюду на палубах и со стоном молящих о смерти, воде или о той, что осталась любимой на берегу.
Генри Уайэтт большую часть своего времени посвящал сквайру Хьюберту Коффину, который, несмотря на ужасную слабость и истощенность, упрямо цеплялся за жизнь, и его когда-то мощная грудная клетка поднималась и опадала с лихорадочной частотой. Будучи в отчаянии, доктор Годвин приказал жечь фосфор, а также селитру, чтобы хоть на время ослабить эту жуткую вонь между палубами, но на эпидемию это не действовало. Теперь на всех топах мачт день и ночь сидели наблюдатели и вглядывались в даль, пытаясь заметить остров и гавань, где можно было бы оставить больных, почистить корабли и отмыться самим.
Уже более двухсот тридцати трупов дрейфовали за кормой армады Дрейка, и вот наконец наблюдатель на «Подспорье» издал тот самый клич, который со страстным нетерпением ожидали все. Уайэтт положил голову Хьюберта себе на колено, влил ему в рот несколько ложек бульона и объявил:
— Землю завидели, так что теперь, дружище Хьюберт, ты уж точно доживешь до того дня, когда запустишь свои руки по локоть в сокровища.
Налитые кровью карие глаза, дрогнув, устремили свой слабый взгляд вверх, и он едва заметно кивнул головой.
Уайэтт добавил:
— И где-нибудь здесь ты, может, найдешь мне крепкую каравеллу, чтобы она стала моей собственной.
Хьюберт моргнул, еще раз кивнул головой и, закрыв глаза, привалился спиной к старому марселю. Уайэтт задержался, разнося бульон в зловонном полумраке батарейной палубы и пытаясь забыть бредовые стенания верзилы канонира, беспрестанно зовущего девушку по имени Долли.
Замеченная земля оказалась островом Доминика, самым восточным из Антильских островов Наветренной группы — факт, говоривший о том, что Золотой адмирал не утратил за годы, проведенные на берегу, своего мастерства флотоводца.
Индейцы этого острова, недавно восставшие против невыносимой жестокости испанцев, выплыли навстречу эскадре на весельных лодках, размахивая в знак мира и доброжелательности зелеными ветками. Тела их, раскрашенные в желтый, красный и синий цвета, выглядели кричаще яркими на фоне сине-зеленой воды Карибского моря.
С собой они прихватили нескольких жалких испанских пленников, с помощью которых и смогли разговаривать с офицерами Дрейка. Они горячо упрашивали англичан высадиться на берегу, все время страстно заверяя их в своей дружбе, но Дрейк, памятуя о почти фатальном предательстве на острове Моча, глубоко отпечатавшемся в его сознании, резко оборвал ворчание капитанов и отказался. Однако он распорядился о покупке у них табака и лепешек из клубней маниока, которые, как утверждали моряки-ветераны, являлись действенным средством для лечения именно этого вида лихорадки.
Оттуда грязные вонючие корабли поплыли курсом на север и спустя два дня вошли в просторную, хорошо защищенную бухту покинутого людьми острова, названного в честь святого Кристофера островом Сент-Кристофер, вряд ли догадываясь о том, что в последующие годы большие флотилии последователей Дрейка — Худа, Роднея и Нельсона — будут искать пристанище в этих же самых водах.
Глава 11
СЛЕДУЮЩЕЕ РИСКОВАННОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ
Остров Сент-Кристофер — позже Сент-Китс — оказался идеально подходящим для эскадры Френсиса Дрейка. Невообразимо прекрасный остров располагал обильными запасами дикорастущих фруктов и табака — этого превосходного антисептика. Какое неописуемое облегчение — покинуть тесный воняющий «Бонавентур», думал Уайэтт, помогая переправить больных на берег и разложить их рядами в прохладной тени зеленых пальмовых веток. За день больные перестали умирать и начали выздоравливать, а, что еще лучше, инфекция перестала требовать новые жертвы.
Поскольку остров оказался ненаселенным и опасности нападения не существовало, не нужно было выставлять охрану и наблюдательные посты среди холмов. Бородатые члены команды снова набирались сил, вдоволь питаясь мясом дикого рогатого скота и свиней, бродивших по острову большими стадами.
— Хоть в этом старые испанцы были мудры, — заметил Лоусон из Дувра, старшина небольшой весельной галеры адмиральского корабля и надежный мужик, уважаемый равно как своими товарищами, так и старшими офицерами. — Как только они захватывали остров, то при первой же возможности завозили туда коров, бычков и свиней, чтобы изгнанники их народа не голодали. На Эспаньоле, к примеру, я видел стада диких коров и быков, кормящихся вдоль побережья, которые насчитывали тысячи голов.
На острове Сент-Кристофер, как в райском саду, водились также большие количества диких голубей — красивых зеленовато-серых птиц с широкой черной полосой на хвостах и настолько не пуганных человеком, что легко становились его добычей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68