20) «Истинно то, без фальши: самое истинное из того, что есть. То, что наверху, подобно тому, что внизу, а то, что внизу, подобно тому, что наверху, чтобы сотворить чудо с одной вещью. И поскольку все вещи ты можешь созерцать в одной, так и во всех вещах возникнет эта одна путем единственного акта усыновления. Отец того есть Солнце, мать — Луна. Ветер приносит то в ее утробу. Земля является источником того. То — отец всех чудесных превращений в мире. Сила того совершенна. Посему ты сможешь обладать всем светом мира, а весь мрак улетит далеко прочь… «
Обеими руками он крепко схватил большой сосуд и поместил его на огонь. Затем снял зажим и легонько потряс шкатулку: порошок просыпался в горлышко тигля, где плавился металл.
На одно короткое мгновение в хижине воцарилась тишина.
Затем раздался оглушительный рев, и струйки голубоватого дыма, пышные, словно взбитые сливки, показались из горлышка реторты, изгибаясь в воздухе, расползаясь по углам. Вот дым сделался гуще, протянул свои щупальца по полу, добрался до потолка и наконец стал совсем непроницаемым, черным, удушливым. Запахло серой, в комнате ничего нельзя было различить, а дым все лез и лез из реторты, словно рождалось некое чудовище, и самые тонкие слои отливали желтизной и багрянцем.
Агнес завизжала. Мариотта вскрикнула от страха всего один раз, крепко вцепилась в девушку и замерла. Дженет схватилась за табурет и глядела на Сибиллу, пока лицо вдовствующей леди не скрылось в клубах дыма. Он висел сплошной пеленою, горячий, зловонный, черный как уголь, пугающий — и вдруг процвел, нежный, как тополиный пух: живое, яркое золотое свечение зародилось у его корней и поглотило черноту. Темная пелена сделалась ярко-желтой, как солнышко на Пасху.
Эта завеса, чистая, драгоценная, держалась секунд десять, затем распалась на волокна, растаяла, растворилась, рассеялась и мало-помалу исчезла. За ней появился Джонни Булло: сначала тень, затем карандашный набросок, затем плоское, но уже цветное изображение масляными красками и, наконец, живой человек, стоящий около печи. Щипцами он снимал с огня тяжелый закопченный сосуд.
На полу перед вдовствующей леди стояла железная подставка. Туда Булло водрузил тигель; жар, исходящий от него, заставил женщин отпрянуть. Они молча смотрели, как Джонни приближается с железным прутом в руке. Прут просвистел в воздухе — и горлышко реторты разбилось у самого основания.
Джонни молча протянул вдовствующей леди щипцы. Та склонилась над тиглем и принялась шарить в нем. Наконец она зацепила что-то, вытащила из реторты и положила на пол. Это был маленький, тусклый брусок металла — без всякого сомнения золота. Больше в сосуде не было ничего.
Их радость, их торжество не умещались в слова. Бутылки и банки зазвенели и задребезжали, со щек от волнения закапали слезы. Слиток свинца превратился в слиток золота: камень и в самом деле обладал силой.
Когда шум немного утих, Сибилла, раскрасневшаяся от удовольствия, вскричала в нетерпении:
— Можно взглянуть на него? Можно еще раз взглянуть на камень? Теперь мы знаем, что он настоящий.
Это было не слишком тактично, и Джонни поначалу отнекивался, но Мариотта и Агнес присоединились к просьбе, и в конце концов ему пришлось извлечь серебряную шкатулку. Сибилла бережно открыла ее.
— Выньте камень, — попросила Дженет. — Он тяжелый?
Вдовствующая леди взяла его двумя тонкими пальчиками.
— Не очень. Такой маленький — и такая сила! Если порошок совершает чудеса, то чего же ждать от целого камня?
Цыган свернул белыми зубами и проговорил с королевской беспечностью:
— Он загорится как солнце в вашей ладони… он будет пылать, моя госпожа. Но вы, верно, пожелаете расходовать камень понемногу: тогда его надолго хватит.
— Не обязательно, — заявила Сибилла. С минуту она держала бесценный предмет на ладони, как бы примериваясь, сощурив синие глаза, а потом швырнула со всего размаху в самое жерло печи.
Все дружно закричали, и Джонни громче всех.
Пламя заклокотало, столб дыма вырвался из печи и прикрыл их всех, как черное лоно предвечного Хаоса, ревущее, брызжущее невиданным ядом. Стало темно — гораздо темнее, чем в первый раз. Очи их смерклись и стали подобны очам умерших и нерожденных, чувства притупились, онемели под облаком серы, кожа покрылась копотью. Пламя в печи бушевало. Последнее, что видела Дженет, была голова Сибиллы, нежный эдельвейс на фоне черного горного озера. Она вскочила со своего места, мертвой хваткой вцепилась в длинные рукава вдовствующей леди и застыла так. Потом все окончательно смерклось.
Желтое сияние не появилось. Слепой, безвидный кошмар поглотил их: проходили секунды, затем минуты, а ядовитые, синевато-серые клубы все продолжали толчками выбрасываться из печи. Свет возвращался мало-помалу, словно нехотя, разгонял темноту мутными кругами: так проточная вода вымывает из лотка частички пустой породы.
Сначала появился пол, потом — табуретки, потом — ножки скамьи и, наконец, пять человек, собравшихся в лаборатории, — трое из них находились уже не там, где застало их извержение. Джонни Булло, отбежав от печи, привалился к двери, искоса поглядывая на Сибиллу. Сибилла снова уселась на свое место, а Дженет, стоя за ее спиной, пристально вглядывалась во что-то. Вдовствующая леди между тем энергично шарила в пузатом тигле, как две капли воды похожем на тот, что стоял разбитым на железной подставке.
— Полезная вещь — дым, — заметила Сибилла. — Ну, что тут у нас? Так я и думала. — Она вытащила что-то из кувшина и предъявила присутствующим. — Фунт свинца, в целости и сохранности. Вынут из первого тигля и украдкой спрятан под скамью. Отсюда перейдем ко второму тиглю, разбитому, в котором, как я догадываюсь, лежит слиток свинца, покрытый тонким слоем золота. Отсюда перейдем к моим цепям и монетам, которым полагалось быть в первом тигле, но которые, как я догадываюсь, находятся в ящике под скамьей. Да, вот они.
Боже мой. Всучив мне эту позолоченную дрянь да еще булыжник в придачу, господин Булло, полагаю я, собирался присвоить золото, предназначенное для опыта, и время от времени просить еще, якобы для закрепления успеха. Это немного чересчур после того, как я давала ему кров, стол и деньги практически всю зиму… Милый мой, не стоит пытаться. Дверь не открывается по очень простой причине: половина моей прислуги сбежалась во двор с древками от копий. Разве ты не знал, что наша Дженет тоже занималась алхимией? Советы ее пришлись очень кстати.
Прислонившись к двери, Джонни Булло снова сверкнул зубами: в улыбке его оставалась еще какая-то тайна, хотя он был безоружен и весь в грязи, как, впрочем, и остальные; курчавые волосы его стояли дыбом.
— Сами сказали: хоть на зиму я нашел себе приют, — нагло заявил он, не сморгнув глазом. — Я в чем-то ошибся? Мне все время казалось, что вы платите мне за услуги.
Сибилла окинула его ангельски невинным взором:
— Услуги твои обошлись мне слишком дорого.
Джонни пожал плечами:
— Я сделал все, что смог, разве только время не повернул вспять. Значит, вы полагаете, — он кивнул на дверь, — что больше я вам не понадоблюсь?
— Напротив, — возразила Сибилла и, бережно подобрав испачканные юбки, уселась на почерневшую от копоти табуретку. — Напротив: я только хотела внушить тебе, что ты нуждаешься в моих услугах гораздо больше, чем я — в твоих. Если мои люди отведут тебя к шерифу и дадут показания, ты кончишь дни на виселице.
Цыгане, не привыкшие исповедоваться и каяться в грехах, предпочитают сразу перейти к сути. Джонни Булло оставил дверь, приблизился к скамье, повернулся и покорно, с некоторой опаской заглянул в лицо вдовствующей леди.
— Ладно. Что я должен сделать? — спросил он.
В этот же самый вечер, когда несильный порывистый ветерок сдувал стебельки вереска с поленниц, соломинки с крыш и морщил грязные лужи на Хай-стрит, лорд Калтер выехал из Эдинбурга и направился домой.
Пять месяцев он не был в Мидкалтере, пять месяцев не осматривал имение, не наблюдал за рыбной ловлей, за охотничьими угодьями, за торфяниками. Он видел свой скот на рынке за городскими стенами; встретился с Гилбертом и обсудил с ним погрузку на корабли шерсти и кож, управление фермами, дела всех своих вассалов: ремесленников и каменщиков, портных и оружейников, сокольничих и плотников, кузнецов и садовников — тех, кто поставлял ему овес, пшеницу и ячмень, пас свиней, овец и коров, растил горох и бобы, варил пиво и объезжал лошадей — словом, всех, кто пекся о его благосостоянии на дальних и ближних полях.
Он пропустил ягнение, постройку новых амбаров и служб, стрижку овец и весенний сев, который столь тщательно продумал. Пять месяцев он не выпускал из руки меча, пять месяцев им владели другие, нечистые помыслы.
Теперь он ехал домой. На фоне красного вечернего неба обрисовался знакомый до мельчайших подробностей силуэт Пентлендских холмов, помаячил справа и исчез позади. Дорога, что вела в Ланаркшир, становилась все круче, показались болота, ветер посвежел. Небо над головой из бирюзового сделалось темно-синим; опустилась ночная мгла. На западе еще блестела полоска цвета зеленых яблок, но и она мало-помалу блекла, уходя вослед поверженному светилу.
— Я буду в Мидкалтере еще до утра, — сказал он Бокклю и Денди Хантеру, которые провожали его; Бокклю стукнул Ричарда по плечу со всего размаху и ответил:
— Хороший ты парень. Надеюсь, у тебя все уладится. Женщины — сосуд скудельный, но жить без них мужику — только горе мыкать.
«Сосуд скудельный, сосуд скудельный», — слышалось в стуке копыт. Ох, уладится ли? Бог ведает, подумал Ричард и крепче сжал своими стальными ногами бока кобылы Бриони.
Как пропитанные водою, распухшие утопленники на поверхности пруда, из ночной темноты возникли фигуры. Раздался резкий окрик, зашелестели шаги, зазвенели клинки, показываясь из ножен. Бриони рванулась вперед, но цепкие, влажные пальцы зажали ей ноздри, схватили за узду, а потом потянулись и к Ричарду.
Ноги Калтера, обутые в сапоги со шпорами, застряли в стременах, он кое-как высвободил правую руку и взялся за меч, вполголоса проклиная себя. Дорога эта пользовалась дурной славой, и если уж ты решился пуститься в путь в одиночку, следовало ехать быстро и быть настороже, а Ричард пренебрег и тем, и другим. Дьявол. Они крепко держали Бриони. Их было двое — нет, трое. Ричард вовремя заметил занесенную дубинку, пригнулся, рубанул мечом, услышал крик, увернулся и снова нанес удар.
Проворные руки опять заскользили по его телу, расстегнули ремень, вцепились в краги. Накренилось седло — Ричард понял, что подпругу перерезали. Меч свистнул, направленный в смутно белеющие лица, но клинок рассек пустоту, и крепкие пальцы впились в его правую руку. Седло скатилось, Ричард упал. Люди, невидимые в темноте, хрипло ругались: кто-то выхватил у него из руки меч; все трое набросились разом и после яростной борьбы прижали его к дороге.
Сверкнула сталь; наступил неповторимый, мучительный миг, который каждый переживает в одиночку. Ричард затаил дыхание, насмешка судьбы попросту ошеломила его. Но тут темные головы, склоненные над ним, медленно повернулись, как лепестки подсолнуха навстречу солнцу. Словно гром с ясного неба, появилась маленькая гнедая лошадка, потемневшая от пота: всадник плевался, размахивал руками и вопил как оглашенный.
Люди, напавшие на лорда Калтера, замерли. Вновь прибывший яростно ругался на каком-то непонятном языке. Главарь убийц огрызнулся на том же наречии — и в ответ раздалась новая леденящая кровь тирада. Двое других тоже попытались заговорить, но поток оскорблений заставил их умолкнуть. Под эту нескончаемую брань все трое хмуро двинулись с места, сели на коней и, не сказав ни слова, исчезли в темноте столь же стремительно, как и появились.
Хозяин гнедой лошадки снова сел в седло. Ричард помотал головой, повернулся, нашарил свой меч и встал.
— Надеюсь, — спросил всадник на чистом, хотя немного гортанном английском, — вы не ранены?
Насколько позволял судить сгустившийся мрак, лицо его выражало скорее смирение, нежели торжество.
Ричард перевел дух:
— Нет. Я был бы благодарен, если бы не догадывался, что напали на меня ваши люди.
— Вы понимаете цыганскую речь? — удивился его спаситель, в полумраке блеснули белые зубы. — Хоть немного? Тогда вы должны были понять, что напали на вас не по моему приказу. Мы, цыгане, вольные птицы, милорд.
Ричард расправил плечи, в задумчивости изучая неподвижную, худощавую фигуру. Со всею ясностью в памяти всплыла картина: комната в Стерлинге, озаренная пламенем очага, а на столе — стрелы, испачканные в крови. Он вытащил из куртки шнурок с металлическими наконечниками и подвязал перерезанную подпругу.
— Думаю, я мог бы привлечь тебя к ответу. Я знаю, кто ты такой.
Белые зубы блеснули вновь.
— Надеюсь, вы этого не сделаете. Когда я возвращаюсь домой, мои люди докладывают мне о разных маленьких делишках, которые им поручают. Я редко вмешиваюсь. И если бы только я не оказался во власти самого умного из ваших родичей…
Ричард внезапно выпрямился:
— Моего брата?
Цыган уже направил лошадку в сторону Эдинбурга — он рассмеялся на всем скаку и покачал головой.
— Нет, нет. Вовсе нет. Черт побери, как бы не так.
Копыта мерно застучали по мягкой земле, отзвук их становился все глуше — издали доносились лишь раскаты издевательского смеха.
Ричард не спеша подобрал поводья Бриони и левой рукой потрепал кобылу по шее. На губах его появилась лукавая полуулыбка, и на какой-то миг он сделался поразительно похож на Лаймонда.
— Матушка! Что на этот раз? — произнес он, вскочил в седло и галопом поскакал по дороге в Мидкалтер.
Много позже полуночи Патрик отпер ворота лорду Калтеру, бормоча сбивчивые приветствия. Ричард отослал постельничего спать, не стал будить слуг, а взял свечу, поднялся по главной лестнице и направился по тускло освещенному коридору к комнате жены.
Перед дверью он помедлил. Все следы ночного приключения Ричард постарался уничтожить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47