— Слушай!.. Сейчас привезли к нам какую-то кралю писаную…
— Знаю! — сказал Жемчугов. — Привезли князь Шагалов, барон Цапф и Синицын.
— Ну, да!.. Это все, конечно, твои штуки! Я в этом не сомневаюсь! Ведь ты приходил предупреждать, чтобы пани была дома сегодня вечером и ждала!
Грунька служила горничной у Ставрошевской. Выходивший на Невский дом пани своими службами примыкал к закоулкам, через которые можно было легко и скоро попасть в сад Соболева, для чего в заборе сам Митька устроил калитку; у него и у Груньки было по ключу от нее.
В лице Груньки Митька соединял приятное с полезным. Через нее он мог следить за Ставрошевской.
Груньке, видно, нравилась ее роль, она так и бегала к Митьке.
— Видишь ты, — сказал ей Жемчугов, — что все твои дела я и без тебя знаю, и ничего ты не стоишь со своими делами!..
— Отстраните ваши руки, сударь! — сказала Грунька по-французски, хотя и с очень дубовым произношением, но все-таки по-французски. — Силь ву пле! — добавила она, ударив по рукам Митьку.
— Бонжур, мармелад, портмоне! — сказал, дразня ее, Жемчугов.
— А все-таки я знаю то, чего ты не знаешь!
— Ну?..
— Как привезли, положили на диван…
— Это ту, которую привезли?..
— Ну, да.
— Она ж в обмороке?
— Да, да, в обмороке, но только пани Мария сейчас услала всех — кого за доктором, кого в аптеку за лекарством и в полицию — и, как осталась одна, так распустила шнуровку у этой самой твоей девушки, раскрыла ворот, сняла у нее с шеи золотой кружок — вот этакий — и пошла к себе в спальню…
— Пани Мария?
— Ну да, она… я в щелку двери смотрела! Как есть все видела!
— Это интересно! — сказал Жемчугов. — Ты — молодец у меня, Грунька!.. Мне надо сейчас идти тогда к Ставрошевской!
— Уж и сейчас! Пожалуй, и подождет.
— Нет, дело не ждет! Кажется, мешкать нельзя. Приходи завтра на машкераду в оперный дом, там повидаемся, как следует!..
— Ну, на машкераду так на машкераду! — согласилась Грунька. — А моя-то нешто отпустит меня?
— Отпустит.
— А, может, мне при ней надо будет сидеть, чтобы приглядеть за нею завтра?
— Ну, там посмотрим, а сейчас мне надо торопиться! И без того поздно!.. Удирай! — и Митька громко чмокнул Груньку в самые губы.
Стесняться ему было нечего: в соболевский сад никто никогда не заглядывал.
Грунька фыркнула и, зашуршав юбкой, исчезла в саду, а Жемчугов влез в окно, взял трость и шапку, накинул на себя плащ и вышел из дома.
Идти в обход по улицам и Невскому было гораздо дольше, чем напрямки через сад, и потому, когда Жемчугов постучал у двери Ставрошевской, вместе с отворившим эту дверь гайдуком вышла ему навстречу и Грунька, чинно и важно, как заправская горничная.
— Пани уже легла спать! — церемонно и жеманно проговорила она Жемчугову.
— Поди и скажи ей: «Струг навыверт!», — распорядился тот и вошел в прихожую, кинув плащ гайдуку.
Грунька опрометью побежала исполнять его приказание и сейчас же вновь показалась на верхней площадке лестницы, говоря:
— Пани просит вас вниз, в светлицу с лежанкой! Она сейчас выйдет к вам.
Ставрошевская действительно сейчас же вышла к Жемчугову в светлицу с лежанкой, но на все его расспросы отвечала только одно, что она совсем нездорова, что чувствует себя ужасно плохо, что молодой девушки никогда не видала раньше, не знает, как ее зовут, и вообще решительно никакого отношения к ней никогда не имела.
Зачем нужно было ей лгать, Жемчугов объяснить себе не мог, а что она лгала — было для него несомненно.
Однако он ограничился только общими расспросами и сделал вид, что вполне удовлетворился ответами Ставрошевской; о том же, что он знает, что она сняла с шеи девушки золотой кружок, он не сказал ей из боязни, что этим заставит ее быть только больше осторожной на будущее время.
Но во всем происшедшем он решительно ничего не мог понять.
XXVII. НА КУРТАГЕ
При дворе был назначен куртаг, то есть малое собрание, куда имели приезд только придворные чины и генералитет.
При императрице Анне Иоанновне куртаги состояли в том, что придворные генералы собирались в большом зале ее дворца, она выходила с герцогом Курляндским и ближайшей свитой, садилась в кресло и или разговаривала с Бироном, или подзывала к себе по очереди тех, кого желала осчастливить своим разговором.
Предполагалось, что на куртагах должна царить оживленная, непринужденная и шумная веселость, и потому все старались улыбаться и делать вид, будто занимательно разговаривают между собой, но на самом деле зорко следили за тем, что делалось возле кресла, беспокойно озирались и старались нюхом угадать, кто нынче в милости, чтобы повертеться возле него, и на кого нынче смотрят косо, чтобы — чего Боже сохрани! — не заговорить или даже не стать рядом с ним.
Обыкновенно, еще до выхода государыни, по каким-то невидимым признакам, сразу устанавливался камертон дня и уже заранее становилось известным, в духе ли сегодня государыня или нет.
А зависело это всецело от настроения герцога Бирона, делавшего «погоду» при дворе Анны Иоанновны.
Бирон был на вершине своего могущества, только что одержав победу над Артемием Волынским, который уже был арестован и пытан, но еще не казнен, хотя его казнь была несомненна для всех. Благодаря этому все последнее время герцог Курляндский был в хорошем расположении, и государыня дарила на куртагах всех милостивой улыбкой.
Но на этот раз стало известным, что в воздухе пахнет грозой и что тучи сгустились.
Никто не мог даже предположительно догадаться о причинах этого; но как только показалась государыня с плаксивым выражением своего толстого, отекшего лица, а за нею — герцог Бирон, который был мрачнее ночи, так всем стало ясно, что опасения оправдались и надо держать ухо востро.
Государыня, окруженная своими ближайшими, с принцессой Анной Леопольдовной и ее мужем Антоном Ульрихом Брауншвейгским, вышла и, не ответив ни на один из низких поклонов, а обведя только весь зал мутно-брюзгливым взглядом, взглянула на герцога Бирона, опустила глаза и, сев в кресло, откинулась на спинку.
Ближайшие придворные робели подойти к ее креслу, не желая попасться на глаза.
Как всегда одинокая, избегаемая всеми, встала отдельно у окна прямая и гордая Елизавета Петровна, дочь Петра Великого; за сношения с нею и в хорошие-то дни можно было попасть в опалу при тогдашнем дворе, а уже в дурной день, как сегодня, нужно было и вовсе сторониться ее.
Главным, что волновало всех, было полное отсутствие каких-либо причин и даже признаков для такого внезапного тяжелого настроения.
Известно было, что вчера с вечера государыня не отпускала от себя Бирона, и обыкновенно это служило обстоятельством благоприятным. Тем не менее что-то случилось, и все это видели и, чувствуя еще слишком живо, как недавно было поступлено с Волынским, дрожали теперь за себя самих.
Один из всех присутствующих в этом огромном зале, если не знал всех подробностей, то во всяком случае имел кое-какие данные для того, чтобы распознать их, а именно Андрей Иванович Ушаков стоял с самым невинным видом, как будто был так далек от всего происходившего здесь и так занят своим серьезным государственным делом, что ему просто некогда было обращать внимание на что-нибудь другое.
Он стоял с опущенным взором, но все время следил за Бироном и, по тому, как тот подвигался в расступавшейся пред ним толпе, сразу почувствовал, что герцогу хочется приблизиться к нему, Ушакову, и поговорить с ним так, будто случайно, не слишком подчеркивая это пред присутствующими.
Ушаков передвинулся с таким расчетом, чтобы попасться Бирону как бы случайно на глаза, в сторонке у стены зала, и Бирон, заметив его, вдруг сделал по направлению к нему два больших шага и остановился.
Сейчас же все окружающие отступили, и около них образовался широкий пустой круг.
Герцог разговаривал с начальником Тайной канцелярии и был так недоволен чем-то, как почти никогда не видели его. Кому-то грозила неминуемая беда.
И всякий думал, не ему ли это, и с замиравшим сердцем старался вспомнить все свои поступки, слова и даже помыслы, пытаясь выяснить, не было ли в них чего-нибудь такого, к чему можно было бы придраться.
Анна Иоанновна, обернувшись и увидев, что возле нее никого нет, наморщилась и проговорила громко, ни к кому особенно не обращаясь:
— Ну, что же это замолчали все?
К ней сейчас же подскочили двое немцев, преданных Бирону и покровительствуемых им людей, и постарались завести разговор, а в зале поднялся неуверенный говор, во исполнение приказания государыни не молчать.
— Пожары в Петербурге не прекращаются! — сдвинув брови, проговорил Бирон Ушакову.
Тот так и знал, что герцог заговорит с ним о сгоревшем доме, и ждал только, как к этому приступит Бирон и насколько выдаст себя в этом разговоре. Он почтительно склонился пред его светлостью и с выражением непоколебимой преданности ответил:
— Поджигателей не щадим! Еще недавно крестьянский сын Петр Водолаз да крестьянин Перфильев сожжены живыми на том месте, где учинен их злодейством пожар.
— А между тем вчера вечером опять горело?
— Так точно, ваша светлость! Вчера был небольшой пожар: сгорел какой-то заколоченный дом на Фонтанной.
— Сгорел, однако, дотла?
— Совершенно дотла, ваша светлость.
— Поджигатели найдены?
— Пока еще нет… разыскиваются.
— Разыскать во что бы то ни стало и казнить без пощады!
Ушаков поклонился и сказал:
— Слушаю-с!
Он отлично видел, что Бирону хотелось узнать что-нибудь о судьбе молодой девушки, жившей в этом таинственном доме, и что герцог не знает только, как спросить об этом; но он не желал помочь ему и неумолимо ждал дальнейших вопросов.
Бирона передернуло, и, проворчав немецкую брань, он недовольно сказал:
— Вы, кажется, ни о чем не осведомлены?
— Я осведомлен обо всем, — с тихой, самоуверенной улыбкой сказал Ушаков.
«Ты у меня все-таки заговоришь!» — подумал он, поджав губы.
— Как же произошел пожар? — отрывисто спросил Бирон.
— По-видимому, был поджог, ваша светлость, потому что дом занялся сразу с трех концов.
— Были жертвы?
— Едва ли, ваша светлость. Дом был заколочен и необитаем! Случайно там находилась молодая девушка, вероятно, пришедшая туда для свидания…
Ушаков вдруг закашлялся, как будто этот досадный прежде всего ему самому кашель прервал его речь и не давал ему произнести слово.
— Ну, а что же эта девушка? — почти крикнул герцог.
— Была спасена! — выговорил наконец сквозь кашель Ушаков и не мог не видеть, как известие о спасении девушки подействовало на Бирона.
Герцог вздохнул, словно освободившись от давившей его тяжести, а Ушаков опять подумал:
«Западня захлопнулась, и ты, голубчик, пойман».
— Где же она теперь? — спросил далеко уже не суровым голосом герцог.
— Хорошенько не могу доложить вашей светлости! Кажется, у одной благородной дамы! Впрочем, в ее спасении принимал участие, насколько мне известно, барон Цапф фон Цапфгаузен, офицер полка брата вашей светлости.
— Благодарю вас! Теперь я вижу, что вы хорошо осведомлены! — сказал Бирон Ушакову и, кивнув ему головой, пошел от него прочь.
Кругом заволновались и послышались любопытствующие голоса:
— А?.. Что?.. Что он сказал?.. Кому награда?
Но никто не мог расслышать ничего из разговора герцога с начальником Тайной канцелярии.
А Бирон направился к своему брату Густаву, который в своей блестящей генеральской форме стоял и разговаривал с Юлианой Менгден, любимой фрейлиной Анны Леопольдовны.
— Где твой адъютант, барон Цапф фон Цапфгаузен? — спросил герцог, подходя к брату.
— Виноват! — сказал Густав Юлиане и обратился к брату. — Ваша светлость сами же изволили приказать посадить его под арест, что я и сделал сегодня утром.
— Ах, да! — вспомнил Бирон. — Он там болтал какие-то глупости!.. Но отчего же ты посадил его только сегодня?.. Впрочем, это не беда!.. После куртага немедленно пришли его ко мне.
Густав Бирон поклонился брату в знак того, что его приказание будет исполнено.
XXVIII. ИОГАНН ДЕЙСТВУЕТ
Как только кончился куртаг, герцог Бирон вернулся к себе и прошел в уборную, где ждал его Иоганн.
— Она спасена и, кажется, ничего с ней не приключилось! — сказал Бирон своему доверенному слуге.
Тот стал помогать ему переодеваться и вместе с тем ответил:
— Я знаю уже все и могу доложить вашей светлости: фрейлейн отвезена к польской даме, которая живет на Невской першпективе, в нанимаемом доме дворянки Убрусовой. Этот дурак Маркула отыскался и рассказал, как все произошло.
— А как себя чувствует Амалия?
— Она едва приходит в себя от испуга. Ведь она чуть не сгорела, ваша светлость!
— Я говорил тебе, что приставлять стеречь дом этого глупого латыша Маркулу было неосмотрительно; вот он ничего и не мог уберечь.
— Но, ваша светлость, тут был чей-то очень хитрый план. Тут, вероятно, действовали очень обдуманно и сообща. Я полагаю, что поджог был сделан нарочно, чтобы во время пожара похитить фрейлейн, и мне кажется, что это похищение находится в связи с недавним случаем, когда ко мне в лодку вскочил этот неизвестный молодой человек.
— Я думаю, Иоганн, ты это преувеличиваешь!
— Вспомните, ваша светлость, было ли когда-нибудь так, чтобы Иоганн ошибался, и я уверен, что и теперь говорю истину. Люди, желающие зла вашей светлости, сунули нос туда, куда им не следовало. Нужно это дело разобрать очень подробно и внимательно.
— Но расследование должна производить Тайная канцелярия, а все тут я не могу рассказать — ты сам знаешь — даже начальнику Тайной канцелярии.
— Ему — менее, чем кому-либо, ваша светлость!
— Ты не доверяешь господину Ушакову? Но ведь все его благополучие связано с моей властью, и если не доверять ему, то кому же доверять?
— Только верному слуге вашей светлости, Иоганну.
Бирон улыбнулся и покачал головой.
— Я верю тебе, мой добрый Иоганн, но не можешь же ты один делать все для меня!
— Я и не говорю о том, чтобы делать все, ваша светлость, но я хотел бы, чтобы расследование дела о пожаре дома происходило в моем присутствии.
— Для этого надо командировать тебя в Тайную канцелярию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32