Валентина вздрогнула от отвращения, но тут же постаралась избавиться от омерзительных воспоминаний.
– Едем в госпиталь, – хрипло попросила она. – Александр ждет нас.
Видал сам сел за руль темно-красного «кадиллака». Валентина вспомнила тот первый раз, когда ехала вместе с ним. От власти, которую он имел над ней тогда и сейчас, она до сих пор не могла освободиться. Когда они проезжали мимо платанов и дубов Одюбон-парка, Видал спросил:
– Как отнесется Александр к тому, что мы поженимся?
Валентина охнула, широко распахнув глаза. Видал едва заметно улыбнулся.
– Я слишком долго ждал, Валентина. И больше ждать не намерен.
– Но ты не можешь делать предложение на скорости пятьдесят миль в час, – запротестовала она, хотя сердце ее разрывалось от счастья.
– Значит, не будем делать это на ходу, – согласился он, нажимая на тормоза.
Сзади послышались тревожные гудки. Но Видал, не обращая внимания ни на что, приподнял ее подбородок, глядя в любимые глаза. Его лицо, мгновенно преобразившееся, светилось неземной любовью.
– Я люблю тебя, родная. И хочу, чтобы ты была моей женой. Ты выйдешь за меня замуж?
На кожаных сиденьях лежала пятнистая тень платана, В окна заглядывало солнце.
– О да, – выдохнула она, нежно касаясь его лица кончиками пальцев. – О да, Видал. Я больше всего на свете хочу стать твоей женой.
Любовь, которую Валентина испытывала в этот миг, захлестнула ее с такой силой, что она едва могла дышать. Желание, столь долго подавляемое, пылало в крови.
– Szeretlek, – прошептал он, грубо притягивая ее к себе. – Я люблю тебя.
Когда Видал наконец отстранился, у нее на ресницах блестели слезы. Он осторожно смахнул их.
– Осталось еще кое-что. Только одно.
Валентина вопросительно посмотрела на него. Видал очень медленно начал стягивать перчатки. Она не знала – он понял это по мимолетному выражению ужаса в потемневших глазах. Она держала его за руки в больнице и в темноте гостиничного номера и не представляла, что под темными перчатками кожа была мертвенно-белой, покрытой глубокими шрамами. Видал уронил перчатки на пол.
– Твои руки, – прерывающимся голосом прошептала она. – О Видал! Твои бедные, бедные руки!
– Удивительно, что ты не знала. Неужели тебе не сказали?
– Не сказали, – повторила Валентина, качая головой. Слезы катились по щекам. Он спас Кариану, но какой ценой!
– Тебе неприятно? – спросил Видал с деланной небрежностью. Однако Валентина уловила боязливые нотки и его голосе.
– Конечно, нет! – воскликнула она, прижимая его изуродованные руки к своим щекам. – Конечно, нет, Видал! Как ты мог подумать такое?! Как ты мог спрашивать?!
– Я больше не буду, – пообещал он, облегченно вздохнув.
Доктор не позволил им остаться с Александром подольше, заявив, что ему нужно больше отдыхать, чтобы скорее поправиться.
– Но мистер Ракоши должен возвращаться в Голливуд, – жалобно протянул Александр, опасаясь, что его кумир исчезнет так же неожиданно, как появился, прежде чем он сможет поговорить с ним о кино.
– Я могу ненадолго задержаться, – заверил Видал, начиная побаиваться, что Тео хватит удар, когда тот услышит новости. – Думаю, мы втроем можем немного отдохнуть. На Юге есть чудесные места для рыбалки.
Мальчик просиял.
– Я часто ловил рыбу с отцом на Крите, когда был маленьким.
– А я удил со своим, в Венгрии, – кивнул Видал, представив, что его отец – дед Александра.
– Вы ловили рыбу в реках или озерах? – немедленно заинтересовался Александр.
– Я жил в замке, а перед замком было большое озеро, где водились карпы. Первое, что я помню о своем детстве – как ловил рыбу в озере под замком.
– А кто еще жил в замке? – продолжал допрашивать Александр.
– Бабушка, которую все называли «ваша старая светлость», со своей компаньонкой и горничной, отец, мать, горничная матери, Ференц, его верный лакей, две мои сестры, наша гувернантка и няньки.
– Ужасно много народу, – объявил Александр; у его матери никогда ле было никаких слуг, кроме горничной.
– А летом и во время жатвы их становилось еще больше. Мужчины-арендаторы, собиравшие урожай, приводили с собой жен и детей. Женщины вязали снопы за жнецами, а дети играли в полях и лесах.
– Я никогда не был в настоящем замке, – мечтательно протянул Александр. – Вы очень скучаете по своему?
– Теперь уже нет. Там живет моя сестра с мужем. Им такая жизнь нравится, но я предпочитаю нечто другое.
– Снимать фильмы?
– Да, Александр, – усмехнулся Видал. – Именно фильмы.
Валентина молчаливо сидела, с любопытством рассматривая своих мужчин. Никто, увидев их, не усомнился бы в том, что это отец и сын. У обоих разлетающиеся брови, непроницаемо-черные глаза, твердо очерченный .рот, упрямый подбородок.
Глаза ее остановились на темных завитках Видала, спускавшихся почти до плеч. Ей казалось, что они знакомы всю жизнь. Сначала был монастырь, потом Видал. Только Видал. Однако она не помнила, чтобы он когда-нибудь говорил о своем детстве, и поэтому с таким же зачарованным вниманием, как Александр, прислушивалась, как он описывает дом, утопавший в белых гроздьях душистой акации; ледяные озера, в которых он купался с сестрами; сельские праздники; величественную бабушку в тяжелых платьях из черного шелка.
– На вашем кольце фамильный герб? – спросил Александр.
– Да, – кивнул Видал, протянув руку. Валентина затаила дыхание, но Александр, не обращая внимания на шрамы, поднес кольцо к глазам и сказал:
– Буквы такие мелкие, что не разберешь. Что тут написано?
– «Tempora, non mutamur». Времена меняются, но нас не изменить.
– Мне нравится, – объявил Александр, откидываясь на подушки: мальчик явно утомился. – Я хотел бы, чтобы наш семейный девиз был таким же четким и кратким.
Сестра кашлянула и подняла брови. Видал встал.
– Нам нужно идти. Отдыхай, Александр. Хочешь, я завтра принесу тебе клубники?
– Пожалуйста! – обрадовался Александр. – И расскажете, какой фильм собираетесь снимать?
– Думаю, это будет не фильм, – спокойно объяснил Видал. – Я собираюсь ставить пьесу.
Валентина поцеловала Александра, и как только они вышли из комнаты, спросила Видала:
– Я не знала, что ты собираешься ставить пьесу, Видал. Кто автор? Роли уже розданы?
Видал широко улыбнулся, обнял ее за плечи и повел по коридору.
– «Месяц в деревне» Тургенева. Пока известно только, кто будет играть Наталью.
Валентина почувствовала укол ревности. Кого выбрал Видал? Конечно, для роли романтической, ослепительно прекрасной Натальи лучше всего подойдет Вивьен Ли…или, может, Оливия де Хэвилленд.
– Кому ты отдал роль? – едва выговорила она, не в силах подавить глухую тоску о несбыточном, о радости играть прямо перед зрителями. О мучительно-нервном ожидании рецензий. Об опьяняющем дурмане аплодисментов.
Видал повернул ее к себе.
– Тебе, – шепнул он, заглушая ее недоверчивый возглас долгим поцелуем.
По дороге в отель она нерешительно спросила:
– Как Кариана, Видал? По-прежнему больна?
Видал мгновенно стиснул руль.
– Да, – коротко ответил он, сворачивая на Ривер-роуд.
Валентина не обратила внимания на величественную Миссисипи, медленно катившую, воды к Мексиканскому заливу. Ей не хотелось говорить о Кариане, но молчать было нельзя. Они должны освободиться от призрака Карианы, прежде чем станут мужем и женой.
– Она в Нью-Йорке?
– Нет, в Ла-Джолле.
Валентина удивленно раскрыла глаза. Видал убрал руку с руля и нервно пригладил волосы.
– Прости, что так резок, любимая. Просто я не могу говорить о Кариане.
Его лицо страдальчески исказилось, и Валентина виновато потупилась.
– И не нужно, – прошептала она, нежно кладя руку ему на плечо. – Прости, Видал, мне не следовало спрашивать.
– Не важно, – твердо ответил Видал. – Ты имеешь право знать. Пожар не был случайностью, Валентина. Я сам не знал правды, пока Кариану не выписали из больницы.
Он, не отрываясь, смотрел на дорогу. Голос звучал глухо и невыразительно.
– Это Кариана подожгла Вилладу. Она сама мне сказала. Я просил у нее развода, и она решила, что я хочу жениться на Хейзл Ренко. Бог знает почему. Между мной и Хейзл никогда ничего не было, только взаимная симпатия и уважение.
Кровь отлила от лица Валентины. Она не желала больше слушать. Нужно попросить его остановиться.
– Именно тогда я понял, что больше не могу нести за нее ответственность. Доктор Гроссман – единственный, кроме меня, кто знает правду. Я немедленно позвонил ему, и он послал людей, чтобы они привезли ее в нью-йоркскую клинику. Гроссман по-прежнему надеется, что ее состояние улучшится, но пока этого не произошло. Полгода назад он открыл в Ла-Джолле новую клинику и забрал Кариану с собой. Если бы она хоть немного поправилась, думаю, он женился бы на ней. Но сейчас… – Он беспомощно пожал плечами. – Болезнь ее прогрессирует. Иногда она по нескольку недель и даже месяцев кажется совершенно нормальной, но потом без всякой видимой причины превращается в буйно помешанную. – Он поморщился, словно вся полузабытая боль вернулась с новой силой. – От этого кошмара ей уже не избавиться, но Гроссман по крайней мере заботится о ней, и теперь она вряд ли сможет навредить кому-то, кроме себя самой.
– Ты видишься с ней? – осторожно поинтересовалась Валентина.
– Когда я узнал, что она стала причиной смерти Хейзл и ничуть в этом не раскаивается, понял, что больше не могу ее видеть. Позднее, уже после развода и стольких лет войны, мое отвращение немного улеглось. Ее следует не осуждать, а жалеть. Я начал регулярно навещать Кариану, пока она была в Нью-Йоркской клинике, но Гроссман попросил меня не делать этого. Сказал, что мои приезды тревожат ее.
– Бедняжка, – тихо произнесла Валентина.
Видал остановил машину перед отелем.
– Гроссман, по-видимому, питает к ней глубокие чувства. Возможно, с его помощью ей когда-нибудь станет лучше. В Ла-Джолле она счастливее, чем в Голливуде. Кроме того, она не считает себя больной, пациенткой психлечебни-цы. Знает, что Гроссман влюблен в нее и наслаждается вниманием, которое тот ей уделяет. Больше ей нечего желать.
Они молча вошли в отель, и там, в полутемном вестибюле, Видал повернулся к Валентине и сжал ее руки.
– Больше ни слова о Кариане, – сказал он, и в его взгляде полыхнула такая неизбывная страсть, что кровь бросилась ей в лицо. – Наконец-то мы вместе. Я столько лет жаждал любить тебя, что больше не выдержу ни минуты.
Губы его скривились в поистине дьявольской усмешке, и, не обращая внимания на испуганные возгласы портье и посыльных, Видал подхватил Валентину на руки и устремился к лестнице.
Чувственная радость их слияния останется с ней навечно. Тепло его прикосновений, запах его кожи, тяжесть тела, придавившего ее к кровати. Слова, произнесенные шепотом в темноте. Оба отдавались и брали, жадно и раскованно, сплетая не только тела, но и души. Сознание того, что с ним она обрела покой, что экстаз и блаженство принадлежат им не на мгновение, а на все оставшиеся годы, согревало сердце.
Ясный день незаметно сменился сумерками, но они по-прежнему лежали в объятиях друг друга, и Валентина нежно гладила сильную мускулистую спину.
– Давай поженимся завтра, – неожиданно сказал он, притянув ее к себе и целуя, неспешно и нежно. Когда наконец он разжал руки, глаза Валентины затуманились.
– Нет, – покачала она головой, садясь и обнимая колени. – Мы не можем пожениться, пока Александр не поправится настолько, чтобы сказать ему правду.
– Но это может быть не скоро, liba, – слегка нахмурился Видал.
– Мы достаточно долго ждали, милый. Подождем еще немного, – спокойно ответила она.
Александр выписался из больницы и в восторге оттого, что не должен сразу возвращаться в школу, каждый день сидел в театре, наблюдая, как Видал и мать репетируют «Месяц в деревне».
Валентина, стоя на сцене, изредка поглядывала на сына. Последние анализы показали, что он совершенно здоров. Причин для промедления открыть истину не было.
– Вот увидишь, все будет чудесно, – предрек Саттон Хайд, игравший роль ее мужа. Он сидел рядом, сжимая в руке бумажный стаканчик с кофе. – Мне всегда нравилось, когда премьеры проходят в Сан-Франциско. Это хороший знак. Сан-Франциско, Чикаго, Бостон, а потом Нью-Йорк – здравствуй, великий город, вот и мы!
Он одарил ее сияющей улыбкой, и Валентина стиснула его руку. Недели, проведенные в Сан-Франциско, стали счастливейшими в ее жизни. Александр постоянно был с ней на репетициях. Их любовь с Видалом крепла день ото дня. Теперь, когда настало время открыть правду, она почувствовала укол страха.
– Не возражаешь, если Видал сегодня не будет ужинать с нами? – спросила она Александра, пока Видал проходил сцену с Саттоном. – Я хочу поговорить с тобой.
– Конечно, – небрежно отмахнулся он, поглощенный стопкой фотографий, сделанных во время репетиции. При взгляде на одну, где он снят вместе с Видалом, мальчик на мгновение замер, чем-то неожиданно встревоженный.
Их номера были рядом, и Валентина попросила прислать ужин в маленький дворик, куда выходили двери ее комнаты. Обычно они ели втроем, вместе с Видалом, и страстно обсуждали роли. И теперь, когда они остались вдвоем, за столом внезапно стало тихо. Слишком тихо. Валентина рассеянно ковыряла вилкой в курином салате и наконец отодвинула тарелку.
– Нам надо поговорить, Александр, о Видале.
Он взглянул на нее лихорадочно блестящими глазами. Валентина взяла сына за руку.
– Мы собираемся пожениться, – тихо призналась она.
– Потрясно! – радостно завопил мальчик.
– Я рада, что Видал тебе нравится, – сказала она, мучаясь желанием крепко обнять сына. – Когда-то я очень хотела стать его женой. Незадолго до того, как вышла замуж за Паулоса.
Александр мгновенно застыл.
– И почему же не стала?
– Видал был уже женат, – осторожно ответила Валентина, – и я подумала, что будет лучше всего оставить его и Голливуд.
– Потому что ты ждала ребенка? – спросил он, не отводя от нее взгляда.
Сердце Валентины отчаянно забилось.
– Да. Потому что я ждала ребенка, Александр.
Александр отнял руку и, побледнев, неловко встал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55