Оставив в коридоре корзину, тот протискивался наполовину в нору и срывал свое зло на Эвбулиде, в кровь избивая его своим железным прутом и яростно крича:
— Будешь отдыхать без моего приказа? Будешь подводить меня? Будешь?
В первый же день, едва поставив Эвбулида в эту нору, он сразу позабыл о своем обещании приносить для него маленькие мешки. Видимо, знал и помнил он только то, что должен опередить старшего носильщика. Эвбулид не раз слышал его сбивчивый шепот, когда он вновь брался за ношу:
— Ничего, теперь мне совсем недолго осталось ждать… Завтрашнего дня он не переживет!..
Но где-то наверху наступало завтра, и даже послезавтра, а старший носильщик жил, и младший от этого лютовал все сильнее и сильнее. Он задумал извести своего злейшего врага, стоящего между ним и глотком воздуха, загнав его беспрерывным потоком корзин и мешков из своего коридора.
Теперь, даже заставая Эвбулида работающим, он все равно бил его и требовал пошевеливаться живее. И, забирая полную доверху корзину, не разрешал больше спать.
— Долби дальше! — приказывал он, ударяя для острастки грека, и, выбираясь из норы, с блаженством шептал невидимому старшему носильщику: — Посмотрю я, как ты отнесешь у меня наверх эту корзину! Нет, я теперь не дам тебе отдыхать ни минуты, и уж завтрашнего дня ты у меня точно не переживешь! А ты работай, работай! — кричал он грозно в нору.
Эвбулид, проклиная озверевшего носильщика и того человека, который первым додумался строить серебряные рудники, всех тех, кто отнимает у людей свободу, мешкающего почему-то Артемидора, снова брался за работу.
Нехватка воздуха, чудовищное перенапряжение, питание, которое вряд ли бы насытило и воробья, почти полное отсутствие отдыха быстро делали свое дело. Силы все ощутимее покидали Эвбулида. На небольшой осколок руды, требовавший раньше трех-четырех ударов, теперь приходилось тратить по несколько минут, а после, выронив молот из обессиленных рук, долго лежать, чтобы можно было снова поднять его.
Наконец пришел день, когда он не сумел больше сделать этого.
Напрасно ворвавшийся в нору носильщик стегал его прутом и забрасывал камнями из полупустой корзины.
У Эвбулида не осталось даже сил, чтобы заслониться рукой от ударов.
— Ну ладно, отдохни немного! — поняв всю тщетность заставить трудиться обессиленного раба, в конце концов, сдался носильщик, выполз из норы и где-то вдали Эвбулид услышал его срывающиеся вопли: — Будешь подводить меня? Будешь? Будешь?
Тут голова его закружилась. Он перестал ощущать реальность и покатился куда-то в бездонную пропасть…
Очнулся он оттого, что кто-то настойчиво дергал его за ногу.
— Сейчас… — прошептал он, шаря рукой вокруг себя и находя молот. — Я сейчас…
Не открывая глаз, Эвбулид слышал, как протискивается в нору носильщик.
«Сейчас ударит… — понял он и неожиданно обрадовался этому: — Вот и хорошо! Пусть лучше убьет, чем так мучиться…»
Но вместо удара прутом он вдруг услышал незнакомый голос:
— Эй, послушай!
Эвбулид открыл глаза и удивился, увидев вместо носильщика юношу лет семнадцати.
— Послушай! — повторил тот. — Ты можешь идти?
— Нет… — покачал головой Эвбулид. — Кто ты?
— А ползти? — вместо ответа спросил незнакомец.
Эвбулид сделал попытку приподняться на локте и обессиленно ткнулся щекой в пол.
— Тоже нет… — чуть слышно прошептал он.
— Да что же это делается?! — в отчаянии воскликнул юноша. — Я обошел почти все норы, пока этот носильщик относит мою корзину, — и всюду такие же, как ты! А мне бы десять, ну хотя бы пять человек, и мы бы ночью выползли отсюда, прибили носильщика и охранника, что стоит наверху, — и дали бы деру!..
— Зачем? — слабо удивился Эвбулид.
— Затем, чтобы не сгнить здесь заживо! — шептал юноша. — Я тут уже второй день и чувствую, что добром это не кончится! Уж на что мне не сладко жилось у прежнего хозяина, но тут вообще нет жизни! Ну нет, отсюда я и один сбегу! — сжав кулаки, пообещал он.
— Зачем? — повторил Эвбулид. — Чтобы снова стать рабом?
Он вспомнил «камень продажи», на который его выводили нагим, с выбеленными ногами, мышь, которую подносил к его губам Публий, ключницу, Филагра, Кара, Протасия и, несмотря на слабость, убежденно добавил:
— Нет. Я так больше не смогу. Даже на трижды прекрасном воздухе там, наверху…
— Ты — да! — согласился юноша. — Тебе со стариками-носильщиками уже нечего терять. Вы свое прожили, и вам все равно, где доживать век. И здесь даже лучше — не так далеко добираться до Аида. А я молод! Я жить хочу!
— Не такой уж я и старик — мне только тридцать восемь лет! — слегка обиженно заметил Эвбулид и, прочитав в глазах юноши, что теперь и он мало чем отличается от носильщиков, тихо добавил, словно вынося себе смертный приговор: — Было…
— Нет! — прошептал юноша, попятившись от него. — Нет!! Я так не хочу! Не хочу!!
Он исчез в коридоре, подавшись вправо, к выходу из штольни.
Эвбулид долго еще слышал его отчаянные вопли, удаляющиеся в коридоре.
Потом до него донесся шум борьбы и крик младшего носильщика:
— Стой, безумец! Сто-о-ой…
Не прошло и получаса, как носильщик вернулся. Жалуясь на свою несчастную судьбу, он коротко рассказал Эвбулиду о случившемся.
Юноша все же ухитрился добежать до выхода из штольни, но заподозривший неладное охранник спустился вниз и насквозь пронзил его своим длинным копьем.
— И как это я не доглядел за этим негодяем, не перебил ему сразу ноги? — сокрушался носильщик. — Теперь старший во всем обвинит меня, и даже если он умрет сегодня, на его место поставят другого. Разве доверят всю штольню человеку, который не сумел навести порядок даже в своем коридоре?!
Тут он заметил, что Эвбулид лежит, не работая, а корзина нисколько не заполнилась со времени его ухода и потянулся за прутом.
— Это еще что такое? — задрожавшим от ярости голосом спросил он и закричал: — И ты тоже подводить меня?! А ну, принимайся за дело!
Но грек не сделал даже попытки поднять молот. Озверевший носильщик принялся бить его своим страшным прутом, потом — кулаками. Эвбулид только глухо стонал и обессиленно ронял голову из стороны в сторону.
— Ну и подыхай! — неожиданно оставил его в покое носильщик, дохнув напоследок в лицо гнилостным запахом неживого человека. — Через пару часов зайду за тобой. Жаль, но, видно, сегодня старшему носильщику придется чаще носить наверх трупы, чем мешки и корзины. А это куда легче…
Носильщик уполз, моля на ходу богов, чтобы случай с безумным юношей остался для него без последствий.
Ожили молоты в дальних забоях.
Прошуршала мимо норы тяжелая корзина, потом — мешок… А смерть все не спешила к Эвбулиду.
Он лежал на спине и, почти не мигая, глядел на беспомощный, готовый вот-вот захлебнуться огонек светильника.
«Вместе и умрем!» — вдруг с облегчением подумал он и тихо улыбнулся.
Но светильник угас, а он продолжал жить, мучаясь от того, что до сих пор живет, не в силах больше терпеть тяжесть давившей на него со всех сторон каменной горы, внутрь которой даже смерть не особенно торопилась идти…
Где-то вдалеке произошел очередной обвал, глухо содрогнулась земля. Эвбулид с надеждой прислушался — не тряхнет ли где еще рядом?
«Одно мгновение — и оборваны все эти муки! — с завистью думал он о тех рабах, которые находились в своих норах в момент обвала. — А тут даже крюка нет, чтобы повеситься. Да и на чем?»
Он дернул край изорванного в лохмотья хитона и грустно улыбнулся, услышав треск легко разрываемой даже его слабыми руками материи.
«Попрошу носильщика добить меня!» — неожиданно пришла в голову спасительная мысль, и Эвбулид, дрожа от нетерпения, стал дожидаться возвращения своего недавнего мучителя.
Наконец в отдалении послышался шум, ясно стали различаться людские голоса. Они приближались. Вскоре совсем рядом раздался долгожданный голос младшего носильщика:
— Может, этот?
— Нет! — просунулась в нору чья-то голова.
Яркое пламя факела заставило Эвбулида крепко зажмурить глаза. Он успел увидеть лицо, поразившее его удивительно знакомыми, близкими чертами.
— А-Аристарх?.. — ошеломленно пробормотал он.
Факел выпал из руки рванувшегося вперед лекаря, зашипел на мокром от сочившейся сверху воды полу. Но тут же услужливые руки протянулись в лаз и осветили нору новыми факелами.
— Эвбулид!.. — прошептал Аристарх, вглядываясь в лежащего грека. — Что они с тобой сделали?! Что вы с ним сделали, негодяи?! — закричал он на невидимых охранников и носильщика и снова повернулся к Эвбулиду: — Сейчас я помогу тебе! Вот, выпей, это придаст тебе сил…
— Не буду! — оттолкнул Эвбулид протянутый ему алабастр. — Я не хочу жить!
— Хочешь! Ты хочешь и будешь жить! — настойчиво сказал Аристарх, приподнимая голову грека и почти насильно вливая ему в рот лекарство со знакомым Эвбулиду еще по трюму «Горгоны» запахом.
— Нет! — захлебываясь, возражал Эвбулид. — Не надо мне твоих сил… Уходи! Я лучше умру, чем еще хоть день пробуду рабом!..
— И все-таки ты будешь жить!
— Нет…
— Будешь, потому что сегодня же царь Пергама даст тебе свободу!
— Царь? — неверяще взглянул на лекаря Эвбулид.
— Да! — мягко улыбнулся ему Аристарх. — Я служу у него личным лекарем, и поверь, он будет очень рад удовлетворить мою просьбу. Но для того чтобы выйти отсюда и стать свободным, тебе надо выпить хотя бы половину этого алабастра!
Эвбулид покорно, словно ребенок, последовал приказу лекаря, но первый же глоток дался ему мучительно трудно.
Он снова отвел руку Аристарха, но уже не для того, чтобы отказаться от спасения.
Весь ужас минувшей недели, этих нескольких дней его пребывания в царстве Аида, нахлынул на него. Он ткнулся головой в грудь обнявшего его лекаря, и плечи его затряслись от беззвучных рыданий.
Успокоившись, Эвбулид выпил до дна весь алабастр и почувствовал, что силы, действительно, вернулись к нему.
Он пополз следом за подбадривающим его Аристархом сначала робко, а потом все быстрее и быстрее.
Коридор, в первый раз показавшийся ему бесконечным, закончился неожиданно быстро. Путь круто пошел наверх, и Эвбулид невольно прикрыл глаза локтем от яркого света, ударившего в глаза.
— Правильно, привыкай к солнцу постепенно, чтобы не ослепнуть! — похвалил Аристарх. — А воздух вдыхай полной грудью, он теперь для тебя — лучшее лекарство! Пей его, глотай, и тогда…
Он не договорил, услышав позади себя дикие вопли бросившегося наверх младшего носильщика, которому в суете удалось незамеченным добраться почти до самого выхода:
— Вот он, вот! Я уже вижу его!
— А ну назад! — закричали охранники, но носильщик, не дойдя до выхода из штольни каких-нибудь десяти шагов, неожиданно вскрикнул и рухнул, как подкошенный, протянув руки вперед, словно желая обнять солнечные лучи.
— Готов! — заметил один из воинов, поддевая копьем безжизненное тело.
— Разрыв сердца! — подтвердил Аристарх, осмотрев несчастного и без своей обычной улыбки положил руку на плечо грека: — Хвала богам, Эвбулид, теперь мне все окончательно ясно!
— Что? — счастливо прищурившись, спросил Эвбулид.
— А то, что, кажется, напрасно я заподозрил тебя в помешательстве после того, как ты хотел отказаться от моей помощи. Действительно, лучше сразу умереть, чем прожить здесь хотя бы минуту!
2. Вызов Риму
Аттал Филометор возвращался в свой дворец по одной из центральных пергамских улиц, застроенной по обеим сторонам многочисленными лавками и харчевнями.
Недавний разговор с братом не выходил у него из головы. Был ли он напуган нависшей над ним опасностью? Пожалуй, нет. Поражен — да. Огорчен — тоже немного. Но только не напуган. Ведь ехал он, несмотря на все предостережения Аристоника, лепить для потомков бюст этого будущего сенатора.
А в том, что это тот самый римлянин, о котором рассказывал брат, он не сомневался с той самой минуты, когда Аристоник упомянул о яде.
Бегающие глаза купца, ерзающий подбородок, капля пота на кончике носа — да, с такими лицами люди рождены, чтобы изворачиваться, лицемерить, травить.
И он, гордящийся тем, что без особого труда может вылепить из воска в точности схожий с оригиналом портрет любого человека, еще досадовал на себя, что никак не мог поймать истинного выражения лица натурщика.
А можно ли его было поймать, если тот, как теперь ясно, все время искал случая, чтобы подбросить в царский кубок свой жалкий яд!
«Ну, ничего, — мстительно подумал Аттал. — Сейчас ты у меня его получишь…»
Углубленный в свои мысли, он почти не замечал, как привлеченный сияющими доспехами личной тысячи воинов царя народ выбегает из всех дверей и устремляется к его повозке, восторженно крича:
— Базилевс! Смотрите — сам базилевс!!
— Где? Где?!
— Да вон же, в повозке!
— С опущенным лицом?
— В траурной одежде?!
— Ну да, ведь сегодня — день поминовения его матери Стратоники!
— Человек, который так чтит свою мать даже после ее смерти, не может желать дурного своему народу! — воздевая руки, срывающимся голосом орал тучный купец. — Слава базилевсу, слава величайшему!
— Недаром мы прозвали его Филометором! — вторил кто-то с другой стороны улицы, и казалось, что весь Пергам сотрясается от криков тысяч людей, пытающихся пробиться к повозке:
— Слава Филометору! Слава! Слава!!
Ремесленников, купцов и крестьян, приехавших в столицу, чтобы продать зерно и овощи на агоре, воины оттесняли позолоченными остриями копий к стенам домов. Но люди, отбиваясь, продолжали рваться к своему царю, восторженно крича:
— Слава! Слава!!
— Он поехал здесь, а не по Священной дороге, чтобы посмотреть на свой народ! Это редкостная удача — увидеть его!
— Значит, этот день будет самым счастливым для нас!
Нескольким самым настойчивым пергамцам удалось миновать охранников и добежать почти до самой повозки, которую сопровождали телохранители царя.
— О, величайший, прикажи прогнать из Пергама проклятых римлян! — падая на колени перед Атталом и протягивая к нему руки, завопили они.
— Спаси нас, бессмертный!
— Не дай нашим женам и детям превратиться в рабов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73