https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala-s-polkoy/
О, женщины, женщины! Рамзес III был современником осады и разрушения греками Трои (около 1200 лет до Р. X.).
Старик разболтался было, но скоро опомнился: ведь он верховный жрец, и притом богини-женщины…— Бедный Приам! — сказал он как бы про себя. — Сын мой, — обратился он к младшему жрецу, приведшему к нему Пенхи с внучкой, — поди, приготовь в святилище богини.Младший жрец вышел. Ири также удалился в соседнюю комнату, чтобы надеть на себя священную цепь и мантию.Хену, оставшись одна с дедом, с жадным любопытством и боязнью осматривала помещение верховного жреца. Изображения божеств внушали ей суеверный страх, зато опахала из страусовых перьев, украшенные золотом и драгоценными камнями, приводили ее в восторг.Скоро появился и Ири в полном облачении. В руке он держал блестящий бронзовый систр, который при сотрясении издавал музыкальный звук, похожий на треск цикад.— Дитя мое, — обратился Ири к Хену, смотревшей на него большими изумленными глазами, — ты смотрела в священные очи бога Аписа?Девочка не знала, что сказать, боясь ответить невпопад. Она посмотрела на деда.— Отвечай же, дитя, — сказал старик. — Тогда, во время священного шествия бога Аписа ты упала перед ним на колени и видела его глаза?— Видела.— А что чувствовала ты, когда бог взглянул на тебя?— Я испугалась.— Это священный трепет — в нее вошла божественная сила, — пояснил верховный жрец. — А теперь идем. Ири взял длинный посох с золотой головкой кобчика наверху, и они вышли на двор. В темноте снова выступила голова льва, освещенная как бы изнутри фосфорическим огнем.— Богиня благосклонно открывает тебе свое божественное лицо, — сказал жрец Хену, снова оробевшей.Преклонив колена перед статуей матери богов, они прошли дальше и вошли в самое святилище. И там было изображение Сохет рядом с изображением Пта. От жертвенника синеватой струйкой подымался дым курения, толстые, как колонны, восковые свечи в огромных подсвечниках освещали жилище богини.Верховный жрец, преклонившись перед божеством и опираясь на посох, правой рукой сделал движение в воздухе, потрясая систром. Раздались тихие музыкальные звуки, словно бы они исходили из огромной бронзовой головы матери богов. Голова невнятно, глухо проговорила несколько слов, которые жрец повторял за нею:— Пта, Сохет, Монту, Озирис, Горус, Апис…За жертвенником послышался странный звук, точно шипение змеи. И действительно, из-за жертвенника выползла большая серая змея. Увидев жреца, она свилась спиралью, и только плоская голова ее дрожала и вытягивалась, выпуская черное, раздвоенное жало-язык.Жрец стукнул посохом, и змея поползла к Ири, к его посоху. Он еще стукнул, и пресмыкающееся, коснувшись головой посоха, обвилось вокруг него и стало спиралью подниматься вверх, к руке жреца.— Священный уреус благоволит принять жертву из рук чистого существа, — проговорил Ири, потрясая систром.Тогда из-за завесы, скрывавшей дверь позади жертвенника, вышел младший жрец. Он держал в руке какую-то маленькую птичку.— Хену, чистое дитя, возьми жертву, — сказал Ири, обращаясь к девочке, которая, казалось, застыла в изумлении и ужасе.Младший жрец передал ей птичку, которая даже не билась в руках. Змея, держась спиралью на посохе, повернула голову к птичке. Глаза пресмыкающегося сверкали.— Дитя, отдай жертву священному уреусу, — сказал Ири.Девочка не двигалась, она не спускала глаз со змеи.— Пенхи, сын мой, подведи девочку, — сказал жрец старику.Тот повиновался и подвел девочку к посоху, к самой змее. Змея потянулась к птичке.— Пусть отдаст, — сказал жрец.Рука Хену автоматически потянулась вперед, и змея моментально схватила птичку.— О, дедушка! Она глотает птичку! — вся дрожа, проговорила девочка, цепляясь за старика.— Жертва принята, — торжественно произнес верховный жрец, вставая.Змея быстро соскользнула с посоха и уползла за жертвенник. Тогда Ири подошел к Хену и, желая ободрить ее, стал гладить и целовать ее голову.— Испугалась, девочка? Ничего, ничего, крошка, теперь все кончилось, — говорил он нежно.Услыхав, что все страшное кончилось, Хену несколько ободрилась.— Теперь птичка умерла? — спросила она.— Нет, дитя, она переселилась в божество. И ты некогда была такою же птичкой, и вот теперь боги превратили тебя в хорошенькую девочку.— Так и меня змея съела? — спросила Хену, совсем ободрившаяся. — Кто ж меня ей отдал?— Такая же, как ты, чистая девочка, — лукаво улыбнулся жрец. — А теперь подойди вот к этой свече, что пониже.Хену подошла. Свеча, толстая, как ствол молоденькой пальмы, горела выше головы Хену.— Можешь ее задуть? — спросил Ири, положив руку на плечо девочки.— Могу, — отвечала последняя.— Так да погаснет свеча жизни тех, чьи имена мы носим в сердце, — торжественно сказал верховный жрец. — Дуй же, дуй сильней.У Хену были сильные, молодые легкие. Она собралась с духом, дунула, и массивное пламя свечи моментально погасло; одна светильня зачадила.— Да свершится воля божества! — торжественно проговорил жрец. — Как чадит эта светильня, так пусть чадит постыдная память тех, чьи имена мы носим в сердце. Сын мой, подай священный серп, — обратился он к младшему жрецу.Тот взял с жертвенника золотой серп и подал Ири. Святой отец, взяв серп, отпилил верхнюю часть загашенной свечи, длиною вершка в три, и подал Пенхи.— Возьми этот священный воск, — сказал он, — и сделай из него то, что поведено тебе свыше: Пта, Сохет, Монту, Озириса, Горуса и Аписа. Ты слышал повеление божества?— Слышал, святой отец, — отвечал Пенхи.— Ты их изображения знаешь?— Знаю, святой отец.— Хорошо. А из простого воску сделай изображения тех, чьи имена мы носим в сердце.— Будет все исполнено, святой отец.— Помни, что она, — жрец указал на Хену, — должна во всем помогать тебе: пусть она месит воск своими руками, согревает его своим дыханием, но только не тот, не простой воск, а этот, священный. И делай так, чтобы Аммон-Ра не видел твоей работы, чтоб солнечный луч не досягал туда, где будешь формовать фигуры, и чтоб кроме Хену никто этого не видел — никто! Это величайшая тайна божества.Ири взял потом Хену за руку и подвел к южным дверям святилища, где в большой глиняной кадке она увидела лотос с распустившимся цветком.— Сорви этот цветок священного лотоса и укрась им свою голову, — сказал жрец.Девочка не заставила долго ждать: она искусно отделила цветок от стебля и ловкими пальчиками, на что девочки большие мастерицы, вдела пышный цветок в свои черные густые волосы.— Идет ко мне? — весело спросила она.— Очень идет, — улыбнулся старый жрец.Молодой месяц давно зашел за темные вершины Ливийского хребта, когда Пенхи и Хену вышли из ворот храма Сохет. На небе высыпали мириады звезд, которых яркость и красота особенно поразительны в тропических странах. В воздухе веяло прохладой. Во мраке ночи огромные колонны храмов и аллеи сфинксов казались чем-то фантастическим. Редко кто попадался на опустевших улицах и площадях сонного города.Проходя мимо колоссальных статуй Аменхотепа, Хену боязливо жалась к деду.— Они, кажется, дышат, — шепотом проговорила девочка.— Я не слышу, дитя, — отвечал Пенхи.— А как же, дедушка, говорят, что утром, при восходе солнца, они тихо плачут.— Да, я сам слышал, — подтвердил старик.— О чем же плачут они?— Кто это может знать, дитя! Может быть, они не плачут, а жалобно приветствуют бога Горуса, просят, чтоб он возвратил им жизнь.Когда наши путники переезжали через Нил, им послышался в тростниках тихий плач, словно детский.— Опять плачет крокодил, слышишь, дедушка?Плач умолк, и только слышен был шорох в тростниках Нила. VII. ТРОЯНСКИЙ ПЛЕННИК Утро следующего дня застает нас в Нижнем Египте, у Мемфиса, на поле пирамид.От Мемфиса, по направлению к большим пирамидам, шли два путника: один, старик, в обыкновенной одежде египтянина из жреческой касты, другой своим фригийским колпаком и некоторыми особенностями в одеянии скорее напоминал северного жителя из Фригии или Трои. Последнему было лет под пятьдесят или несколько меньше.— Так ты говоришь, около десяти лет не был в Египте? — спросил старший путник.— Да, почти девять, — отвечал младший.— Где же это ты мыкался?— В неволе был, добрый человек, — У презренных шазу (кочующие бедуины) или в Наане?— Нет, я все время провел в неволе в Трое.— В Трое! Слышал я об этой стране много любопытного, — богатый город Троя!— Да, был когда-то; а теперь от Трои остались только камни да груды пепла. Жаль мне этого города; я в нем помирился было и с неволей.— Кто же его разрушил? — спросил заинтересованный старик.— Данаиды, которых называют также и кекропидами, и эллинами. И все вышло из-за пустяка — из-за женщины. Видишь ли, сын троянского царя, по имени Парис, сманил у одного эллинского царя жену, по имени Елена, женщину большой красоты. Эллины и вступились за честь своего царя, приплыли к Трое на кораблях и осадили город. Почти все время, что я пробыл в Трое, длилась осада. И небольшой, правду сказать, был город, не то, что наши Фивы или Мемфис, — маленький городок, а много выплакал слез! Я жил при дворе самого царя Приама, так всего довелось видеть и слышать.— Боги, надо полагать, отвратили лицо свое от несчастного города, — заметил старик.— Видимое дело, что боги покинули их, — подтвердил его собеседник. — Да у них и боги свои, не наши всесильные боги: вместо Аммона-Ра и Пта — у них Зевс и Гефест, вместо бога Монту — у них Apec.— А великая Сохет, матерь богов? — спросил старик.— Юнона у них, Вакх еще, Нептун, Гелиос, Афродита, Хронос — много богов…— Много богов, да помощи мало, — глубокомысленно заметил старик, — наши боги не то, что их, — Египет победить некому. Разве можно разрушить такие твердыни! — Он указал на пирамиды, которые высились у них перед глазами какими-то грозными гигантами. — Тысячи лет стоят, а простоят еще миллионы.В голосе старого египтянина звучало гордое сознание своего величия — величия народа, его богов, его титанических построений.— Есть что-нибудь подобное этому в мире? — Он указал на исполинскую голову «великого сфинкса», которая вместе с плечами и грудью, шириной в несколько сажен, выступала из засыпавших ее песков пустыни. — А наши храмы, наши сфинксы! Пока земля стоит на своих основах, пока наши боги будут бодрствовать за нас — будут и они стоять на своих местах в великой земле фараонов! Они перестоят весь мир!Бедный энтузиаст не подозревал, что пройдут тысячелетия и весь мир, именно весь мир растащит, расхитит его гордость — его памятники, гробы, мумии царей и жрецов, всех богов Египта, его сфинксов, его обелиски, колонны, свитки папирусов, священные систры, жертвенники, доски с иероглифами, с гимнами, вырезанными на стенах храмов, — все это весь мир растащит, безбожно разграбит, не оставит камня на камне — и поставит у себя на площадях (обелиски), в музеях, в кабинетах, и в каждой столице мира, в каждом более или менее значительном городе будут открыты «египетские музеи», где праздные бродяги с гидами и каталогами в руках будут равнодушно проходить мимо этих священных реликвий удивительной страны, мимо этих немых свидетелей глубочайшей древности человечества, свидетелей его гордой, померкшей славы, его радостей, страданий, слез… А что останется нерасхищенным, то засыпят пески пустыни… И уцелеют, как укор богам, на которых возлагалось гордыми фараонами столько надежд, как укор человечеству, ничего не щадящему, — уцелеют одни пирамиды, да и то памятники не египетского народа, не его гения, а памятники народа еврейского, вечного, несокрушимого народа, как несокрушимы и вечны пирамиды Многие ученые держатся того мнения, что пирамиды построены не египтянами, не по повелению фараонов-египтян, а народом-пастухами, народом, который владел Египтом до Иосифа. Прототип пирагаед — Вавилонская башня.
.— Да, наши боги не то, что жалкие боги какой-нибудь Трои или Финикии! — продолжал энтузиаст. — А с нашими пирамидами своею древностью может поспорить разве одна земля да это бесконечное голубое небо!Он поднял к нему руки.— О светоносный Горус! О Аммон-Ра, отец богов!Старше упал на колени и восторженно молился. Это успокоило его волнение.— Так нет больше Трои? — спросил он, продолжая путь.— Нет… Одни груды камней да пепел, разносимый ветром… Бедная Кассандра, бедная Гекуба! Как тени, они проходят предо мною… Это прекрасное тело Гектора, голова которого колотится о камни… Бедная Андромаха… Я все это, кажется, вижу теперь…— А как же ты уцелел? — спросил старик.— Я ушел вместе с сыном царя дарданов Анхиза, с Энеем… Ушло от общей гибели несколько сот троянцев, и море спасло их. Я был вместе с ними. Долго носились мы по морю, пока боги не сжалились над нами: я увидел берега родной Африки.— К Египту привели вас наши боги? — спросил снова старик.— Нет, далеко туда, на запад, где великий Ра опускается на покой. Мы пристали к чужому городу — название его Карфаго. Там царствовала тогда добрая царица — Дидона… Бедная!— А что? Чем бедная?— Ее уж нет на свете.— Умерла? Отошла на вечный покой?— Нет, хуже того: она сожгла себя на костре.— Живою сожгла себя?— Живою — и такая еще молодая, прекрасная.— Это оскорбление божества! — воскликнул старик.-Где же теперь ее душа?— Она не могла пережить своего несчастья: она полюбила Энея, она отдавала ему свое царство, а он покинул ее, хотя и любил.— Зачем же покинул, когда ему, бездомному скитальцу, отдавали целое царство?— Он не мог ослушаться своих богов.— Своих богов? — со старческой запальчивостью воскликнул египтянин. — А что сделали его боги с его Троей? Несчастный, неразумный человек — верит своим богам!— Да, он продолжает верить. Боги внушили ему, что он должен основать там где-то, далеко на западе, сильное царство, которое покорит весь мир.— Как весь мир! — вскипел снова старик. — А Египет, а наши боги?— И Египет будто бы покорит и отомстит эллинам, которые разрушили его Трою.— Это кощунство! Это наглая ложь! Его боги — презренные лгуны! Они такие же, как боги необрезанных, презренных сынов Либу. И ты ему не сказал прямо в глаза, что он несчастный безумец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Старик разболтался было, но скоро опомнился: ведь он верховный жрец, и притом богини-женщины…— Бедный Приам! — сказал он как бы про себя. — Сын мой, — обратился он к младшему жрецу, приведшему к нему Пенхи с внучкой, — поди, приготовь в святилище богини.Младший жрец вышел. Ири также удалился в соседнюю комнату, чтобы надеть на себя священную цепь и мантию.Хену, оставшись одна с дедом, с жадным любопытством и боязнью осматривала помещение верховного жреца. Изображения божеств внушали ей суеверный страх, зато опахала из страусовых перьев, украшенные золотом и драгоценными камнями, приводили ее в восторг.Скоро появился и Ири в полном облачении. В руке он держал блестящий бронзовый систр, который при сотрясении издавал музыкальный звук, похожий на треск цикад.— Дитя мое, — обратился Ири к Хену, смотревшей на него большими изумленными глазами, — ты смотрела в священные очи бога Аписа?Девочка не знала, что сказать, боясь ответить невпопад. Она посмотрела на деда.— Отвечай же, дитя, — сказал старик. — Тогда, во время священного шествия бога Аписа ты упала перед ним на колени и видела его глаза?— Видела.— А что чувствовала ты, когда бог взглянул на тебя?— Я испугалась.— Это священный трепет — в нее вошла божественная сила, — пояснил верховный жрец. — А теперь идем. Ири взял длинный посох с золотой головкой кобчика наверху, и они вышли на двор. В темноте снова выступила голова льва, освещенная как бы изнутри фосфорическим огнем.— Богиня благосклонно открывает тебе свое божественное лицо, — сказал жрец Хену, снова оробевшей.Преклонив колена перед статуей матери богов, они прошли дальше и вошли в самое святилище. И там было изображение Сохет рядом с изображением Пта. От жертвенника синеватой струйкой подымался дым курения, толстые, как колонны, восковые свечи в огромных подсвечниках освещали жилище богини.Верховный жрец, преклонившись перед божеством и опираясь на посох, правой рукой сделал движение в воздухе, потрясая систром. Раздались тихие музыкальные звуки, словно бы они исходили из огромной бронзовой головы матери богов. Голова невнятно, глухо проговорила несколько слов, которые жрец повторял за нею:— Пта, Сохет, Монту, Озирис, Горус, Апис…За жертвенником послышался странный звук, точно шипение змеи. И действительно, из-за жертвенника выползла большая серая змея. Увидев жреца, она свилась спиралью, и только плоская голова ее дрожала и вытягивалась, выпуская черное, раздвоенное жало-язык.Жрец стукнул посохом, и змея поползла к Ири, к его посоху. Он еще стукнул, и пресмыкающееся, коснувшись головой посоха, обвилось вокруг него и стало спиралью подниматься вверх, к руке жреца.— Священный уреус благоволит принять жертву из рук чистого существа, — проговорил Ири, потрясая систром.Тогда из-за завесы, скрывавшей дверь позади жертвенника, вышел младший жрец. Он держал в руке какую-то маленькую птичку.— Хену, чистое дитя, возьми жертву, — сказал Ири, обращаясь к девочке, которая, казалось, застыла в изумлении и ужасе.Младший жрец передал ей птичку, которая даже не билась в руках. Змея, держась спиралью на посохе, повернула голову к птичке. Глаза пресмыкающегося сверкали.— Дитя, отдай жертву священному уреусу, — сказал Ири.Девочка не двигалась, она не спускала глаз со змеи.— Пенхи, сын мой, подведи девочку, — сказал жрец старику.Тот повиновался и подвел девочку к посоху, к самой змее. Змея потянулась к птичке.— Пусть отдаст, — сказал жрец.Рука Хену автоматически потянулась вперед, и змея моментально схватила птичку.— О, дедушка! Она глотает птичку! — вся дрожа, проговорила девочка, цепляясь за старика.— Жертва принята, — торжественно произнес верховный жрец, вставая.Змея быстро соскользнула с посоха и уползла за жертвенник. Тогда Ири подошел к Хену и, желая ободрить ее, стал гладить и целовать ее голову.— Испугалась, девочка? Ничего, ничего, крошка, теперь все кончилось, — говорил он нежно.Услыхав, что все страшное кончилось, Хену несколько ободрилась.— Теперь птичка умерла? — спросила она.— Нет, дитя, она переселилась в божество. И ты некогда была такою же птичкой, и вот теперь боги превратили тебя в хорошенькую девочку.— Так и меня змея съела? — спросила Хену, совсем ободрившаяся. — Кто ж меня ей отдал?— Такая же, как ты, чистая девочка, — лукаво улыбнулся жрец. — А теперь подойди вот к этой свече, что пониже.Хену подошла. Свеча, толстая, как ствол молоденькой пальмы, горела выше головы Хену.— Можешь ее задуть? — спросил Ири, положив руку на плечо девочки.— Могу, — отвечала последняя.— Так да погаснет свеча жизни тех, чьи имена мы носим в сердце, — торжественно сказал верховный жрец. — Дуй же, дуй сильней.У Хену были сильные, молодые легкие. Она собралась с духом, дунула, и массивное пламя свечи моментально погасло; одна светильня зачадила.— Да свершится воля божества! — торжественно проговорил жрец. — Как чадит эта светильня, так пусть чадит постыдная память тех, чьи имена мы носим в сердце. Сын мой, подай священный серп, — обратился он к младшему жрецу.Тот взял с жертвенника золотой серп и подал Ири. Святой отец, взяв серп, отпилил верхнюю часть загашенной свечи, длиною вершка в три, и подал Пенхи.— Возьми этот священный воск, — сказал он, — и сделай из него то, что поведено тебе свыше: Пта, Сохет, Монту, Озириса, Горуса и Аписа. Ты слышал повеление божества?— Слышал, святой отец, — отвечал Пенхи.— Ты их изображения знаешь?— Знаю, святой отец.— Хорошо. А из простого воску сделай изображения тех, чьи имена мы носим в сердце.— Будет все исполнено, святой отец.— Помни, что она, — жрец указал на Хену, — должна во всем помогать тебе: пусть она месит воск своими руками, согревает его своим дыханием, но только не тот, не простой воск, а этот, священный. И делай так, чтобы Аммон-Ра не видел твоей работы, чтоб солнечный луч не досягал туда, где будешь формовать фигуры, и чтоб кроме Хену никто этого не видел — никто! Это величайшая тайна божества.Ири взял потом Хену за руку и подвел к южным дверям святилища, где в большой глиняной кадке она увидела лотос с распустившимся цветком.— Сорви этот цветок священного лотоса и укрась им свою голову, — сказал жрец.Девочка не заставила долго ждать: она искусно отделила цветок от стебля и ловкими пальчиками, на что девочки большие мастерицы, вдела пышный цветок в свои черные густые волосы.— Идет ко мне? — весело спросила она.— Очень идет, — улыбнулся старый жрец.Молодой месяц давно зашел за темные вершины Ливийского хребта, когда Пенхи и Хену вышли из ворот храма Сохет. На небе высыпали мириады звезд, которых яркость и красота особенно поразительны в тропических странах. В воздухе веяло прохладой. Во мраке ночи огромные колонны храмов и аллеи сфинксов казались чем-то фантастическим. Редко кто попадался на опустевших улицах и площадях сонного города.Проходя мимо колоссальных статуй Аменхотепа, Хену боязливо жалась к деду.— Они, кажется, дышат, — шепотом проговорила девочка.— Я не слышу, дитя, — отвечал Пенхи.— А как же, дедушка, говорят, что утром, при восходе солнца, они тихо плачут.— Да, я сам слышал, — подтвердил старик.— О чем же плачут они?— Кто это может знать, дитя! Может быть, они не плачут, а жалобно приветствуют бога Горуса, просят, чтоб он возвратил им жизнь.Когда наши путники переезжали через Нил, им послышался в тростниках тихий плач, словно детский.— Опять плачет крокодил, слышишь, дедушка?Плач умолк, и только слышен был шорох в тростниках Нила. VII. ТРОЯНСКИЙ ПЛЕННИК Утро следующего дня застает нас в Нижнем Египте, у Мемфиса, на поле пирамид.От Мемфиса, по направлению к большим пирамидам, шли два путника: один, старик, в обыкновенной одежде египтянина из жреческой касты, другой своим фригийским колпаком и некоторыми особенностями в одеянии скорее напоминал северного жителя из Фригии или Трои. Последнему было лет под пятьдесят или несколько меньше.— Так ты говоришь, около десяти лет не был в Египте? — спросил старший путник.— Да, почти девять, — отвечал младший.— Где же это ты мыкался?— В неволе был, добрый человек, — У презренных шазу (кочующие бедуины) или в Наане?— Нет, я все время провел в неволе в Трое.— В Трое! Слышал я об этой стране много любопытного, — богатый город Троя!— Да, был когда-то; а теперь от Трои остались только камни да груды пепла. Жаль мне этого города; я в нем помирился было и с неволей.— Кто же его разрушил? — спросил заинтересованный старик.— Данаиды, которых называют также и кекропидами, и эллинами. И все вышло из-за пустяка — из-за женщины. Видишь ли, сын троянского царя, по имени Парис, сманил у одного эллинского царя жену, по имени Елена, женщину большой красоты. Эллины и вступились за честь своего царя, приплыли к Трое на кораблях и осадили город. Почти все время, что я пробыл в Трое, длилась осада. И небольшой, правду сказать, был город, не то, что наши Фивы или Мемфис, — маленький городок, а много выплакал слез! Я жил при дворе самого царя Приама, так всего довелось видеть и слышать.— Боги, надо полагать, отвратили лицо свое от несчастного города, — заметил старик.— Видимое дело, что боги покинули их, — подтвердил его собеседник. — Да у них и боги свои, не наши всесильные боги: вместо Аммона-Ра и Пта — у них Зевс и Гефест, вместо бога Монту — у них Apec.— А великая Сохет, матерь богов? — спросил старик.— Юнона у них, Вакх еще, Нептун, Гелиос, Афродита, Хронос — много богов…— Много богов, да помощи мало, — глубокомысленно заметил старик, — наши боги не то, что их, — Египет победить некому. Разве можно разрушить такие твердыни! — Он указал на пирамиды, которые высились у них перед глазами какими-то грозными гигантами. — Тысячи лет стоят, а простоят еще миллионы.В голосе старого египтянина звучало гордое сознание своего величия — величия народа, его богов, его титанических построений.— Есть что-нибудь подобное этому в мире? — Он указал на исполинскую голову «великого сфинкса», которая вместе с плечами и грудью, шириной в несколько сажен, выступала из засыпавших ее песков пустыни. — А наши храмы, наши сфинксы! Пока земля стоит на своих основах, пока наши боги будут бодрствовать за нас — будут и они стоять на своих местах в великой земле фараонов! Они перестоят весь мир!Бедный энтузиаст не подозревал, что пройдут тысячелетия и весь мир, именно весь мир растащит, расхитит его гордость — его памятники, гробы, мумии царей и жрецов, всех богов Египта, его сфинксов, его обелиски, колонны, свитки папирусов, священные систры, жертвенники, доски с иероглифами, с гимнами, вырезанными на стенах храмов, — все это весь мир растащит, безбожно разграбит, не оставит камня на камне — и поставит у себя на площадях (обелиски), в музеях, в кабинетах, и в каждой столице мира, в каждом более или менее значительном городе будут открыты «египетские музеи», где праздные бродяги с гидами и каталогами в руках будут равнодушно проходить мимо этих священных реликвий удивительной страны, мимо этих немых свидетелей глубочайшей древности человечества, свидетелей его гордой, померкшей славы, его радостей, страданий, слез… А что останется нерасхищенным, то засыпят пески пустыни… И уцелеют, как укор богам, на которых возлагалось гордыми фараонами столько надежд, как укор человечеству, ничего не щадящему, — уцелеют одни пирамиды, да и то памятники не египетского народа, не его гения, а памятники народа еврейского, вечного, несокрушимого народа, как несокрушимы и вечны пирамиды Многие ученые держатся того мнения, что пирамиды построены не египтянами, не по повелению фараонов-египтян, а народом-пастухами, народом, который владел Египтом до Иосифа. Прототип пирагаед — Вавилонская башня.
.— Да, наши боги не то, что жалкие боги какой-нибудь Трои или Финикии! — продолжал энтузиаст. — А с нашими пирамидами своею древностью может поспорить разве одна земля да это бесконечное голубое небо!Он поднял к нему руки.— О светоносный Горус! О Аммон-Ра, отец богов!Старше упал на колени и восторженно молился. Это успокоило его волнение.— Так нет больше Трои? — спросил он, продолжая путь.— Нет… Одни груды камней да пепел, разносимый ветром… Бедная Кассандра, бедная Гекуба! Как тени, они проходят предо мною… Это прекрасное тело Гектора, голова которого колотится о камни… Бедная Андромаха… Я все это, кажется, вижу теперь…— А как же ты уцелел? — спросил старик.— Я ушел вместе с сыном царя дарданов Анхиза, с Энеем… Ушло от общей гибели несколько сот троянцев, и море спасло их. Я был вместе с ними. Долго носились мы по морю, пока боги не сжалились над нами: я увидел берега родной Африки.— К Египту привели вас наши боги? — спросил снова старик.— Нет, далеко туда, на запад, где великий Ра опускается на покой. Мы пристали к чужому городу — название его Карфаго. Там царствовала тогда добрая царица — Дидона… Бедная!— А что? Чем бедная?— Ее уж нет на свете.— Умерла? Отошла на вечный покой?— Нет, хуже того: она сожгла себя на костре.— Живою сожгла себя?— Живою — и такая еще молодая, прекрасная.— Это оскорбление божества! — воскликнул старик.-Где же теперь ее душа?— Она не могла пережить своего несчастья: она полюбила Энея, она отдавала ему свое царство, а он покинул ее, хотя и любил.— Зачем же покинул, когда ему, бездомному скитальцу, отдавали целое царство?— Он не мог ослушаться своих богов.— Своих богов? — со старческой запальчивостью воскликнул египтянин. — А что сделали его боги с его Троей? Несчастный, неразумный человек — верит своим богам!— Да, он продолжает верить. Боги внушили ему, что он должен основать там где-то, далеко на западе, сильное царство, которое покорит весь мир.— Как весь мир! — вскипел снова старик. — А Египет, а наши боги?— И Египет будто бы покорит и отомстит эллинам, которые разрушили его Трою.— Это кощунство! Это наглая ложь! Его боги — презренные лгуны! Они такие же, как боги необрезанных, презренных сынов Либу. И ты ему не сказал прямо в глаза, что он несчастный безумец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20