Спохватясь, трижды перекрестилась, и прелату понравилось благочестие юного палатина. Он отдал ей собственный ключ:
— Читай, сын мой, на здоровье. Как сказал мудрец — оттачивай напильник знания, чтобы снимать с уст ржавчину немоты. Подбирай мне что-нибудь из рецептов древней кухни. А что попадется языческое, безбожное, богохульное — отбрасывай в угол, мы с тобою вместе сожжем во славу господню!
С тех пор Азарика без помехи наслаждалась уединением и книгами. «Ты же, коль хочешь быть озаренным истины светом, — читала она Боэция, упиваясь звучностью слога, — и не сбиваться с верной дороги, брось все услады, брось всякий страх ты и без надежды будь беспечален!» Однажды стало душно в приближении запоздалой сентябрьской грозы. Азарика решила отворить одно из слуховых окошек под потолком. Подтащила лесенку и влезла. Оказалось, окошко выходит в тот палисадник, где как-то ночью они распевали в честь прекрасной Аолы.
Но удивительней всего, что Аола как раз была там! За пышным розовым кустом, который уж трепал предгрозовой ветер, она стояла лицом к лицу с Робертом. Оба молчали, опустив бледные лица, и руки их лежали рядом, на самом крупном цветке розы. Неподвижно, как две статуи, они стояли так, пока крупные капли дождя не покатились по их щекам, будто слезы. «Аола!» — позвали из арки верхнего балкона, и та, быстро оглянувшись, коснулась губами рта Роберта и взбежала на крыльцо.
Как же так? А в Городе шли приготовления к роскошнейшей свадьбе!
Вечером Азарика пыталась вызвать на откровенность Роберта, но теперь это сделать было нелегко. Он замкнулся, стал раздражительным, ударил оруженосца, чего с ним прежде не бывало. Только в глазах пылал какой-то внутренний пожар.
И вдруг Азарике смертельно стало жаль Эда. Этот любящий братец и прелестная невеста просто обманывают его! Он не знает ни дня, ни ночи — ремонтирует городские укрепления, муштрует войско, запасает провиант, то куда-то скачет, то с кем-то воюет, бранится, судит, учит, строит, устает до бесконечности, а этим — все песни, да розы, да поцелуи!
К утру созрело решение — открыть все Эду. Боэций пишет: самая мерзкая правда лучше самой утонченной лжи. Граф, конечно, не причинит зла возлюбленному Робертину, зато трисскую гадюку отошлет с позором. Однако Эд горяч и может сразу не поверить, вскроется и про клетку… Ну и пусть!
В Зале караулов подступиться к графу было невозможно, и Азарика подстерегла его, когда он явился к матери во дворец. Прислуга нигде не задержала графского палатина, и Азарика забрела в портик зимнего сада, где вдруг услышала их разговор.
— Канцлер Фульк нам пишет, — скрипела старуха, — что, по всем сведениям, это ваши люди напали на клетку с ведьмой…:
Сердце Азарики съежилось, как орешек.
— Канцлеру Фульку, — ответил граф, расхаживая между пальм и рододендронов, — нечем больше заниматься, кроме клеток и ведьм. А я с часу на час жду нового нашествия Сигурда… Ваш преподобный враль, — повысил голос Эд, — хочет поссорить меня с моими людьми? Я не желаю больше слушать ни про какую ведьму!
Теперь благодарность разлилась в душе Азарики горячей волной.
— Лучше объясните, — перешел в наступление Эд, — каким образом граф Каталаунский строит замок в вашем Квизском лесу? Какой-то Барсучий Горб, черт побери!
— Это моя земля, — еле слышно сказала старуха.
— Это в первую очередь графства Парижского земля!
— Но мы ему разрешили…
— Кто это «мы»?
— Каролинги.
Некоторое время Эд вышагивал молча, задевая плотные листья диковинных растений. Затем остановился перед матерью:
— В первый раз, светлейшая, у нас идет столь открытый разговор, вы сами его захотели. Так потрудитесь же мне заодно растолковать: вы ли это писали покойному канцлеру Гугону, чтобы мне не давать парижского лена?
— Я объясню… — лепетала принцесса. — Все откровенно… Подложите-ка мне вон ту подушку.
Из-за малахитовой колонны портика Азарика хорошо видела, как старуха устраивается на диване, как жует что-то бескровными губами.
— Благодарю… Теперь слушайте меня, граф Парижский. Беда в том, что вы не Каролинг.
— Как, разве я не ваш сын?
— М-м, ваше рождение на веки вечные вписано в книги святого Эриберта, у которого вы крещены. Я не о том. Боюсь, однако, что вы хоть и этакий удалец, а меня не поймете…
— Постараюсь.
— Каролинги, милый мой, — это даже не происхождение по крови, это скорее стиль жизни… Это… как бы лучше объяснить… умение все делать во благовремении, по чину, в порядке, уготованном достойными людьми. Наш племянник, Карл Третий, прозванный Толстым, — уж на что его ославили никчемным, а поглядите, как он возглавляет пир или восходит на трон в собрании прелатов! Одна осанка стоит двухсот лет непрерывного царствования предков! Или даже бедняга Карл, дурачок… Он будет царствовать, ибо он наш.
— И граф Каталаунский, Кривой Локоть, предавший в свое время вашего мужа, а моего отца, — значит, он тоже ваш?
— Он по фамилии Вельф, но неважно — Каролинг, Арнульфинг или Веттин, лишь бы был в числе столпов династии.
— А то, что я строю крепости, обучаю войска, приготовляю запасы, — разве это не укрепляет государство, а значит, династию?
— Это укрепляет вас…
— Ну и что же? Не пойму!
— Вы для династии опасны.
— Ах, вот оно что! — Эд возник над принцессой во весь свой яростный рост, так что Азарике стало страшно, как бы он старуху не придушил. — Матушка, послушайте мою здравую речь! Фульк и все его проходимцы морочат голову вам, бедной. Людишки эти просто сереют от зависти, видя, что я сильнее, что я способнее, что я удачливей любого из них, мозгляков. Что, наконец, все будет моим, когда я захочу!
— И престол?
— И престол.
— Бог от вас отвернулся! — прошептала старуха, выпивая воды.
— И хоть вы, Каролинги, восстанете на меня, — голос Эда наливался непреклонностью, — Барсучий Горб каталаунцев будет разрушен!
Он отбросил ногой какие-то попавшиеся ему пуфики и вышел из колоннады. Там Азарика, позабыв обо всем, сидела и горевала: «Господи милостивый, как же он одинок!» Граф схватил ее за воротник:
— Ты подслушивал?
У нее еле хватило сил на то, чтобы оправдать свое появление. На этот случай у нее был заготовлен свиток, накануне найденный ею, с интересной старинной картой.
— Вот Индия, — стала показывать она. — Видишь, тут нарисованы слоны с длинными такими носами. А это волшебный остров Тапробана, где младенцы растут, как плоды на деревьях.
Но желтый, обожженный дымом костров ноготь Эда нетерпеливо ездил по материкам, отыскивая какую-то одну, важную для него точку.
— Нет, ты мне Барсучий Горб покажи. Барсучий Горб мне нужен!

6
Всадники двигались меж стволов, обросших бородами мха, обшаривали кусты. Звякало оружие, лошади мотали головами, чуя дым, стлавшийся по земле.
— Сказал ты брату о себе и Аоле? — напрямик спросила Роберта Азарика. (Тот молчал, играя набором уздечки.) — Говорил? Отвечай!
— Нет, — выдавил из себя Роберт.
— Но ведь так дальше продолжаться не может. Да и чего тебе — он тебя любит, он все поймет!
Роберт повернулся в седле так, что конь его вздрогнул, ожидая, что хозяин сейчас его пустит в галоп.
— Это ты… это ты, Озрик, не понимаешь… Женитьба графа Парижского на наследнице герцога Трисского! У них же герцогство не переходящий бенефиций, а наследственный аллод…
— Ну и что — аллод?
— Это ж образуется целая держава!
«Робертин ты, Робертин!» — усмехнулась Азарика. Кони осторожно ступали по сушняку, настораживали уши, чуя вражеских лошадей. «А как бы я поступила, будь я Роберт? Ночью бы похитила — и прочь? А ведь ближе брата у него никого нет…» — Послушай, Озрик! — Роберт с горячностью коснулся луки седла товарища. — Не думай, что я уж такой прямолинейный дуб. Но он-то, он — что ему любовь, что ему чувство? Я знаю его лучше, чем кто-нибудь! Я понимаю его, потому что совсем недавно сам был таким, как он. Это ты в монастыре своими рассказами, своим примером дал завязаться бутону моей души, как говорят поэты. Потом Аола, как живительный дождь, — и вот бутон этот расцвел! Но он-то, он — что ему душа, когда перед ним цель?
«Врешь ты, что знаешь его», — думала Азарика, наблюдая, как Роберт привстал на стременах, всматриваясь в горизонт, как синяя влага заблестела в его глазах.
— Дым ест… — смутился он, перехватив взгляд Азарики. — Ладно, все нынче авось решится. Дело, по всему, будет жарким…
— Что ты задумал? — вскричала Азарика, хватая его за плечо.
Но тут им пришлось спешиться, чтобы помочь вырубать кустарник. Быки волокли через лес осадное орудие с бронзовым лбом на конце тарана.
Подъехал Эд. Его лицо потемнело, осунулось. Азарика прочла на нем следы бессонных размышлений. Эд вслушивался в шум листвы.
— Слышите, кто-то кричит?
Действительно, в лесу, где топот множества коней и движение колес заглушали шелест ветра, явно слышался исступленный крик: «Сюда, сюда, люди добрые, сюда! Помогите!» Эд, за ним Роберт, Азарика, Протей помчались, на скаку отклоняя ветви.
Посреди недавно вырубленной просеки, в конце которой виднелась массивная белая башня на Барсучьем Горбе, стоял старик в располосованной холщовой рубахе. Ветер трепал его длинную бороду, и был он слеп и измучен несчастьем. Азарика с болью узнала: Гермольд!
— В чем дело? — спросил Эд.
Слепец, указывая в направлении Барсучьего Горба, торопился поведать, как Тьерри, заслышав о приближении парижского войска, согнал в башню окрестных жителей, чтоб помогали обороняться. Семья Эттингов тоже там заперта, свободные франки…
— Скорее! — вскричала и Азарика. — Там Винифрид!
— Погоди, Озрик, — исподлобья взглянул на нее Эд. — Всему свой черед. Рассказывай дальше, раб.
— Тьерри, ваша милость, вообразил, что у них где-то закопан клад. Подвесил их в очаге, даже старуху мать, поджаривает подошвы. Скорее, скорее, благодетели, иначе не застанете их в живых. Там и сатанинский граф Кривой Локоть!
— Хе! Граф Каталаунский, стало быть, тоже там? Отлично, пусть им будет двойная мышеловка. Райнер, прикажи трубить штурм!
Эд стегнул коня. Всадники, вздымая вихрь, пронеслись мимо сидящего на траве слепца, а тот тщетно молил их сказать, с кем он разговаривал сейчас, чей голос ему так странно знаком.
— Это был Эд, граф Парижский! — нагнулась к нему с седла Азарика. — Простите, отец, торопимся в бой!
— Эд, граф Парижский! — сокрушенно качал головой старец. — Не чаял я, что встречусь так с тобою, истязатель… И все-таки да благословит бог твое оружие, бастард!
Парижское войско высыпало из леса. Всадники перескакивали через ямы с известью, бревна и прочий строительный мусор. Над зубцами внушительной башни, у которой швы меж камней еще не успели просохнуть, клубился дым костров, на которых каталаунцы готовили для осаждающих кипяток. Валился град камней, не давая подходить.
Датчанка Эда заревела устрашающе, призывая сдаться и обещая милость. В ответ полетели навоз и тухлые яйца. Тогда Эд махнул чешуйчатой рукавицей.
Парижские воины, прикрываясь щитами, понесли длиннейшие осадные лестницы. Всадники спешились, отдав лошадей коноводам. Азарика, сдерживая биение сердца, шла к стене за спинами Роберта и Протея.
— Аой! — подбадривали себя на стене каталаунцы.
— Радуйтесь! — гремел им в ответ парижский клич.
Лестницы приставили, и палатины Эда на них устремились. Азарика храбро карабкалась по перекладинам одной из них и вдруг почувствовала, как она сотрясается от ударов — наверху ее ожесточенно срубали секирой. Не успела Азарика решить, спускаться ли вниз, как лестница рухнула, и она кубарем полетела в ров. Тьерри не успел его заполнить водою, и свежий песок смягчил падение Азарики. Поднявшись на ноги, она увидела лежащего Фарисея — бедняге размозжило обе ноги! К нему уже подбегали оруженосцы, спеша вынести, потому что в клубах пара сверху струился кипяток.
На соседней лестнице Роберт сумел выбраться на самую верхушку и стоял там меж зубцов, отгоняя мечом каталаунцев. Там же виднелся Протей, и Азарика, забыв всякий страх, закричала: «Аой!» — и полезла к ним.
Однако, когда она достигла зубцов, Роберта не было видно, а на его месте Тьерри, кривя под наносником злобную улыбку, бросался на Протея, и тому приходилось не сладко.
Кругом шла ожесточенная сеча, в бойницы лилась смола, каталаунцы хлыстами подбадривали крестьян и крестьянок, таскавших от костров на стены ведра. А на площадке Тьерри и Протей, громко выдыхая воздух, рубились, спотыкаясь о трупы.
Против слепящего солнца Азарике трудно было рассмотреть, как они дерутся. Слышался непрерывный звон металла да вскрики бойцов. Вдруг Протей закричал, будто ягненок, и к ногам Азарики упала его рука в кольчужном рукаве, еще шевелившая пальцами. «Левая!» — подумала неизвестно зачем Азарика. Тьерри захохотал и пнул Протея, тот, побалансировав, свалился вниз.
— Теперь твоя очередь, юнец! — заорал Тьерри, набрасываясь на Азарику.
«Ах ты, Красавчик, соблазнитель дворцовых служанок!» — усмехнулась Азарика. Странно, но был он ей страшен не более, чем их учебный Язычник. Она наносила и отражала удары по всем правилам, и надо сказать, Тьерри приходилось туго.
— Хорошая школа! — прохрипел Тьерри, еле уклонившись от одного из ее выпадов. — Силенки только маловато.
И вдруг Азарика поняла причину неудачи Протея. Тьерри занял лучшую позицию, а его противник стоял против солнца и плохо улавливал намерения врага. Крикнув: «Радуйтесь!» — она ловко вспрыгнула на край зубца. Тьерри спешно заслонил голову, а она, воспользовавшись этим, зашла ему с тыла. Красавчик изрыгал проклятия.
— Силенки маловато? — передразнила Азарика. — А помнишь, как в лаонском дворце ты дал мне куропатку за то, что я нагадала тебе лен? Беру свое предсказание обратно.
— Что? — переспросил Тьерри, отражая удар.
И вдруг до него дошел смысл сказанного. Он даже открыл рот и замедлил удары. Тогда Азарика перехватила свой меч в обе руки и ударила по лезвию Тьерри возле самого эфеса — испытанный прием. Меч Тьерри, описав дугу, упал далеко за рвом.
— На колени! — крикнула она Красавчику, замахиваясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35