«И это в столице мира живут! — подумал Андроник. — Где хоть они таких набрали?» Ира скомандовала ехать, и они, перестав осматривать принца, полезли обратно в повозки.— Ге, Фамарь! — воскликнул Каллах, ухватив за полу одну из принцессиных спутниц. — Ты-то как здесь оказалась? Дозвольте, ваше высочество, с нею переговорить, это моя старая приятельница.Накрашенная, насурмленная, изрядно потасканная жизнью Фамарь, завидев Каллаха, протянула к нему руки, и тотчас ветер сорвал с нее шляпку и шарфик и понес к берегу, а свита принцесс с оханьем и визгом пустилась их ловить.Андроник рассмеялся и отправился дальше, в конец каравана. Каллах, шедший за ним, спросил:— А вы знаете, пресвятейший, кто эта дама, Фамарь?— И кто же эта дама?— Сразу видно, что вы давненько в столице не бывали.— Ну кто же, кто же?— Это главная циркачка в столичном ипподроме. У нее даже прозвище — Мать циркачей.— А что же она делает при моих дочерях?— Не знаю, господин, может быть, уроки дает?— Опомнись, Каллах, какие может давать уроки принцессам Мать циркачей?В конце каравана, чтобы не смущать впереди идущих лошадей, передвигалась неуклюжая повозка, запряженная ко всему равнодушными волами. В ней ехал тот, ради которого, собственно говоря, и посылался весь этот конвой.Это был дрессированный для охоты индийский леопард, экзотическое клыкастое, усатое и вечно сонное существо. На подошедшего сюзерена оно не удостоилось сначала даже и взглянуть, пока один из погонщиков не стегнул бичом по прутьям клетки. Тогда леопард изволил приподнять свою огромную кошачью голову и взглянуть на людей заранее ненавидящим взглядом.— Ничего, мы с тобой подружимся, — как равный равному, усмехнулся ему принц.Целое село надо было продать, чтобы купить этакого красавца. Вернее, даже не купить, а перекупить, и из-под носа самого Мануила, который тоже был большой дока до охотничьих утех. В комплекте с леопардом продавался и его дрессировщик — смуглый и щекастый индиец в чалме и с несчастными черными глазами. Сложив ладони, он преклонился перед властелином, и тот ему тоже отпустил его долю поощрения.А вот и Пупака, озабоченно идет от последней фуры, где был помещен раненый. Принц тоже пожелал взглянуть, и ему приподняли борт у повозки. Внутри на седельных подушках лежал в забытьи немолодой уже воин с задиристыми усиками и бородкой.— Кто это? — спросил принц.— Ласкарь, местный житель, возвращался из столицы.— Как, из тех Ласкаридов?— Да, пресвятейший, из тех. И еще родственник Ангелов.— Смотри-ка! Что ж я его не знаю?— Он ведь акрит, то есть пограничный поселенец. А жизнь акрита известна, тот же отшельник, только вместо молитв и песнопений у него погони и атаки.— Что же он едет один, если он акрит? У любого акрита есть и слуги и оруженосцы!— Не знаю. У него какое-то деликатное дело было в столице…Ласкарь стонал и хрипел, он ничего не понимал, не чувствовал. Возница сердобольно менял у него на лбу компрессы. Стрела попала в самое сращение шеи, где она сходилась с ключицей. Кончик стрелы был вынут неумело — рана кровоточила, хлюпала при дыхании.— И врачей-то хороших нет, — соболезновал принц.— А твой Евматий?— Мой секретарь? Ну, он поэт, а меня пользует лекарствами, которые я сам прописываю себе.Андроник пощупал пульс раненого на виске. Пульс был сильный, хотя и частый. Бог даст, природа возьмет свое.— Да зачем он ездил в столицу? Тяжба какая-нибудь?— Невеста у него пропала. Выкрали, что ли…— Ну и не нашел?— Как видишь…— В нашей небесной державе что с возу упало, пиши пропало. А как он с вами попал здесь в эту передрягу?— Когда перед Орлиным гнездом иноверцы пытались нас припугнуть, в атаку на нас пошли, мы все молчали, терпели, хотя как они нас ни обзывали. А этот акрит нам заявляет: «Как вы можете терпеть? Они не только вашего царя и ваш народ обматерили, они не пощадили самого имени Богородицы вашей, царицы небесной…» И как схватил от повозки дубовую оглоблю…— Ясно, — усмехнулся принц точно так же, как усмехнулся на леопарда. — Есть еще люди в нашем царстве. Ну а что там на стогнах и на торжищах столицы столиц?— В столице столиц все кипит. Все чают твоего возвращения. Обе Марии грызутся с переменным успехом.Новый василевс гоняет обруч. Твоя всепресветлейшая бывшая супруга, вручая мне обеих твоих красавиц, да будет над ними благословение Божие, на словах тебе велела передать: пора!— А что говорит мудрец Сикидит?— А он говорит, что виноград еще не созрел, чтобы уже пришел к нему давильщик…— О, вот это сказано! Виноград еще не созрел! — принц даже захохотал, снял шлем, под которым оказалась вязаная шапочка. Снял шапочку, под ней обнажилась совершенно лысая голова. Принц принял у Каллаха полотенце и вытер свою лысину досуха. — А что же сам-то великий чародей к нам не жалует? У нас уж половина столицы, я думаю, перебывала, несмотря на войну.— У него какие-то заботы в потустороннем мире. Я тебе рассказывал, как при мне, еще на Кавказе, он вызвал с того света не то духа какого-то, не то даже диавола. Так тот теперь у него буянит, помощника его убил, мирного аптекаря.Андроник резюмировал: каждый раз, как конвой приходит, новостей на целый год хватает. И велел трубить поход на самый уже Энейон, его усадьбу.Стратиоты загалдели, стали вспрыгивать в седла, выезжать попарно на дорогу, поблескивая остриями копий. Скрипя, потянулись повозки и фуры. Из одной из громоздких, переваливающихся на ухабах фур какие-то мордочки — мужская лукавая и женская наивная, негритянская — вовсю кланялись проезжающему мимо принцу.— Это кто же такие? — спросил принц у Пупаки.— Не знаю точно. По-моему, это домоправители какого-то царедворца. Едут вступать во владение усадьбой, пожалованной их хозяину. А хозяину их усадьба вроде пожалована за то, что он исцелил царя Мануила, который теперь в бозе почил…— Пупака! — засмеялся Андроник. — Волосатое ты наше чудо! Да ты же только что рассказывал про этого царедворца, что он, возможно, диавол, что ты присутствовал, когда его вызывали с того света! Тот самый, вероятно, что аптекаря убил и все прочее. Ты сознаешь, простодушный, что это одно и то же лицо, а?— Не знаю, не знаю… — крестился в смятении Пупака. Тут фура с имуществом таинственного царедворца попала в ухаб, и ее тщетно пытались выдернуть. Пупака вразвалочку подошел, поправил свои воинственные космы, ухватился за колесо, вякнул, крякнул — и мигом выдернул.— О-ге! — кричали восторженные стратиоты. А принц отъехал к клетке леопарда, все никак не мог па него налюбоваться. Сам себе казался зверем, одиноким, отчужденным…Но время его еще впереди. 2 Над императорскими дворцами взошла холодная зимняя луна, и все вокруг превратилось в рождественскую картинку — полушария куполов, зубцы кипарисов, серебряная дрожь залива.Денис и Фоти пробежали по дворцовым переходам куда глаза глядят и выскочили на хозяйственный двор. Среди зарослей бурьяна высилась куча старья — ломаные шкафы, какие-то троны, освещенные мертвенным светом луны.— Направо, направо, — потянул девушку Денис. Ему казалось, там должны быть ворота на улицу. Но она вырвала у него руку, а когда он пытался схватить вновь, ударила его — да сильно!От неожиданности Денис чуть не закричал, отшатнулся. Она же кинулась за какую-то помойку, и след ее простыл. Вот те раз! Видимо, она приняла его за очередного мучителя.Денис пал на землю, в какие-то тоже репейники, уполз, затаился. Сердце билось отчаянно.Как быть? Где теперь ее искать? Как убедить ее, что он друг?И еще — что теперь делать ему самому? Он понятия не имел, как ориентироваться в столице столиц, а тем более глубокой ночью. Он знал, более или менее, дворец, точнее, цепь дворцов, протянувшуюся от моря до моря. Можно было бы по переходам, анфиладам, коридорам добраться до его, Дениса, законной кувикулы, к которой он уже как-то привык.Но он же убил человека! Человека он убил! Ему представилась жалкая головка Фармацевта с разинутым ртом. Черт знает что теперь эти византийцы с ним, Денисом, сделают, аж мурашки забегали по спине. Хотя ведь он же защищался — изменник Фармацевт кинул в него горшком, в котором была какая-то горючая смесь. Вероятно, тот самый знаменитый греческий огонь, которым они запросто сжигали флоты и сарацинов, и норманнов, и русских…В бурьяне, несмотря на зимний сезон, продолжалась своя субтропическая жизнь. Кузнечики ловили мошек, лягушки ловили кузнечиков. Все друг друга ловили и ели.Вдруг напряженный слух Дениса различил в толще трав какое-то не то похрюкиванье, не то плач. Кто-то поворачивался на трескучей подстилке, укладываясь удобнее. Это она!Стараясь уподобиться охотящемуся хорьку, Денис бесшумно пересек бурьян и ринулся на свернувшуюся клубком Фоти. Схватил ее за запястья, всем весом навалился, подавляя сопротивление.— Тихо, тихо, ради Бога, тихо! Я не враг, не враг, я пришел тебя спасти, спасти…Ночь уходила за горизонт. Луна полюбовалась своим застывшим царством и, довольная, стала спускаться с высоты. Послышались разудалые песни — кто-то из знатных обитателей дворца в сопровождении массы прихлебателей возвращался с гулянки. Звонарь в часовне охраны пробил четвертую стражу ночи.Куда же все-таки податься? Денис помнил, что она, эта Фоти, была захвачена пиратами где-то возле Амастриды. Значит, расположил он, в первую очередь надо думать о том, как переправиться через Босфор. В юности он увлекался детективами типа Чейза или мадам Кристи и хорошо запомнил правило криминалов: после преступления уходить на как можно большее расстояние, пока тебя не успели хватиться.И он устремился бегом между заборами и штабелями дров припортовых кварталов. Собаки рычали вслед из-под подворотен, а Фоти не отставая бежала следом, хотя руки ему так и не дала.Там, где экзотичный Золотой Рог впадает в Босфор, где застыл под луною лес корабельных мачт и паутина снастей, там, где когда-то василевс огромной цепью перегородил устье залива, чтобы разбойничьи лодки не могли внезапно напасть, там он обнаружил, что искал.Под зубцами очень старинной, но еще боеспособной кирпичной башни в тесноте контрабандистских причалов, несмотря на столь поздний (или, вернее, на столь ранний) час, грузился плот. На лодочных поплавках, он напоминал нечто вроде современного парома или военного понгона. Паромщики специально завели его в густую тень зубчатой башни, чтобы какие-нибудь стражники, не дай Бог, сборщики налогов, кровопийцы, лиходеи, не разглядели груз, который они на плот загоняли. Это были бараны, овцы и козлы, которых они днем закупили в обход властей Большого рынка.Денис, охваченный вдохновением авантюры, решил поступить по примеру Одиссея, выбравшегося под защитой баранов из пещеры циклопа. Он заставил Фоти согнуться в три погибели, наклонился и сам и за спинами баранов они перешли на плот. Нельзя сказать, чтобы скотогоны уж совсем их не заметили. «Мегало, это ты, что ли?» — окликнул рослый дядя с посохом пастуха. «Я, конечно», — ответил Денис, изменив голос по-женски, хотя, зачем было это, кто здесь мог знать или не знать настоящий голос Дениса? Однако паромщикам было не до этих рассуждений, они спешили загнать последнюю овцу и отчалить, пока тень луны не передвинулась на другое место.И вот они уже на середине пролива. Паром разворачивается, журча волною под поплавками. На берегу раскрывается совершенно сказочная панорама храмов, дворцов и купален, если бы только было время и охота этим любоваться. Но и у него и у Фоти в данный час на уме лишь одно: никогда больше не возвращаться в эту новую Пальмиру, столицу зла и несправедливости!Труднее было улизнуть с парома, когда он причалил к противоположному берегу. Там принимающие купцы ощупывали каждую овцу, то и дело восклицая по поводу ее упитанности или качества шерсти. Кто знает, как бы они отнеслись к внезапному появлению двух зайцев, не имеющих чем заплатить?Денис решительно вытолкнул Фоти к мостику, а сам ударил одного из скотогонов, не успел тот и понять, что случилось, Денис ударил другого. Все плотовщики уставились на него, а он поднял руки и горестно возопил: «Ой, братцы, простите Христа ради, пери Христон! Вы, оказывается, не соглядатаи? А я вас принял за стражников». Во всем пролетарском мире ненависть к полиции объединяет людей, да и у скотогонов были иные задачи, поэтому выходка Дениса была прощена и он спрыгнул на берег.Тем временем Фоти успела умчаться вверх по косогору и скрыться. Он догнал ее возле какого-то киоска или часовни на вершине холма. Наступал рассвет, холодный туман стлался меж заборов предместья. Денис взял ее за руку, и она уже не сопротивлялась.Дальше они шли почти бегом, нигде не присаживаясь отдохнуть. Хотя, как после соображал Денис, когда вспоминал эту вынужденную пробежку, телеграфа же или телефона у погони не было, она не успела бы дать сигнал на противоположный берег.Как бы ни было, за день они пересекли сосновый бор, одновременно и поэтично прозрачный, и какой-то нахохлившийся, угрюмый, шли по верхушкам холмов, а где-то впереди и сбоку над еще более густым и мрачным лесом все время маячили зубчатые стены и красные крыши крепости..— Никея, — внезапно сказала Фоти. — Оцеце! Злой город, туда не надо.«Ах, это Никея! — подумал Денис. — Вечная соперница Второго Рима, столица узурпаторов и церковных соборов!»— А куда надо?— Туда, туда! — она уверенно махнула на восток. — Я ездила с дедушкой в столицу, потом обратно. Я знаю дорогу.«Э, да ты не так проста, как кажешься!» — улыбнулся про себя Денис. Он впервые услышал голос этой Фоти, совсем не напоминавший голос Светки Русиной. У той был серебристый колокольчик маменькиной дочки или бабушкиной внучки, а у этой был красивый, но низкий голос крестьянки, выработавшийся в поле или в саду.Упоительный сосновый воздух, яркое, хотя и холодное зимнее солнце, синее до черноты море, то и дело показывавшееся им из-за леса или из-за холма, все это было им обоим нипочем, потому что единственное, что их теперь занимало, — голод!Они шли, старательно обходя стороной усадьбы и селения, это было тем легче сделать, что селения эти напоминали крепостцы или форпосты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77